Под новым небом, или На углях астероида

Долина гейзеров. Бристоль

Прошло три года. Пётр Васильевич и Игорь совершенно сроднились с заливом и окружающей его равниной и больше уже не помышляли идти куда-либо. Да и зачем? Это был тёплый, не знающий зимы благодатный край. В водах залива было полно рыбы. Равнина изобиловала вкусными питательными плодами. Тучные травы кишели живностью, и редкий день обходился без охотничьих трофеев.

Опустел лишь прилегавший к их жилищу прибрежный пятачок – из-за постоянного отстрела зверьё убралось подальше. Это было и к лучшему. Меньше стали повреждаться посевы, и отец с сыном дважды в год собирали вполне приличный урожай, которого хватало до следующей жатвы.

Зерна пшеницы они толкли в каменной ступе. Тесто для выпечки лепёшек сдабривали птичьими яйцами и жиром, который натапливали из сала свиней и других убитых ими животных. Некоторое время тому назад они обзавелись и солью. Она появилась у них вскоре после того, как Игорь, находясь далеко в горах, заметил у одного из отрогов похожих на коз парнокопытных, увлеченно лизавших какие-то камни. Не придав сперва этому значения, он прошёл мимо, сделав крюк, чтобы не вспугнуть их. Цыган, тоже заметивший коз, оскалил зубы и, подёргивая губами, вопросительно посмотрел на хозяина, тем самым приглашая его поохотиться. Но они были сыты, а без нужды Игорь никогда никого не убивал.

В другой раз он увидел там несколько оленей. Его заинтересовало, в чём тут дело, и он, не скрываясь, открыто направился в их сторону. При его приближении олени оторвались от своих камней и один за другим неторопливо потянулись к зеленевшему неподалёку лесочку. Игорь дал команду Цыгану, тот рванул вперёд, и величественное шествие превратилось в поспешное бегство.

Игорь внимательно осмотрел подножие кручи с нависшим над ним тяжёлым массивным карнизом. Что притягивало сюда животных? Судя по многочисленным отпечаткам копыт на наносах разрушенной породы и остаткам сухого помёта, они были здесь частыми гостями. А между тем ничего здесь не было такого… Не считая серых, выделявшихся на общем фоне выступов. Он наклонился и осторожно лизнул один из них. Это была каменная соль. Домой он принес её столько, сколько смог взвалить на себя. С тех пор соль у них не переводилась.

Ещё раньше они обзавелись уксусом, и не только им. Как-то раз для того, чтобы лучше ознакомиться с равниной, на которой они проживали, отец с сыном ушли километров на сто пятьдесят на юг. Туда двигались преимущественно берегом моря, а на обратном пути приняли ближе к горам. Когда до дома оставалось всего ничего, они вошли в рощу, состоявшую в основном из финиковых пальм. Плоды, которые они здесь нашли, были просто бесподобны на вкус.

– Вот уж поедим, – сказали себе путешественники.

Однако после нескольких пригоршней они почувствовали, что переели, просахарились. Финики были как бы суперконцентратом питательных веществ и в небольшом количестве удовлетворяли потребности в них организма. Игорю показалось, что у него слиплось всё нутро. Петру Васильевичу тоже было не по себе.

– Пожадничали мы с тобой, – сказал Игорь, еле выговаривая слова. – Если я сейчас не напьюсь, то помру. Пойдём поищем воду.

Хорошо, что неподалёку от пальм протекал ручей. Он брал своё начало в горах и западнее рощи впадал в море. Отец с сыном напились, и вода быстро сняла неприятные симптомы.

Потом они не раз наведывались сюда и в достатке обеспечивали себя сладкими коричневыми плодами.

Из фиников Пётр Васильевич затеял брагу. Поставил он её во вместительном сосуде из обожжённой глины, отдалённо напоминавшем большой кувшин с узким горлышком. Сосуд не протекал, и его можно было плотно закупоривать деревянной затычкой.

– Амфора, – посмеивался мастер над своим гончарным изделием. По истечении трёх месяцев у него получилось превосходное вино, и они нет-нет да позволяли себе по стаканчику перед едой. Стаканы опять-таки были из обожжённой глины. Они заменили ими прохудившиеся эмалированные кружки – те самые, которые нашли когда-то в погибшей деревушке.

