Закаленные бурей 1

Писал я доклад неделю и замутил так, что сам себе поразился – какой я умный. Правда, закончил доклад словами «Но под чутким руководством нашего императора, величайшего Николая второго, мы победим всех врагов и т.д. и т.п. Слава императору и Отечеству!».

Конечно, при подготовке доклада никаких газет я не читал, и ничего ни у кого не спрашивал, а основывался на знании предмета, которые получил в прошлые годы, в первую очередь, будучи лидером СССР и имея доступ к архивам. Учитель истории, когда я закончил доклад, просто ох-х-хренел от такого полёта моей фантазии. В учительской разговаривали преподаватели.

– Надо же, как Семёнов изменился. Раньше был обычным хорошистом, а сейчас стал отличником по многим предметам.

– Да, господин директор, я поражаюсь знаниям этого 17-летнего паренька. По физике он вообще гений для своего возраста.

– И анатомию человека он, как бы не лучше многих современных эскулапов знает.

– Коллеги, вы почитайте его доклад о политической обстановке в стране. За него Семёнова или посадят, или …

Народ почитал и согласился.

– Поразительно! Это обязательно надо показать, кому следует.

– Да, господа учителя, всё это очень непонятно. Скажите-ка мне, как он вообще себя ведёт в политическом плане, в школьный кружок, как там его название – «Народное дело», ходит, участие в демонстрациях принимает?

– Нет, не замечен, сторонится всего этого, занимается спортом и учится.

– Где?

– С Виктором Петровичем науку двигают.

– Да, Виктор Петрович? Как же так, голубчик, у нас юный физик в гимназии растёт, а вы молчите!

Взял слово Горняков.

– Пока ещё рано о чем-либо говорить, но мы работаем. Господин директор, как раз хотел поговорить с вами о создании в нашей гимназии физического кружка. У нас есть несколько ребят, которые во главе с новым Семёновым стали интересоваться физикой. Сейчас мы даже скидываемся деньгами, приобретая литературу, инструмент и расходные материалы. Хотелось бы, чтобы на это дело выделялось небольшое финансирование.

– Кстати, а на какие средства он живёт? Господин Горняков, вы, как его наставник, не знаете об этом?

– Я посоветовал ему заняться репетиторством, можно и переводами попробовать зарабатывать, он свободно переводит технические статьи с английского и немецкого языков.

– Что скажет наш преподаватель иностранных языков?

– Он хорошо владеет немецким и английским языками, господин директор. Думаю, что он вполне способен переводить не только газетные статьи, но и художественную литературу.

– Это очень непонятно, откуда у него такие знания? Действительно, новый Семёнов. Надо доложить нашим кураторам из департамента.

На следующее утро ко мне подошёл Горняков.

– Лёша, твой доклад произвёл фурор в учительской. Директор собирается передать его в департамент полиции.

– Спасибо, что предупредили. Доумничался, что называется.

– Всё будет хорошо, но доклад силён. Я в газетах такой аналитики не встречал, а там такие зубры пера пишут.

Про себя я подумал: «Я тоже мастер пера. Столько бумаги измарал за свои жизни. Но с полицией дела иметь не хочется, а ведь обязательно заинтересуются. Значит, надо и дальше вести домашний образ жизни, далёкий от политики».

Но никто мной не заинтересовался, по крайней мере, на юного теоретика революции наручники никто не надел. А ведь я в своём докладе и про всероссийскую стачку 1902 года, и про проигранную, с обоснованием причин поражения, Русско-Японскую войну 1905 года, и про неудавшуюся революцию 1905-1907 годов писал, в контексте того, что доиграется правительство до таких событий своими мягкотелыми, либо провокационно-жестокими поступками.

Но школа школой, а я жил жизнью обычного гимназиста, ничего не ускорял, а просто учился, чтобы хорошо сдать итоговые экзамены и уйти на каникулы. Никаких подвигов не совершал, просто ежедневно занимался спортом: турник, отжимания, качание пресса, пробежки по несколько километров. Глядя на меня, к спортивным экзерсисам присоединились мои товарищи. Так что на школьном дворе, куда мы после занятий в школе, домашнего обеда и самоподготовки, добегали часам к 17, парни качали мускулатуру.

