Участковый. Ментовские байки. Повести и рассказы. Книга первая

Глава 10
Дядюра

Для человека ежедневно много работающего время летит очень быстро. Его, случается, и вовсе не замечаешь. Вроде бы, только началась рабочая неделя, глядишь, а она уже закончилась и началась вторая, за которой сбежала уже третья и четвёртая. Не успел оглянуться, как истёк и месяц. Пролетело быстротечное лето, уж осень заканчивается, начинается долгая морозная зима.

Чуть больше полгода я работаю на участке. Эти шесть месяцев пробежали, словно одна неделя. Вот что бывает у людей с их головами.

Служебные показатели моей работы с каждым месяцем заметно увеличивались, в особенности по административной практике. Я заправски строчил по два-три административных протокола ежедневно. Не обходил ни должностных лиц, ни распивающих спиртное в общественных местах; доставалось всё больше от меня и мужикам – за избиение в пьяном виде женщин, хотя бы и своих жён.

Воронина Вера Васильевна, побывав на приёме у начальника милиции, написала заявление, слёзно выпрашивая направить мужа на лечение от алкоголизма. Жуковский, зная Воронина лично, начертил на заявлении женщины строгую и бескомпромиссную резолюцию:

«Полищуку С. А. Подготовить материалы в суд».

Отправить алкоголика на принудительное лечение, говаривали меж собой участковые, всё равно, что подготовить человека в космос. Процедура бюрократическая, и довольно-таки сложная. Во-первых, пьющему человеку, тому же Воронину, нужно поставить диагноз заболевания – хронический ли алкоголизм, а то, может, среднестатистический – бытовой. Диагноз устанавливает врач-нарколог в спецдиспансере, куда я обязан доставить больного. Наше гуманное государство считает, что больного по спиртово-опохмельным недугам необходимо лечить в принудительном порядке. Добровольный принцип тут исключается по причине того, что редкий алкоголик тех лет признавал себя именно таковым. На вопрос врача-нарколога: «Злоупотребляете ли вы спиртными напитками?» – он, чаще всего, отвечал:

– Я могу пить, а могу и не пить, поэтому, пьяницей да, считать себя могу, а вот алкоголиком – нет!

В течение месяца собираю на неудачника по жизни Воронина доказательства, что он действительно злоупотребляет. Опрашиваю жильцов, видевших соседа пьяным в общественном месте – у подъезда и на лестничной площадке. Секретарь делопроизводитель выдаёт мне из архива все заявления Ворониной по мелкому хулиганству мужа, а также административные протоколы по «пьяной» статье. Одних сообщений из медицинских городских вытрезвителей на Воронина набралось около десятка.

Подшиваю по всем правилам делопроизводства материалы дела о направлении в народный суд. Приношу дело на подпись начальнику милиции. Виктор Иванович проставляет на титульном листе окончательную резолюцию:

«Тов. Полищуку С. А. Материалы дела предоставить в суд для решения вопроса по существу заявления гражданки Ворониной В. В.»

Жуковский, возвращая дело, интересуется:

– До конца года, кроме Воронина, у вас имеются ещё кандидаты в «элтэпэ»?

– Так точно, товарищ майор! Мною выявлено ещё два кандидата в алконавты.

Жуковский покачал головой, не поднимая её от бумаги.

– Виноват… вот эти алкоголики… Это Шайкин, проживающий в сорок шестом доме, и Мордвинов из «шесть на восемь»… простите, из сорок восьмого дома.

Моими ответами руководитель остается удовлетворен. И, может, моей выправкой. Замечаю на его лице улыбку.

– У вас, Полищук, хорошие показатели в работе. Вижу, как вы стараетесь. Иные участковые не могут и одного пьяницу отправить в течение года в лечебный профилакторий. У вас же за полгода на участке три кандидата. Похвально. По итогам работы за год я буду ходатайствовать перед руководством о вашем дальнейшем поощрении. Спасибо за усердие в службе.