Ободрённый первыми успехами в виноделии, Пётр Васильевич затеял ещё двенадцать «амфор», и они рядами стояли в глубине пещеры.

Не дошла до кондиции эта партия вина, как кроме фиников у них появилось ещё одно сырье. Километрах в пяти по ту сторону залива они обнаружили довольно обширный участок, сплошь заросший виноградом. Тяжёлые гроздья созрели, и оба с удовольствием лакомились сочными сладкими ягодами. Несомненно, прежде здесь была культурная плантация. Одну половину её занимал белый виноград, а другую – чёрный с сизым налётом. И тот и другой были хороши по-своему, и отец с сыном не знали, какому из них отдать предпочтение.

Урожай был необычайно богат, и его хватило бы на сто человек. Они решили насушить изюму и сколько-то винограда пустить на вино. Но где лучше развешивать гроздья для просушивания? Прямо на месте или возле пещеры? Во втором случае он был бы на глазах, его меньше повреждали бы птицы, да и в случае дождя можно было бы вовремя убрать под укрытие. С другой стороны, перетаскивать в такую даль сочные объёмные гроздья было довольно обременительно.

Поразмыслив, они сделали и так, и эдак. Большую часть доставленного к пещере винограда Пётр Васильевич переработал на вино – получилось шесть «амфор» белого и столько же – красного. Из остатков гроздьев был получен исключительно вкусный питательный изюм.

Но основная часть изюма дошла прямо на винограднике, благо стояла сухая ветреная погода, а повреждений от птиц было меньше, чем они предполагали. Отец с сыном принесли восемь больших корзин, наполненных с верхом, которые сплели специально для этой цели, и поставили их рядом с «амфорами». Изюма с лихвой должно было хватить не меньше чем на год. И всё же они не взяли и двадцатой доли того, что уродилось в винограднике.

Когда последняя корзина с изюмом была доставлена в пещеру, Игорь взял лук и стрелы и один, без Цыгана, ушёл на равнину. Обратно он явился на другой день. Лицо его было багровым и безобразно распухшим, под отёкшими веками не было видно глаз.

– Что с тобой? – всполошился Пётр Васильевич. – Ты заболел?

– Нет, не заболел. Просто попал в небольшую передрягу. – Игорь раздвинул в улыбке раздувшиеся губы. – Может, отгадаешь, что со мной? Ты должен отгадать. Ага, слабо! Ну так вот – это пчёлы разукрасили меня. А теперь глянь сюда, – он достал из сумки нечто объёмное, завернутое в широкие пальмовые листья, развернул, и Пётр Васильевич увидел толстые пласты дикого сотового мёда, издававшего неповторимо божественный аромат.

– Откуда?! – воскликнул он, не веря своим глазам и с восторгом вдыхая ни с чем не сравнимую медвяную пахучесть.

– Из леса. Это далеко, у самых гор. Там ещё дупла с пчелиными гнёздами есть. Но с меня хватит. Пчелы так атаковали меня, что я чуть не свалился с дерева.

Вечером, покончив с зажаренным на вертеле фазаном, они отделили по куску мёда и ели его, запивая водой, принесённой из ручья.

Рассказ сына о пчелиных гнездах, бортях, как он их ещё называл, заинтересовал Петра Васильевича. Одно время в Тихомирове он держал с десяток пчелиных семей и имел определённые навыки обращения с ними. Он попросил сына сводить его в свой лес и показать места расселения диких пчел.

– Зачем тебе? Бортничеством хочешь заняться? – спросил сын.

– Не знаю, там видно будет, – ответил отец.

И, правда, он начал бортничать и три или четыре раза приносил в пещеру килограммов по пятнадцать-двадцать мёду. Пчёлы щадили его и почти не жалили, и он возвращался без особого ущерба для здоровья.

Дело обернулось тем, что, поймав несколько пчелиных роев, Пётр Васильевич обустроил самую настоящую пасеку. Но пчёлы содержались не в обычных ульях, какие были у него когда-то на огороде, а в колодных стояках – врытых одним концом в землю полых обрубках деревьев, оборудованных летком.