После того, что я не стал жаловаться на детдомовцев, да ещё и отлупил шестерых парней, а сила всегда вызывает уважение или страх, меня эти малолетние хулиганы стали узнавать и проявлять уважение. Теперь, когда я по известному маршруту пробегал вначале один, а позже – с товарищами, пацаны из детдома не обзывались, а приветствовали меня. Я останавливался, жал парням руку, и бежал дальше на тренировку, а на обратном пути мог притормозить и поболтать с детдомовцами за жизнь, перекинувшись свежими новостями. В общем, группа гимназистов и несколько детдомовцев стали дружить.

Но все-таки, я стал подумывать о постоянном заработке. Как-то идя по набережной Фонтанки, увидел у входа в небольшую контору вывеску о найме работников. Почитал рекламу, поняв, что организации требуются сообразительные и коммуникабельные молодые люди со свободным графиком. Естественно, что я зашёл в контору. Молодая девушка-секретарь отправила меня к управляющему.

В кабинете сидел мужчина лет 30, напыщенный от осознания собственной важности, словно он министр торговли, при этом всё время поглаживающий толстое золотое обручальное кольцо. Наверное, недавно он очень удачно женился. Я вошёл и поздоровался. Он вставил в глаз монокль и осмотрел меня, словно фельдмаршал Манштейн карту СССР, после чего поинтересовался.

– Вы по какому вопросу, молодой человек-с?

– По вопросу вашего объявления о найме работников.

– Вы гимназист?

– Да.

– Понимаете, у нас очень ответственная работа. Мы, молодой человек-с, не какая-то Филькина контора, мы очень серьёзное учреждение. Мне, как руководителю, требуются люди, ответственные за свои слова и поступки, умеющие работать в команде. Вот вы умеете работать в команде?

– Наверное, умею.

– Приведите пример!?

Я понял, что это какая-то левая контора, возглавляемая таким придурком, поэтому уже собирался откланяться, когда вспомнил народную шутку из будущего.

– Да, конечно, я работал в команде. Что могу привести в пример? Мой друг встретил женщину, они собрались встретиться, но оказалось, что женщина замужем.

– Так-так, это пикантно, и что же вы сделали, какова ваша роль?

– Я помог другу тем, что сижу и отвлекаю её мужа собеседованием, пока он встречается с дамой.

– Что же, необычно, но весьма забавно. Надо будет рассказать друзьям о такой командной работе.

– Расскажите, посмеётесь вместе. А чем я буду заниматься, если подойду вам?

– У нас большой испытательный срок, мы должны хорошо проявить себя, дело очень ответственное. Вы, молодой человек-с, будете разносить заказы канцелярии по адресам. Важно ничего не перепутать, ведь мы очень серьёзная фирма с образцовой репутацией!

– Спасибо, это очень ответственное дело. Боюсь, что у меня не хватит квалификации. И, чтобы не испортить имидж вашей компании, я беру самоотвод. До свидания!

В субботу на вечернем чае с приглашёнными друзьями управляющий рассказал забавную историю о командной работе. Громко смеялся только он один, супруга и один из гостей смущённо улыбались, остальные друзья тихо хихикали. А я продолжил просматривать газетные объявления о работе. Несмотря на то, что мне удалось подзаработать немного денег, используя свои навыки прошлого, иные методы заработка, кроме честных, я не рассматривал.

Глава 2. Школьные забавы

Несмотря на то, что я жил в «просвещённой столице», порядки в гимназии меня озадачили. Так что поначалу, пока обвыкал, пришлось соответствовать правилам. Кроме основных предметов, большое внимание уделялось изучению благородных древних языков – латыни и греческого. Греческий сделали предметом по выбору, а вот латынь – этот мёртвый язык, приходилось учить всем. Латынь гимназисты дружно ненавидели, а к закону Божьему относились с большим скепсисом. Если в первой половине 19-го века было много богомольных гимназистов, то со второй половины доблестью стало уйти под каким-то предлогом с церковной службы или нарушить пост.

