Навсегда живой, врезанной неизгладимыми чертами, останется во мне светлая и простая личность Будищева, сохраненная в памяти по тому времени в начале войны, когда моя семья в нашем небольшом гатчинском доме устроила лазарет для раненых солдат. Каждый день посещая наших гостей, Алексей Николаевич всегда приносил с собой какие-нибудь гостинцы: булки, табак, яблоки, – читал им газеты, и несколько часов пролетали в неторопливой содержательной беседе на всегда волнующую и никогда не иссякаемую тему о том, «как и что в деревне». Я не завистник, но иногда меня брала досада на самого себя за то, что я никогда бы не сумел так просто, естественно и ласково, без всякой натяжки, без лишней фамильярности подойти к душе русского солдата и заставить ее звучать правдивыми глубокими звуками, как это умел сделать Алексей Николаевич. Многих из наших незаметных героев он проводил благословением на новые подвиги, может быть, на новые раны и даже на смерть. Помню, как у него дрожал голос и блестели глаза, когда впервые объявил он весело солдатам о выступлении Италии. Все вы, бодрые и милые солдаты: красавец Балан, и рыболов Тунеев, и длинный Мезенцев, и ловкий Досенко, и добродушный татарин Собуханкулов, и веселый Николенко, и мастер вырезать из дерева игрушки Пегенько, и Шилько (ныне пленный), и Аксенов, и Прегуадзе, и многие, многие другие, – я уверен, что, если до вас дойдут случайно эти строки, вы помянете вашего друга искренним вздохом, добрым словом, крестом.