Пасека стояла рядом с посевами подсолнечника. Когда он зацветал, пчёлы брали нектар из его корзинок, раскрывшихся золотом, и мёд в это время тоже выходил светлого золотистого цвета.

На пасеке Пётр Васильевич просто млел от счастья, наблюдая за своими подопечными.

– Можно было бы и не разводить их, – говорил он сыну, показывая своё хозяйство, – мёду нам и из бортей бы хватало. Но это, понимаешь, для души, чтобы глаз радовало.

Иногда же, оказавшись один, он плакал, вспоминая свою старую огородную пасеку и связанное с ней былое. Тогда он залезал в стоявшие стеной посевы подсолнечника и в одиночестве давал волю слезам.

Подсолнечник Пётр Васильевич сеял не только для того, чтобы лузгать семечки или чтобы пчёлы брали из него нектар – медоносных растений на равнине и так было предостаточно. Имея в своём распоряжении всего лишь топор и ножовку, он сумел смастерить специальный пресс для выжимки масла из подсолнечных семян. Переработав весь урожай, он получал не менее десяти литров первосортного продукта. А так как в течение года они собирали два урожая, то и масла в итоге получали в два раза больше. Они добавляли его в тесто при выпечке лепешек и в салаты из морской капусты, жарили на нем рыбу. Залив давал им добрую половину продуктов: рыба, крабы, кальмары, морская капуста не сходили со стола, и подсолнечного масла едва хватало. Чтобы использовать всю акваторию водоёма, они построили плот и ловили с него, двигаясь на вёслах или под парусом, сшитом из кож. К удочкам прибавились сети, связанные из волокон дикой конопли, и их уловы утроились и учетверились.

* * *

Жизнь людей, поселившихся у залива, протекала в сытости и однообразии. Петра Васильевича всё в ней устраивало.

– Как сыр в масле катаемся, – говорил он. – Я и не думал, что так может быть.

Игорь же, подстёгиваемый тягой к новым впечатлениям, всё чаще покидал отца и на сотни километров уходил то на юг, то на север равнины, то переваливал на другую сторону гор.

С собой он брал нож, топор, копьё с длинным, сделанным из клюки стальным наконечником, и лук со стрелами; из еды – лепёшки, финики, изюм, орехи, очищенные от скорлупы, и немного муки и мёда. Для воды у него имелся бурдюк, изготовленный из шкуры горной козы, который он наполнял из ручьёв и озёр, встречавшихся по пути.

В горах Игорь подобрал тяжёлые, словно литые камни – руду какого-то металла, которые при ударе друг о друга давали плотный сноп крупных горячих искр. Камни он называл кресалами. Пользуясь ими, охотник научился добывать огонь и при наличии топлива за считанные минуты разводил костер.

Бывало, он уходил на неделю, а то и на две. Пётр Васильевич мало беспокоился о нём. Игорь стал необычайно сильным и ловким парнем, способным преодолеть любую преграду, будь то отвесные скалы или бурный водный поток, и отец был уверен, что он не пропадёт. К тому же и на равнине, и в горах крупные хищники не водились и опасаться было некого.

Совсем недавно, правда, ночью его разбудило звериное песнопение, тоскливое и протяжное, исходившее откуда-то издалека и напомнившее ему вой волков. Но сколько он ни искал потом, никаких следов пребывания хищников так и не обнаружил. Да и откуда волки могли взяться? Впрочем, если бы даже они и появились, кругом столько дичи, что им было бы не до людей. В конце концов, волк против столь мощного бойца, каким стал его сын, это такая дребезга – не более чем дрофа против орла-беркута.

Однажды Игорь ушёл в горы, держа путь на северо-восток. Он пошёл один – Цыган провинился перед ним, ткнув носом жареную куропатку, которую Игорь приготовил для себя. Со стороны пса это была возмутительная наглость, и в качестве наказания он был оставлен под присмотром отца.

В середине дня, однако, охотник, поднявшись на холм, заметил за собой какую-то чёрную точку. Она была ещё у линии горизонта, но быстро смещалась в его направлении, вырастая в размерах. Вскоре он узнал в ней Цыгана. Здрасте, ждали его! Это было явное нарушение приказа. Он разве забыл, где должен находиться?