Откровением стало для меня и знакомое всем слово «субботник». В русских школах до революции существовала традиция телесного воспитания. Всю неделю наставники делали для себя в журнале пометки об успеваемости и поведении учеников, а в субботу подводили итог и «выдавали» своим подопечным определённые порции розог. Впрочем, в Уставе 1864 года розги официально запретили и заменили карцером. Так что «субботниками» все ученики в царской России называли наказание, которое неизбежно настигало их в конце учебной недели – в субботу. Строгие гимназические правила не помогли вырастить из детей верных слуг императора – множество гимназистов и студентов поддержат революции начала 20-го века. Но в целом, моё первое впечатление от гимназии было весёлым.

Наш класс был более менее спокойный, а в соседнем собрались сплошные «оторвы» и хулиганы. Вообще, озорничали все – и мы, и они, и старшеклассники, и мелочь пузатая. В классах были заводилы, у которых в одном месте периодически кололо шило и начиналась бунтарская движуха. Следуя давним русским традициям, в гимназии также была традиция – драка стенку на стенку, так что мордобой класс на класс было классическим дерби любой гимназии. Обычно перед праздником, чтобы за его время отлежаться дома, заводилы одного класса устраивали перепалки с гимназистами соседнего, затем начиналось хватание "за грудки", потом в толпу бросался клич "наших бьют" и всё заканчивалось "мамаевым побоищем» на улице за школой.

– Леха, ты с нами? Сегодня с " Вэшниками" махач.

– А завтра?

– Завтра отдых, потом "Ашникам" надо настучать.

– И не жалко вам своих зубов и носов?

– Не очкуй, Леха, пошли.

И я шёл махаться с соседним классом, стуча "в репу" одним и получая в свою от «Вэшников», «Ашников» и даже восьмиклассников. Правда, такое положение дел, когда мне бьют морду какие-то гимназисты, я собирался менять, став ежедневно заниматься своей физической формой.

Преподаватели, зачастую, сами смотрели в окна, как дерутся школьники. Все они вспоминали свои гимназические годы – всё повторялось вновь. В какой-то момент драки один из преподов выходил и разгонял потасовку, а гимназисты шли домой подранные, с «фонарями» под глазами и разбитыми лицами, но довольные великой победой, ведь каждый класс считал победителями в драке именно себя.

Зато в субботу после уроков зачинщики отправлялись остыть часика два в школьном карцере. Там противники братались, совместно вспоминая моменты схватки.

– Как я ему по морде ногой заехал, он завалился и пролежал всю драку.

– Круто, а я Ваське Дуракову по зубам упаял, они аж клацнули! Думал, выпадут.

– Сэмэн хорошо в глаз от меня получил, когда его Бузун держал.

– Зато Бузунову Сэм кулаками всю сопатку раскровянил.

– Да, Сэм бьёт больно. Мне под дых и в ухо как даст, я так и "ушёл".

– Ничего, скоро Пасха, на праздник ещё сразимся.

Непокорный дух учеников школ, гимназий, ремесленных училищ, институтов не могли сломить никакие карцеры.

Доставалось и тем преподавателям, которые пытались подавить ученика, были грубы и высокомерны с нами. А были и такие, кто вроде и казались занудами, ставили двойки, направляли в карцер, но, в общем-то, являлись безобидными. А ученики – люди в душе злые, интуитивно чувствуют, кого нужно бояться, а кого можно «прессануть», что и делали.

На улице пасмурно, в классе лёгкий загадочный полумрак. Класс встаёт, приветствуя преподавателя латыни, мёртвого языка медиков и католиков. Препод Мамин Евлампий Ефграфович – дали же родители имечко, занудный педант, ибо ни один нормальный человек не сможет преподавать с усердием латынь. Он очень хочет казаться суровым человеком, которого боятся, отчего постоянно угрожает ученикам всевозможными карами. В душе же это спокойный и безобидный человек с какой-то внутренней трагедией, которую прячет за этими «понтами».

Язык я не знаю, поэтому учу, отчего на положительном счету у Мамина. От латыни меня клонит в сон, я периодически выпадаю из реальности под монотонное бубнение преподавателя и ещё более нудное, потому что заикающееся от усердия, бубнение отвечающих домашнее задание учеников.