Доставляю пьяницу Воронина в народный суд. В тот же день на первом слушании материалов дела судья выносит решение – направить страдающего алкоголизмом Воронина в лечебно-трудовой профилакторий сроком на два года. Мнение самого Воронина судью уже не интересует. Решение народного суда окончательное и обжалованию в вышестоящем суде не подлежит.

Имея на руках судебное решение, помещаю больного на ночь в камеру предварительного заключения: алконавт просился на ночь домой, но было видно, что он мог не вернуться, чего доброго на радостях напился бы до смерти. Случаи такие бывали. На следующий день мне предстоит отвезти Воронина в спецприёмник, где алкоголиков стригут налысо, как солдат срочной службы, моют в бане, ведут в «роскошные» палаты, а участковым «опекунам» выдают на руки уведомления, что их подопечные приняты в спецприемник по решению народного суда. Дальнейшую заботу о человеке, больном алкоголизмом, берёт на себя государство.

Мой наставник дядь Юра больше месяца готовился уйти в очередной отпуск. Наш прямой и непосредственный начальник майор Божков по той или иной причине не подписывал офицеру рапорт. На словах же свой отказ замначальника мотивировал следующим образом:

– Отпустить вас, дядь Юра, не могу – в связи со сложной оперативной обстановкой в целом по городу и, в частности, по нашему микрорайону Орехово-Борисово.

Ещё трижды в течение месяца старший участковый подходил к заместителю начальника по поводу отпуска. И каждый раз Божков отказывал дядь Юре, говоря: «Уйдёшь попозже». Или: «Отпущу в отпуск недельки через две-три». Наконец, майор, в моём присутствии определенно заверил наставника:

– Отработай, дядь Юра, до конца эту рабочую неделю, а с понедельника, так уж и быть, уходи. И ещё… ты закроешь и сдашь лично мне все материалы и переписку. Давай рапорт, подпишу.

Виза на рапорте дядь Юрой была получена, и довольный собой капитан в тот же день отвёз бумагу в отдел кадров – оформить официальный отпуск.

В пятницу, после обеда, наставник появляется в опорном пункте с увесистым бумажным пакетом. На лице у старшего участкового приятная улыбочка, в губах – болгарская ароматизированная сигарета. Дядь Юра проходит к своему рабочему столу и водружает на него пакет.

– Кончай работу, мужики! Я с понедельника в отпуске!

Мне и Артамонову не нужно объяснять дважды, что означает эта простая фраза.

У меня горят сроки трёх отказных материалов. Я сижу за печатной машинкой «Оптима», и уже мастерски, не хуже секретарши-машинистки, строчу одно за другим постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Мне некогда даже покурить и перекинуться добрым словом, а ведь именно он, дядь Юра, обучил меня в кратчайший срок стажировки, как правильно выносить постановление об отказе в возбуждении уголовных дел; научил правильно работать с заявлениями граждан. Быстро и эффективно он обучил пришедшего на участок без специального юридического образования человека всему, что умел сам. Без его доброй помощи мне было бы сложно постичь, уже не плохо познанную мной, в жилсекторе, науку и практику жизни.

Капитан Артамонов тоже зря время не теряет. Подшивает материалы уголовного дела посредством шила, цыганской иглы и грубых ниток. Каждый из нас занят неотложным и важным «бумажным делом». Да, с нашей точки зрения, дела наши и важные, и неотложные.

Неожиданно, дядь Юра со всей силы ударяет по столу своей потёртой чёрной папкой. Кожаная и плоская она опустилась на полированный стол с таким эффектом, что мы с Артамоновым вскакиваем с рабочих мест.

– Подействовало?! Я говорю: у меня с понедельника отпуск! А они ноль внимания! Совы-истуканы! А-ну, подать немедленно стаканы!

Мы закругляемся и быстро прячем бумаги в сейфы. Наставник открывает свой напольный сейф и тоже суёт в его тёмное нутро папку, протертую в нескольких местах до дыр.