А Цыган совсем уж рядом. Вот он замедлил бег и перешёл на шаг. По мере приближения он двигался всё медленнее и медленнее. Вот он поджал хвост, и радостно-возбуждённое выражение на его морде сменилось на виноватое. Последние метры он преодолевал почти ползком.

Что-то дрогнуло в душе Игоря.

«Сколько унижения, – подумал он, глядя на пса. – И всё только ради того, чтобы быть рядом со мной. И кто унижается-то? Друг, не раз спасавший мне жизнь. Зря я его так. Вины-то его фактически нет. Вот беда-то – ткнул носом куропатку! Надо было просто разделить её пополам и вместе с ним съесть».

Всё это промелькнуло у него в голове за долю секунды.

– Привет, Цыган! – крикнул он, всем своим видом показывая, как он рад своему приятелю. – Надоело тебе возле пещеры, со мной захотелось пойти? Ну и пошли!

Уловив перемену в настроении хозяина, Цыган мгновенно избавился от гнетущего чувства вины. Вскочив с земли, он радостно гавкнул, озорно подпрыгнул, промчался мимо Игоря, успев при этом толкнуть плечом его ногу, и побежал вперёд. Как ни в чём ни бывало, он принялся деловито обнюхивать всё, что ему ни попадалось, и ставить метки на каждом камне и каждом кусте.

Через трое суток они преодолели перевал и стали спускаться на горную равнину, контуры которой неопределённо проступали в зыбком волнующемся мареве. Спустя ещё неделю горы окончательно остались позади, и потянулась холмистая, покрытая скудной растительностью неведомая земля.

«Не фонтан», – думал Игорь, обозревая обрамлённые полынью каменистые возвышенности и песчаные барханы. Климат здесь, несомненно, был жарче и суше, чем у моря.

Но и в этой пустынной местности нет-нет да попадались и сочная трава, и древесная растительность. В какой-нибудь низине сказочным видением вырастали вдруг в дрожащем воздухе зелёные острова, и Игорь ускорял бег, чтобы укрыться от палящего зноя под молодыми тенистыми кронами.

Возле таких островков Игорь чаще всего и останавливался на ночлег. В них он находил и воду, и топливо для костра, и дичь, которую можно было приготовить на ужин. Быстро темнело небо. Вспыхивали яркие россыпи мерцающих звёзд, и бесконечное пространство суживалось до крохотного кружка, в центре которого шевелились оранжевые языки пламени над горящими углями. И ни души на тысячи километров вокруг – только он да Цыган с его преданным взглядом. Но ему не было ни страшно, ни тоскливо. Он привык к одиночеству и не замечал его. Ступив в первобытное состояние, он стал заодно с природой, и она не пугала его.

* * *

На шестнадцатый день пути Игорь расположился на очередную стоянку, развёл костёр и стал разделывать оленя, которого подстрелил незадолго до этого. Цыган лежал рядом и ждал своей доли от добычи. Внезапно он насторожился, вскинул голову, прислушиваясь к чему-то, и, издав утробное рычание и вздыбив шерсть на загривке, бросился в сгущающиеся сумерки.

Оставив оленя, Игорь взял лук и колчан со стрелами и двинулся в направлении, в котором скрылся Цыган. Он шёл не следом за ним, а делая крюк, придерживаясь подветренной стороны.

Огибая невысокий, лишённый растительности холм, он услышал за ним разноголосое рычание и на мгновение замер, чтобы понять, что там происходит. В голосе Цыгана не было ни вражды, ни охотничьего азарта, скорее в нём звучали нотки любезности и восторга. Ему вторил другой, чужой голос, кто-то там ещё рычал, снисходительно и тревожно.