– Семёнов!

– Я!

– Не спать, фразу «in dormis erit somnus per vitam» кто переведёт? Поставлю пять. Семёнов, что означает сие?

– Да мне в душе не тарахтело, что оно означает.

– Семёнов, извольте отвечать, иначе я поставлю вам кол, и субботу вы проведёте в карцере.

– Спящий проспит жизнь. Вы мне угрожаете, господин учитель, а это запрещено правилами учебных заведений. Dura lex, sed lex – суров закон, но закон.

– Summum ius – summa iniuria – высшее право – высшая несправедливость. А на уроке я высшая инстанция и право моё высшее. Ясно тебе, Семёнов? Так что будешь делать то, что я скажу. А виноват ты, и у меня есть свидетель – целый класс.

– Testis unus – testis nullus, что означает один свидетель – не свидетель, господин учитель, а класс это существительное в единственном лице.

– Вижу, что язык ты учишь, ставлю тебе пять.

– Пытаюсь, господин учитель.

Препод переключается на других, садясь на стул. Класс замирает.

– Лежибоков, бок не отлежал ещё?

– Никак нет, господин учитель.

– Тогда с Ленивцевым – вот же два сапога пара, переведите заданный рассказ в лицах.

Два гиганта мысли начинают мучить слух учеников и учителя своими перлами. Учитель не выдерживает, встаёт, а вместе с ним «встаёт» приклеившийся к попе стул. От такой неожиданности учитель спотыкается и с грохотом шлёпается назад на стул, отчего ножка стула ломается и оба громко падают на пол.

– Какой идиот налил клей на стул?! Я вас, тупицы, спрашиваю!

Класс ржёт, смеюсь и я, прикрыв лицо рукой, опёртой о парту, хотя понимаю глупость ребят. Зачем злить учителя, который хоть и зануда, но в целом со своими обязанностями справляется. Для меня тоже клей становится сюрпризом.

– Вон из класса, дегенераты. Семёнов, задержись.

Я убираю с лица улыбку и подхожу к учителю. Учитель зол, но видна растерянность и обида.

– Алексей, я понимаю, что в классе есть полные идиоты, но ведь ты совсем другим стал, ответственным. За что вы так, ведь брюки денег стоят, а я их недавно в ателье справил, новые совсем. Что ж мне их теперь, выкидывать, кто ж их отстирает от клея!?

– Евлампий Ефграфович, честное слово не знал об этой подлянке, иначе не допустил бы порчу личного имущества. Ничего, жена поможет – они все знают.

– Нет у меня жены-с! Померла от инфлюэнци, а сам я очень далёк от этого. Я весь в латыни, изучаю, так сказать, истоки.

– Простите ребят, Евлампий Ефграфович, мы сами отстираем, то есть клей растворим, а брюки отстираем.

– Да, а чем его растворить-то? Я и не подумал, что так можно, не умею-с я. А цвет брюк не уйдёт? А то представьте, как на срамном месте цвет другой будет, как же я тогда ходить-то буду?

– Сделаем, Ефграфович.

Я вышел в коридор. Там стоял класс и обсуждал происшествие.

– Сэм, чего тебя Лампа тормознул-то? Спрашивал, кто клей налил?

– Мужики, тут такое дело. Лампа, оказывается, один живёт, жену схоронил в прошлом году. Одинокий он, из-за этого весь в науку ушёл и нам мозги компостирует. А тут новые брюки пошил, а мы их засрали.

Почесав голову, Серж пробормотал: «Да, пацаны, нехорошо с брюками получилось. Кто клей налил, а?»

«Я и я, – отозвались Спесивцев и Баклушин, – чего теперь делать, Серж?»

– Попробуем растворителями от клея очистить, затем постирать отдадим. Чем хоть стул помазали?

– Эпоксидкой…

– Ё-мае, попробуем ацетоном, но если испортим штаны, то будем скидываться деньгами.

Брюки мы все же испортили, растворив ацетоном эпоксидку и краску материи, так что пришлось скидываться деньгами всему классу и шить новые брюки по меркам старых.

Мужик аж слезу пустил, когда мы вручили с извинениями ему старые и новые брюки.