– К чертям собачим! Отпуск – святое! Как завещают нам милицейские традиции, не отметить его – грех для участкового человека!

– Для участкового человека? Это что-то новенькое, – говорит Артамонов.

– А как вы думали?! Вот уеду сейчас к родителям в Феодосию и брошу курить. На месяц!

– И будешь там феодосийским человеком?

– Не знаю. Вон историк наш должен знать.

С этими словами дядь Юра закрывает опорный пункт, я – задёргиваю на окнах плотные шторы, Артамонов начинает доставать содержимое большущего бумажного пакета. Неотложными и важными делами в ту рабочую пятницу мы с Артамоновым уже не занимались. Проводили нашего старшого в очередной отпуск, как нам было завещано милицейскими традициями…

Утром в понедельник захожу в канцелярию получить почту за себя и за наставника. Татьяна Алексеевна, секретарь-делопроизводитель, сделала подборку почты, сложила все бумаги в толстую амбарную книгу, положила её на барьер – высокую деревянную стойку, отделяющую посетителей от прохода в её помещение. Складываю корреспонденцию в папку, а напротив своей фамилии в книге проставляю число и расписываюсь.

– В книге расписались, товарищ Полищук?

– Расписался, Татьяна Алексеевна.

– А за товарища дядь Юру?

– Извините, за дядь Юру не расписался.

– Так распишитесь. В тех строчках, где написана его фамилия, поставьте свою подпись, – говорит вольнонаёмная пожилая сотрудница канцелярии.

По слухам, вскоре она собирается на пенсию. С начала шестидесятых годов работает вместе с Жуковским. Странно, и она называет моего наставника, который намного младше её, дядей Юрой. Чудеса!

В толстенной амбарной книге нахожу строку, где секретарь написала фамилию получателя служебной бумаги.

Читаю: «Дядюра». «Вот так рикошет!.. Пошёл по ложному пути!» Расписываюсь в первой верхней строке. Потом во второй, затем в третьей и четвёртой… Всюду напротив фамилии «Дядюра» проставляю свою размашистую подпись.

Затем стою, не веря своим глазам и рукам. Озабоченное выражение моего лица, кажется, встревожило опытного секретаря канцелярии. Она спрашивает меня:

– Что-то не так?.. Не там расписались?.. Товарищ Полищук?

– Всё в порядке, Татьяна Алексеевна…

Но женщина решила проверить меня: взяв книгу входящей корреспонденции, пробежалась по ней глазами.

– Всё правильно. Расписались за себя и за старшего участкового. Юрий Иванович в отпуске, поэтому все его бумаги начальник будет расписывать вам и Артамонову.

В это время в канцелярию заходит начальник милиции Жуковский. Он здоровается с нами и открывает ключом свой рабочий кабинет.

– Полищук, зайдите на пару слов, – повернувшись ко мне, как будто миролюбиво произносит он. Хотя, кто его знает? Одно просроченное заявление у меня в папке болталось. Заявитель находился в отпуске. Не опросив его, я не могу принять по заявлению окончательное решение.

Захожу вслед за шефом в кабинет. Виктор Иванович, снимая шерстяной милицейский плащ, без всяких преамбул и вступлений ошарашивает меня неожиданной новостью:

– Мне вчера звонил полковник Кравченко. Найдите время, съездите к нему в управление. Он приготовил вам приятный сюрприз. Просил меня не говорить об этом, но как умолчать, когда вы, как нарочно, встали дудочкой. Но мне приятно. Наблюдая ваше служебное рвение, я лично просил его ускорить для вашей семьи получение комнаты в общежитии, это по улице Мусы Джалиля, вы знаете.

– Так точно, товарищ майор! – рапортую начальнику вне себя от радости. – Да это ж от работы в десяти минутах ходьбы! – Стоя в кабинете руководителя, то ли глупо, то ли умно, улыбаюсь. Взглянув на меня, Виктор Иванович идёт к своему рабочему месту за столом, чуточку улыбается.