Сделав ещё несколько шагов, Игорь выглянул из-за склона холма и увидел Цыгана, а с ним… ещё одну собаку, чёрную и лохматую, но бесхвостую, с торчащими вверх подрезанными ушами. Размерами она не уступала Цыгану, пожалуй, была даже немного крупнее его. Они уже не столько рычали, сколько повизгивали от удовольствия общения друг с другом, имитировали атаки и боком, с оглядкой, отпрыгивали в сторону, приглашая следовать за собой. Цыган норовил обнюхать незнакомку, но та ловко уклонялась от него, а когда он становился особенно назойлив, негодующе рычала и запускала зубы в шкуру наглеца, проверяя её на прочность.

Игорь притаился, наблюдая за игрой, которую его четвероногий друг затеял со своей неведомо откуда взявшейся соплеменницей. Судя по всему, бесхвостая была породистой собакой, но названия этой породы он никак не мог вспомнить.

«Ах ты, бедная моя, – жалостливо прошептал Игорь, – как же ты жила одна все эти годы»?

А если не одна, а с кем-нибудь?

Он испугался своего предположения, оно показалось ему слишком неправдоподобным, он уже почувствовал за ним горечь разочарования. Отгоняя лезущий в голову вздор и ничем не выдавая своего присутствия, молодой человек продолжал наблюдать за собаками. Одновременно он охватывал и весь остальной пейзаж и, оценивая степень прозрачности опускающегося ночного флёра, прикидывал, далеко ли видны из низины отблески оставленного им костра.

Он ждал. Сумерки ещё сгустились. Ночь полновластно вступала в свои права. Но острое зрение позволяло Игорю различать собак, резвившихся во тьме.

Вдруг нечто необычное, проникшее сквозь тишину уже уснувшей пустыни, заставило его затаить дыхание. Он повернулся к купам небольшого леса, темневшим на фоне неба. На опушке его, клином оттянувшейся к голой степи, на тыльной её стороне, кто-то передвигался, оттуда доносился шорох чьих-то шагов. Он отказывался верить самому себе. Но нет, он не мог ошибиться: несомненно, там шёл человек.

Игорь облизал пересохшие губы. Он почувствовал, как сильно забилось сердце. Человек ещё был скрыт деревьями, но шаги приближались, он слышал их всё отчётливее. Голос, внезапно прозвучавший в ночи, привёл его в состояние оцепенения. Это был крик, причём женский, мягкий, певучий. Из какофонии звуков Игорь различил лишь много раз повторявшиеся слова «Сильва» и «ком хир».

В памяти всплыли куцые обрывки знаний из школьной программы, и Игорь понял, что говорили по-немецки. Собаку подзывали к себе, и «Сильва» была её кличка.

Вот в темноте показались очертания чьей-то фигуры; она придвигалась всё ближе, и наконец, к великому своему изумлению, Игорь разглядел в ней девушку. На ней были какие-то немыслимые лохмотья, отдалённо напоминавшие юбку и кофточку и едва прикрывавшие бёдра, грудь и плечи.

Увидев, что Сильва не одна, девушка ахнула и замерла на полушаге. Но в ещё большее замешательство её привело зарево костра. Она пригнулась и, не отрывая глаз от мерцающих бликов, подалась назад. Она скрылась было уже в ночи, но любопытство, видимо, взяло верх. Игорь увидел, как после минутной нерешительности девушка медленно, крадучись, двинулась к месту его стоянки. По-прежнему держась подветренной стороны, Игорь скользнул в том же направлении.

Ближе к костру девушка ещё замедлила шаг, а затем и вовсе остановилась, внимательно вглядываясь в освещённый заревом круг. Должно быть, она высматривала людей. Вот ещё несколько шагов, и свет пламени отчётливо обрисовал её силуэт. Белокурые волосы обрамляли лицо, черты которого, несмотря на суровость, не были лишены очарования. Девушка была рослая, не ниже Игоря, и, очевидно, довольно сильная физически. Ему бросилась в глаза её странная худоба.

Заметив у костра освежёванную оленью тушу, девушка порывисто шагнула к ней и снова остановилась. Она поняла, что поблизости кто-то есть и наблюдает за ней. Она повернулась, чтобы бежать, но Игорь шагнул ей навстречу, преграждая дорогу. Девушка вскрикнула и, оглянувшись на костёр, метнулась в сторону, в спасительную тьму. Однако он был начеку и успел схватить её за руку. Она попыталась ударить его, но он перехватил и вторую руку.