– Извините нас, Евлампий Ефграфович, глупо получилось.

– Пустяки, накопил бы на новые. А с каждой зарплаты я немного денег в призренный приют на детей жертвую, и сейчас обязательно отдам.

Больше наш класс над Лампой не шутил и на латыни вёл себя прилично.

Ещё одним нелюбимым предметом был у нас закон Божий. Духовник, отец Фома, был мужик вроде ничего, когда с ним общались вне урока, но в целом, очень нудный по жизни и тяжёлый в рабочем общении. Он жил на своей волне догматов и принятого им распорядка жизни, совершенно не интересуясь веяниями времени и интересами собеседника. Его принцип общения можно было охарактеризовать как «должно быть так, и не иначе, а если иначе, то именно так, как должно по закону Божьему, а шаг влево или вправо – сие не по канонам, значит, неверно и не должно». А ещё он был противник любого прогресса, то есть пользоваться благами цивилизации не брезговал, а вот созидать что-либо новое по его убеждению было грешно и супротив законов Божьих. При всем этом он любил кагор, частенько прикладываясь к нему во время уроков.

– Отчего, отец Фома, грешно-то?

– Все должно делаться только Божьим промыслом.

– Так чего вы одежду носите, которую люди на станках сделали? Ходили бы себе в листьях, аки африканские эфиёпы.

– Чур меня, нашли с кем сравнить. А одежда есть Божий промысел.

– Так вы против производства станков, электричества, двигателей!

– Против всей этой ереси, но во всем, что благо для людей, есть рука Господня.

– Так чтобы благо было, учиться надо и новое исследовать. А вы ведёте себя, словно упрямый осел. Вы хуже осла, отец Фома, вы тормоз прогресса!

– Это я то хуже осла, паршивец ты этакий! И не спорь со мной, отрок! Мал зело ещё, чтобы рассуждать о смысле бытия. Сел на своё место и стих.

– Какой вам стих прочитать, отец Фома?

– Молча сиди, сел и стих! Отчего нынешние отроки такие безмозглые пошли!

– Грешно так выражаться! Все мы созданы по образу его и подобию.

– Это люди созданы, а вы, балбесы, яко ошибки его.

– Тьфу на вас, батюшка, так о человеке судить.

– Не спорь со мной, отрок, пока епитифию не наложил.

– Епитимью, отец Фома. А епитифию вы куда ложить собрались, в штаны или ещё места знаете?

– Цыц, грешные! Ошибся я. Ваши дурацкие разговоры совсем разум мой затуманили. Живо все по местам, открыли Псалтырь, читать будем. А я нервы подлечу, изнервничался я ужо совсем. Медунов, читай десятый псалом, да с чувством.

– Стараюсь, отец Фома!

– Стараться на горшке будешь, а здесь с усердием надо. Читай уже, услади слух мой словами елейными. Лишь бы отлынить от дел благочестивых, мракобесы.

Серж начинал читать с усердием, отец Фома, сделав глоток, замирал в блаженстве, не забывая поправлять читающего.

– Твое – мое! Читать разучился, что ли? Давай, начни по-новому, да усерднее читай.

Тут я снова пристаю к батюшке, спасая Сержа.

– Отче, вы аки светоч в тёмном царстве нашего класса. Про вас даже неизвестный поэт Макаревич стихи сложил «Я так хочу, чтобы жил, тот кто бросит лучик света в этот брошенный, брошенный, брошенный Богом мир».

– Ну, так уж и брошенный мир. Хорошие стихи, прямо про меня.

– Он как узнал о вас, так сразу и сочинил их.

– Одобряю, с него пример берите.

– А скажите, отец Фома, есть в мире китайцы желтолицые с узкими глазами, краснокожие индейцы, арабы и индусы, шоколадные эфиёпы и совсем черные негры. Так каков Бог в истинном виде – белый, чёрный или жёлтый?

Отец Фома не по-детски задумался.

– Белый отец наш, как мы.

– Так в Писании сказано, что он нас по своему образу создал. А ведь христиане есть и среди этих народов. Как же быть: китаец видит Бога китайцем, негр – негром, а белый – белым. Так каков же он?