– Пока вот так, не обессудьте!.. Поезжайте в управление, я сейчас позвоню Николаю Трофимовичу.

– Виктор Иванович, а работа?

– Работа – не волк… Я вам приказываю сделать небольшую передышку. Ну, поздравляю. – Он встаёт и подаёт руку. Я пожимаю её.

– Спасибо!

Возвращаюсь в автобусе от замначальника РУВД полковника Кравченко. Выражение счастья не сходит с моего лица, словно приклеилось к нему, как улыбка капитана Артамонова к его лицу. Для себя решаю: пока не получу ордер в хозяйственном управлении ГУВД на две комнаты в этом современном милицейском общежитии, жене ни за что не скажу, ни под каким предлогом не сознаюсь наперёд, пусть хоть пытает! А вдруг – что не так? Вдруг волокита?.. Это же, считай, отдельная квартира!.. И всего-то через полгода службы участковым!.. Нет, всё не зря, не зря!..

Спустя две недели мы переехали в современное благоустроенное общежитие. Две отдельные комнаты в трёхкомнатной квартире показались нам с женой хоромами. Отныне мы, прописанные в милиции навечно, были полноценные москвичи. Наша радость и счастье, тогда ещё только четверых, были непередаваемыми…

Участь «министра» участка
Повесть

Шагает не спеша, от дома к дому.

Спокойный голос и хозяйский взгляд.

Здесь каждый уголок ему знакомый,

О нём здесь с уваженьем говорят…

Л. Фесенко. «Участковый»

Глава 1
Нино и вино

Дежурный Смирнов принимает у меня табельное оружие и рацию. Закончилась рабочая неделя. Впереди два выходных дня. Майор Шестаков, руководитель службы участковых инспекторов, подведя краткие итоги работы за неделю, отпустил всех по домам. В субботу и воскресенье не намечалось никаких запланированных спецмероприятий, ночных рейдов и засад. Даже не верится! Давненько мне не приходилось отдыхать два дня подряд! Даже можно сходить на почту и заказать переговоры с женой. Она сейчас далеко, на родине, отдыхает с детьми у мамы…

Выхожу на улицу и направляюсь в курилку. Оттуда слышен смех и крепкие мужские выражения. Участковые инспектора, видать, не собираются расходиться по домам.

– Смирно! Равнение на «министра» участка старшего лейтенанта Полищука! – громко подаёт команду лейтенант Ревяков.

Мои сослуживцы посмеиваются. Лейтенант Кондрашов, известный в конторе острослов и правдолюб, подливает масла в огонь:

– Товарищ «министр»! На вверенном вам административном участке без происшествий! Докладывает «заместитель министра» лейтенант Кондрашов! Вольно, товарищи офицеры…

Всю неделю в городских отделениях милиции только и говорят об известном совещании в гарнизонном Доме культуры. Первый секретарь МГК партии Ельцин неделю назад встречался с участковыми инспекторами столицы. На той встрече известный московский политик пообещал нашему брату в самое ближайшее время обеспечить служебным жильём все семьи офицеров, проживающих в общежитиях и опорных пунктах милиции.

Нам, участковым инспекторам, было в диковинку слушать партийного «царя», общающегося с народом без бумажки. Старший лейтенант Гордый, достав из толстой папки-«лентяйки» рабочий блокнот, напомнил присутствующим в курилке:

– Послушайте, коллеги. На совещании я выписал крылатые изречения партийного вождя: «Участковый инспектор в границах своего административного участка является полноправным министром, решающим все поставленные перед ним задачи». – Это только цветочки, – продолжает «министр» участка. – А вот и ягодки: «И никакой большой начальник не вправе вмешиваться в вашу работу, препятствовать выполнению задач «перестройки». Коллеги, как вам нравится такая постановка вопроса? Никто не вправе вмешиваться в вашу, то бишь, нашу работу! – Старший лейтенант захлопнул блокнот, обводя глазами собратьев по цеху.