– Мэдхен, шён мэдхен! Девочка, прекрасная девочка! – торопливо заговорил он, удерживая её. Чтобы успокоить девушку, он старался говорить как можно нежнее, но он сам волновался, и помимо воли голос его дрожал и срывался. – Их нихт шлехт, их гут. Зи – гут, их – гут. Фройндшафт, фройндшафт, мэдхен! Я не плохой, я хороший. Вы – хорошая, я – хороший. Дружба, дружба, девочка!

Услышав человеческую речь, девушка широко распахнула глаза, и слабая недоверчивая улыбка коснулась её губ. Она перестала вырываться и что-то быстро затараторила. В быстротечном обилии слов Игорь уловил лишь «шпрехен зи дойч». Он догадался – девушка спрашивает, говорит ли он по-немецки.

– Я, я, – закивал Игорь. – Их шпрехе дойч. Их зер шлехт шпрехе дойч. Я говорю по-немецки, только плохо.

Он отпустил её руки. Девушка на шаг отступила от него, и Игорь понял, что она уже не собирается спасаться бегством, хотя страх перед ним всё ещё держал её в напряжении. Она мерила его глазами, и в них отражалась вся сложная гамма её переживаний. Но вот взгляд её вернулся к туше оленя, и девушка снова о чём-то заговорила, жестикулируя руками.

Расслышав слово «эссен», Игорь понял, что она хочет есть. Он развязал мешок, достал из него лепёшку, испечённую накануне, и пригоршню фиников и протянул девушке. Взяв и то и другое, она с жадностью набросилась на еду.

«Проголодалась, сердечная, – подумал Игорь. – Ишь, как отощала». Отхватив изрядный шматок от задней части туши, он разрезал его на мелкие кусочки и, плотно нанизав их на заострённый прут, стал жарить над углями.

Когда мясо было готово, он подал его девушке, развязал кисет с солью и тоже поставил перед ней. Ему было забавно видеть, как она впивается зубами в сочную волокнистую мякоть, как жуёт и проглатывает, как мило встряхивает головой, устраняя падавшие на лицо непослушные пряди волос. Какие у неё большие серые глаза, какие длинные ресницы. Губы же выпачкались жиром и мелкими обуглившимися крошками. Но от этого они показались ему ещё прелестнее. Первый голод был утолён, она ела уже без спешки и с едва уловимой долей изящности.

Вспомнив об Игоре, девушка протянула мясо и ему. Взяв один кусочек, он съел его и показал жестом, что больше не хочет.

Обе собаки, забыв про игры, вплотную приблизились к костру. Игорь бросил им требуху. Сильва схватила то, что ей причиталось, и, злобно зарычав, исчезла в темноте. Цыган по привычке расположился рядом с людьми и без особого энтузиазма принялся за предложенное. Обычно ему доставался корм получше, но в этот раз Игорь решил оленину приберечь.

Пока девушка управлялась с первой порцией, он поджаривал вторую и, закончив, опять с поклоном протянул ей. Благодарная улыбка осветила её лицо. Произнеся нечто похожее на «данке шён», то есть «большое спасибо», она приняла угощение, но в этот момент далеко в темноте, со стороны леса, откуда появилась эта белокурая, раздались крики. Кричали на совершенно незнакомом языке, и Игорь разобрал только слово «Марта».

Едва раздались голоса, девушка вскочила на ноги, снова что-то затараторила и, обращаясь к Игорю, пригласила его следовать за собой.

Из всего многозвучия её слов и разнообразия жестов, Игорь понял – там находятся люди, с которыми она пришла в эту местность, и они её разыскивают. И ещё он понял, что она хотела бы его с ними познакомить.

Тоже жестами и немногочисленными словами Игорь объяснил, что не сможет её сопровождать. Он показал на оленью тушу, на собак и дал понять – оставлять мясо нельзя, собаки попортят его. И вообще он считает, что пойти туда, к ним, значит оказаться в полной зависимости от них, а он бы этого не хотел.

Она рассмеялась над его опасениями и спросила, можно ли ещё кому-нибудь из её товарищей подойти к костру. Игорь сказал, да, можно, он будет только рад им.