– Что ты пристал ко мне, Семёнов, как блоха к собаке. Сие божественное таинство, человеческому разуму не подвластное.

– И всё же.

– Пшёл вон с глаз моих!

Несмотря на вредность, отец Фома был человеком отходчивым, поэтому, прочухав эту особенность, периодически подначивал его. Встретив проповедника у входа в класс, мог озадачить его словами в стиле великого комбинатора: «Отец Фома, почём сегодня опиум для народа?»

– Изыди, богохульник. Розог на тебя нет, поэтому отсидишь в карцере два часа.

– Прям-таки разбежался, отец родной. К тому же я попрошу директора об одном богоугодном деле, в котором вы обязаны мне помочь.

Проповедник насторожился: «И какое у тебя может быть богоугодное дело, безбожник?»

– Батюшка, я человек заблудший, попрошу господина директора, чтобы он упросил вас оказать мне помощь. Вы ведь не бросите в неведении человека и просветите его своей мудростью?

– Чего затеял, пакостник?

– Попрошу, дабы в карцере именно вы читали мне псалтырь и другие божественные книги, просвещая меня своей полной мудрости и благочестия речью.

– Экий хитрец, сам посидишь – проветришься.

– Батюшка, сам проветриться я имею возможность, но не имею желания, так что сидеть будем оба. Я сидеть, а вы меня просветлять.

– Вот же народился на мою голову, шиш тебе с перцем.

– Благодарствую, батюшка, на добром слове.

– Совсем из–за тебя нервы расшалились, где моя микстура?

– Вот батюшка, примите от меня лично сию бутыль кагора.

– Ох, искуситель! Умеешь вести речи благочестивые, а все притворяешься неучем. Сядь на место, отрок, и внимай мудрости веков.

– Слушаюсь и повинуюсь, ваше преосвященство.

– Цыц, нет у меня такого чина.

– Горе-то какое, а я так и видел вас на месте владыки.

– Не смог я пролезть вверх, выжили меня козни греховодников.

– Ничего, отец Фома, на вашем месте тоже есть большие плюсы. Учить отроков – есть высшее призвание человека и наставника, только желательно поменьше говорить, не поддаваться греху словоблудия, ведь краткость – сестра таланта.

– Умно как сказал «краткость – сестра таланта».

– Это Чехов сказал.

– Из митрополитов кто? Умный человек, просто так в митрополиты не попадёшь.

– Писатель это, отец Фома.

– Ну-у-у, те тоже не дураки.

Потом он пускался в рассуждения о греховных помыслах исследователей, а затем мы снова бубнили молитвы. Молитва есть смысловой текст, слова которого подобраны таким образом, чтобы воздействовать на клетки тела с определённой звуковой частотой, которая стимулирует жизнедеятельность клеток. И самое важное – отчаявшийся человек от души просит о помощи, настраивая свои мысли на положительное решение проблемы, потому что ему помогут высшие силы. Так что я за молитвы, но сидеть и учить их на уроках оказалось делом для меня очень тяжёлым. А как их требовал знать отец Фома, меня просто выводило из себя.

На каждом уроке были споры о грехе науки, отчего молодые, с горящим взглядом первооткрывателей ребята, ругались.

– Достал нас этот богослов. Противник всего прогрессивного – душитель знаний!

В итоге я тоже не выдерживал и вместе с одноклассниками били его упрямство наукой. Сделав небольшой трансформатор Теслы, прицепил к выходным клеммам провода и скрытно подвёл один конец провода к тряпке, которой протирали доску, предварительно хорошо намочив её. Второй провод расположил таким образом, что как бы тряпку человек не взял, обязательно должен замкнуть ею оба провода, и все стали ждать.

– Что парни, давайте докажем ему, что наука – это сила.

А чтобы отец Фома точно взялся за тряпку, я написал на доске слова из народной песни:

У попа была собака – он её любил,

Она съела кусок мяса – он её убил,

На пригорке закопал, надпись написал!

Что! У попа была собака – он её любил…

Отец Фома, разгорячённый винцом, с ходу разразился тирадой о благости его предмета. В ответ раздались реплики.

– Батюшка, Иисус Христос учил своих учеников жить по-новому. Вот мы и учимся развивать науку.

– Он учил, и вы учитесь по церковным книгам. Кто доску запачкал, охламоны? Почему не вымыли! Все за вас делать надо! А что это тут написано – у попа была собака! Семёнов, экий паршивец, ты написал? Иди, вытирай.

– Не могу, ваше преосвященство, стереть такой шедевр с лица доски.

– Ну, Семёнов, ну, берегись у меня, доиграешься до карцера!

Отец Фома взял тряпку, раздался хлопок и священник подпрыгнул на месте, громко причитая: «Свят, свят!»

Директор, прибыв на место преступления, оценил ситуацию.

– Что такое? Провода, физика! Семёнов, что это такое?

– Это проверка закона Ома на практике.

– Так-с, все кружковцы – четыре часа карцера. Нашлись мне тут экспериментаторы-практики.

Следующим испытанием для отца Фомы стал прообраз маятника Фуко. Прикреплённый к верёвке и установленный на прибитом к стене портрете какого-то деятеля от образования, теннисный мячик ждал своего часа. Деревянный, а тем более железный, коим является маятник, решили не использовать. Стопорную бечёвку положили на стол проповедника. Естественно, отец Фома, наорав на безбожников, коими мы, по его мнению, являлись, смахнул конец верёвки со стола, сдёрнув стопор и отправив шарик в полёт. Пролетев полкабинета, шарик чпокнул отца Фому точнёхонько по затылку. От такого подвоха проповедник стукнулся лбом о свой стол, после чего заорал благим матом.

– Ё-ё-ё! Мать вашу, ироды окаянные. Что это такое, кто это придумал?

– Отец Фома, это придумал французский учёный Фуко, а сей маятник висит в парижском пантеоне с разрешения самого Папы римского.

– И что его так запускают?

– Для чистоты эксперимента верёвку пережгли при первом пуске.

– Семёнов, убью!

– Грешно так мыслить, батюшка!

Служитель веры схватил указку и ринулся ко мне, размахивая ей. Я вскочил с места и уклонился от первого маха, отчего указка заехала по голове сидящего передо мной Лежибокова. Я отступал и палкой досталось ржущему, словно лошадь, Беляшу.

Зажатый между рядами к задней стенке класса, я шагнул навстречу замахивающемуся попу и, ухватив его за кисть, второй рукой прихватил тому локоть и крутанул руку. Отец Фома отбил ещё один земной поклон, встретившись своим лбом с партой Джека, а я выскочил из угла. Матерясь на великом и могучем, отец Фома ринулся ко мне, а я схватил стоящую в углу швабру и занял фехтовальную позицию. В классе стоял хохот и крик.

Проходящие мимо класса директор и Горняков с удивлением уставились друг на друга.

– Что там у отца Фомы за светопредставление?

Открыв дверь, преподаватели увидели стоящего к двери спиной разъярённого и матерящегося батюшку, скрестившего с моей шваброй свою указку, при этом активно нападающего на меня.

– Отец Фома, Семёнов! Что здесь происходит?

– Батюшка представил себя ДАртаньяном и напал на гвардейца кардинала Семёнова!

– Отец Фома, прекратите, Семёнов, в карцер живо!

Толи батюшка не услышал, толи не узнал говорящего, но он развернулся к двери и с размаху треснул палкой по башке идущего разнять драчунов директора, конкретно вырубив того.

В итоге я сидел в карцере до вечера, директор, Лежибоков и Беляш щеголяли перевязанными головами, у батюшки был здоровенный шишак на лбу, а вся гимназия потешалась над рассказами об этих событиях.

На следующем уроке я сидел спокойно, а батюшка, только глянув на меня, морщился словно от зубной боли и трогал свой лоб.

«Кто будет отвечать?» – спросил отец Фома, приложившись к заветной фляге.

– Разрешите, я!

– Не кричи, голова итак раскалывается, кто я?

– Гимназист Семёнов.

– Изыди, Семёнов, видеть тебя не могу.

– Слушаюсь.

– Отвечай уж, учёный. А что, это правда, что сам Папа римский разрешил Фуко этот маятник в людей запускать?