Позвав Сильву, которая уже проглотила свою часть требухи, девушка скрылась в темноте, а Игорь отрезал большой кусок мяса и приготовил его для поджаривания. После чего отдалился от костра ровно настолько, чтобы его не было видно, и спрятался за большим камнем.

Прошло немного времени, и в той части степи, куда убежала девушка, послышались характерные звуки шагов, сопровождаемые шорохом трав и сухим похрустыванием почвы, негромкий говор, и к костру приблизились двое: давешняя знакомая и мужчина лет сорока. Он тоже был необычайно худ, глаза его печально и устало смотрели на огонь. Рваная куртка из овчины висела на его плечах, как на вешалке. Вместо штанов на нём были короткие шорты тоже из овчины, но подпоясанные настоящим ремнём с металлической пряжкой. Лицо его показалось Игорю открытым и вызывало доверие.

Увидев опустевший бивуак у костра, девушка недоумённо пожала плечами и что-то сказала своему спутнику.

– Эгей! А-лё-о! – крикнула она, вглядываясь в темноту. Не дождавшись ответа, она опять заговорила с мужчиной; тот покивал головой и бросил оценивающий взгляд на натюрморт из оленьей туши и находившихся рядом походных вещей. Белокурая сложила ладони рупором, и громкий голос улетел в ночную мглу призывной песней сирены. У Игоря отложились слова «вир», то есть «мы», и «фройндшафт», то есть «дружба». Только что то же самое он говорил девушке.

Он узнал достаточно. Поднявшись из-за камня, Игорь пересёк черту, отделявшую освещённый круг от пространства, зашторенного непроницаемой тьмой, и оказался лицом к лицу с новоприбывшим. Мужчина оживлённо поприветствовал его и протянул руку. Они поздоровались. Игорь широким жестом предложил им располагаться у костра. Он уже догадался, что мужчина тоже голоден, поэтому достал из мешка ещё одну лепёшку и финики и предложил незнакомцу. Тот отломил кусочек лепёшки, положил его в рот и стал неторопливо жевать, а всё остальное спрятал в сумку, висевшую у него через плечо.

Ткнув себя в грудь, незнакомец сказал:

– Джон Уиллис. Инглиш мэн, – показал на девушку и сказал: – Марта. Дойче, – после этого он ткнул пальцем в Игоря. Тот назвал своё имя и сказал, что он русский.

– Игорь. Рашен, – повторил Джон Уиллис. – Зер гут, – добавил он по-немецки.

Игорь взял мясо, нанизанное на прут, чтобы поместить его над углями, и знаками сообщил гостям, что оно предназначено для них. Но Уиллис отрицательно покачал головой и энергично заговорил, показывая в сторону рощи. Не понимая, в чём дело, Игорь вопросительно уставился на него и развёл руками. Тогда девушка остановила мужчину и, отгибая пальцы, медленно, отчётливо проговаривая слова, сообщила Игорю, что кроме них двоих за рощей находятся ещё одиннадцать человек, что все они голодны и что, в отличие от Игоря, у них нет огня.

Улыбнувшись во всю ширь лица, Игорь понимающе закивал головой и, всё так же помогая себе жестами, сказал, что оленью тушу они разделят на всех. Пусть спутники Марты и Джона придут к костру, он, Игорь, с нетерпением ждёт встречи с ними.

Марта хотела было сорваться с места, чтобы бежать за остальными, но Уиллис велел ей остаться и сказал, что сам приведёт их.

Попросив девушку заняться поджариванием мяса, Игорь вынул из мешка имевшуюся у него провизию: четыре пшеничные лепёшки, несколько пригоршней фиников и изюма, с полсотни ядрышков фундука и немного мёда, оставшегося на дне глиняного горшочка. Поместив всё это на кожаной подстилке, он приступил к разделке оставшейся части оленя.

Долго никто не появлялся. Марта стала уже проявлять признаки беспокойства, когда в отдалении послышались приглушённые голоса. К костру подошла группа людей, ведомая Джоном Уиллисом. Игорь с чувством волнения поздоровался с ними и попросил размещаться, где кому будет удобно.