– Так точно, сему есть документальные свидетельства, что ради науки можно маятник запускать.

– О, Господи…

Следующей боевой операцией против батюшки была очередная научная пакость. Дни были солнечные и тёплые, так что перед Пасхой на окно мы установили линзу, сфокусировали её на самый верх доски и насыпали туда горку и дорожку красного со спичек и белого из аптеки фосфора. Репетиция прошла успешно, осталось подгадать, чтобы на уроке с отцом Фомой было солнечно.

Как обычно был спор о науке и религии, который вели и другие ученики класса, когда Фома проговорил.

– И вспыхнет пламя, и очистит от ереси Землю!

Луч солнца через линзу грел фосфор, грел, да и нагрел. Именно после этих слов пламя и вспыхнуло. Ребята из класса закричали, показывая на доску.

– Батюшка, на доске пламя горит от ваших слов.

– Что такое?

– Отец Фома, пламя вспыхнуло, ересь палит!

Батюшка оглянулся и проговорил.

– Вот оно как, что Слово делает!

– Батюшка, вы аки святой, своими речами тьму разгоняете.

Отец Фома, видать, настолько обомлел от увиденного, что застыл, раскрыв рот, смотря на угасающий огонёк. Когда огонь потух, он с благоговением проговорил: «Чудны дела твои, Господи!»

В преподавательской отец Фома раз двадцать рассказал о пламени, вызванное его словами. Причём, если вначале это был маленький огонёк, то к двадцатому повтору весь класс пылал в очистительном огне. Ко мне подошёл Горняков.

– Лёша, что там с попом нашим произошло, неужели огонь снизошёл от его слов?

– Все было гораздо проще и научнее.

– Вот же засранцы.

В этот же день Горняков рассказал преподавателям, как было дело.

Расстроенный батюшка сидел со мной и пил принесённый мной кагор.

– Лёша, ну как же так? Я уж было подумал, что силой слова могу зажигать пламя!

– Отец Фома, есть люди, которые это умеют делать, настолько сильна их вера в свои силы. Ведь, все мы дети Бога, а значит, можем делать очень многое. Просто мы не верим в себя, ограничивая свои силы словами "это нереально". А я продемонстрировал вам науку.

– Знаешь, Лёша, я, общаясь с тобой, стал задумываться о наших спорах. Возможно, ты и прав в том, что Господь даёт нам знания, которые мы сможем осмыслить и реализовать. Постепенно даёт, но они направлены на познание природы, как детища Бога, а знания – это мысли Бога, данные своим детям.

– Мне кажется, что вы это очень точно сформулировали, лучше и не скажешь.

– А вот ты молитвы не учишь, не веришь в их силу.

– Верю, батюшка. Верю в силу мысли, а молитва помогает нам настроиться на нужные мысли – добрые и божественные.

– Разрешаю тебе на мои занятия не ходить, все равно тебя не переделаешь, а мне спокойнее будет.

– Я переговорю с ребятами нашего класса, чтобы не пакостили вам.

– Хоть какая-то от тебя польза есть, Алексей, ха-ха-ха!

Но воевали мы не только с учителями, шалили гимназисты и с прибытком. К слову говоря, одеждой даже в небедных семьях дорожили. Поэтому обновы покупались старшему из детей, а остальные донашивали то, что осталось от братьев. Даже гимназисты щеголяли в шитых-перешитых брюках. А так хотелось штанов прямо от портного! Так что пацаны выдумывали разные ноу-хау, как поменять поношенные брюки на новые.

На перемене мы компанией стояли в коридоре, где парни травили байки. Рассказывал Тяпкин, который с Ляпкиным и Докторовым провернули очередную махинацию.

– План был такой. Выбрали двор с собакой без намордника и хозяином, которой булочную держит. Вначале пса раздразнили, он, естественно, огрызался, и я тут же собаке подставил штанину. Она как вцепилась в неё, еле вырвал. Дальше дыру разорвали пошире и пошли к городовому. Страж правопорядка составил акт, по которому владелец собаки должен был заплатить за разорванные штаны. Мы уже четвёртого так переодели!