Кроме Марты и Джона среди них было шесть женщин в возрасте от двадцати пяти до тридцати лет и двое мужчин. Одному из них, высокому, с жёлтыми волосами, можно было дать около сорока. Другому, приземистому, рыжему, было года тридцать два.

Рядом с женщинами держались трое детей: две девочки и один мальчик. Девочкам было годика по три, а мальчику – года полтора-два. Все они – и взрослые, и дети – были до крайности истощены. Голодные глаза не в силах были оторваться от кушаний, видневшихся возле костра.

Прежде всего их надо было накормить. Предложив Уиллису заняться распределением еды, Игорь стал помогать Марте готовить мясо.

Примерно за час до полуночи с олениной и всеми остальными припасами, имевшимися у Игоря, было покончено. Сам он съел только небольшой кусок мяса, чтобы иметь силы на завтрашний день. Кости пошли Цыгану и Сильве, которые терпеливо ждали за спинами людей.

Непривычно плотная трапеза сделала своё дело: у детей, а за ними и у взрослых стали слипаться глаза, и они один за другим погрузились в беспробудный сон. Только Марта и Уиллис ещё бодрствовали.

Уиллис с помощью Марты стал распрашивать Игоря, как ему одному удаётся выживать в такой пустынной местности. Мешая русские и немецкие слова, Игорь рассказал, что он не один, а вдвоём с отцом, фатером, и живут они не здесь, а далеко отсюда на берегу моря. Климат там исключительно благоприятный, места, где они обосновались, изобилуют и зверем, и птицей, и рыбой, и там полно всяких фруктов и другой растительной пищи.

Словом, если бы они пошли с ним туда, то еды там хватило бы на всех.

Не отвечая на его приглашение, Уиллис молча слушал то, что переводила на английский Марта, и лишь изредка просил уточнить некоторые моменты. Несколько раз он задавал дополнительные вопросы. Спросил он и какое сегодня число.

– Мы потеряли счёт дням, – пояснил он.

– 25 августа, – ответил Игорь.

– Значит, мы шли почти два месяца, – произнес Уиллис.

Но вот силы покинули и его, и Марту, и оба они тоже уснули.

Подложив в костёр сучьев, Игорь подождал, пока они разгорятся, и вгляделся в лица людей, с которыми наконец ему посчастливилось встретиться. Все мужчины были безбородыми. Лишь у одного, у рыжего, была заметна суточная щетина, а двое других были тщательно выбриты.

А у него лицо, он уж и не помнил с каких пор, заросло тёмной с медным отливом бородой. Он потеребил её пальцами, ощущая знакомую курчавость. У Игоря борода была небольшая, а у его отца – как хорошее помело. Лишь когда она начинала мешать в работе, Пётр Васильевич вспоминал о ней и нещадно обстригал ножницами.

Игорь всё пробовал на ощупь жёсткий курчавый волос. Не борода ли испугала Марту, когда она увидела его в первый раз?

* * *

Утром, едва развиднелось, он поднялся со своего ложа и, дав знак Цыгану следовать за ним, отправился на поиски добычи. На этот раз он подстрелил животное, которое называл джейраном.

Когда охотник вернулся к стоянке, все ещё спали. Положив на угли сухие сучья, он раздул пламя и принялся за разделку туши. Первой проснулась Марта. Она улыбнулась ему и предложила свои услуги. Вдвоём дело пошло быстрее, и вскоре запах жареного мяса подействовал на спящих людей – они зашевелились и стали один за другим подниматься.

По завершении завтрака Джон Уиллис передал своим спутникам рассказ Игоря о равнине, расположенной за горами, и о его приглашении в эту волшебную плодородную страну. Ответом были радостные восклицания и дружное согласие следовать за их новым товарищем.

Непродолжительные сборы, и, покинув стоянку, небольшой отряд потянулся по седой от полыни местности. Сон и значительные порции еды прибавили сил, лица посвежели, все оживлённо переговаривались и смеялись. Игорь ловил на себе признательные взгляды и едва успевал расплачиваться ободряющими приветливыми улыбками. Ему передалось общее настроение приподнятости, и это было ново для него, так как давно уже им владели одни только охотничьи инстинкты.