– Спасибо, Анатолий, что напомнил. Нам очень нравится такая постановка вопроса. Проверяющего из Главка, если что, отныне мы можем смело послать на… сославшись на первого секретаря. Руководство ещё и премию подбросит за сообразительность.

Каламбур младшего лейтенанта Шульцова утонул в безудержных беспорядочных каламбурах его коллег.

Когда смех утих, пожилой майор Мотин, старший участковый инспектор и первооткрыватель службы участковых в микрорайоне Братеево, напомнил о смелом поступке «министра» участка Ворошиловского района столицы, обратившегося к Ельцину с запиской. В ней участковый инспектор сообщал, что женат, имеет троих детей и отработал на земле более десяти лет. Из общежития жены его многодетную семью попросили съехать, и сейчас она более трёх месяцев ютится в опорном пункте милиции. Участковый-стажёр Калданов, выпускник Черкизовской средней школы милиции, назначенный месяц назад на должность «министра» участка, задал коллегам риторический вопрос:

– Хотелось бы знать, уволило руководство этого «министра»-смельчака из милиции задним числом, или же, наоборот, ему предоставили семейное общежитие?

Этот жизненно важный жилищный вопрос неожиданно вызвал споры среди участковых инспекторов, собравшихся в курилке в конце рабочей недели. Многие из них не имели своего жилья. Одни офицеры утверждали, что не могло руководство уволить участкового только за то, что он обратился с просьбой к первому секретарю, другие – что многодетному папаше наверняка предоставили хорошее жильё. Нашлись и такие «министры» участков, которые высказались категорично, дескать, подставил офицер непосредственное и районное начальство, а оно в таких случаях не прощает. Их мнение высказал лейтенант Нетбаев:

– Могу поспорить с кем угодно: уволили жалобщика из милиции без выходного пособия, по принципу: чтобы другим было неповадно!

– Коллеги, я могу узнать об этом «министре» участка достоверную информацию, – парировал самый опытный инспектор микрорайона майор Мотин. – У меня в Ворошиловском районе работает в оргинспекторском отделе «рувэдэ» друг, созвонюсь и всё узнаю. Миша, – обращается убелённый сединой офицер к молодому лейтенанту, – давай уточним вопрос: на что спорим?..

В окне дежурной части появляется дежурный Смирнов.

– Полищук! – окликает он меня. – Срочно зайди к начальнику!

Вызывать подчинённого офицера к себе после окончания рабочего дня просто так начальник милиции не будет. Делать ему нечего? Ему тоже хочется побыстрее уехать домой к семье.

Возвращаюсь в контору. У дежурного капитана интересуюсь, знает ли, зачем я понадобился Сапожкину? Выказываю и недовольство:

– Володя, слушай, рабочий день закончился, и я уже убыл домой. Так и доложи, лады?

– Не лады. Иди, знай, когда зовут!

– Да знаю. Но сам посуди: если бы я не задержался в курилке? Домашнего телефона у меня нет. Ну, в этом случае, как бы ты поступил? Что, направил бы ко мне домой патрульную автомашину?

– Если бы да кабы, – добродушно реагирует Смирнов. – Тебе чего, захотелось почесать языком? Так я могу и послать, куда Макар телят гонял. Трава там сочная. У Сапожкина зампослужбе Шестаков. С тебя за разглашение секретной информации причитается. Сам напросился, а «Ключевой», наш универсам, ещё открыт.

Обижаться на иного дежурного – всё равно, что на глухого, что не слышит, или слепого, что не видит.

Стучусь и открываю дверь. Как и положено, войдя в кабинет, козыряю.

– Разрешите?

– Входите, Полищук.

Меня вызвали на ковёр, не исключено, что разговор у них только что шёл обо мне. Может, уже после совещания на меня поступила жалоба из прокуратуры, секретарь ещё не ушла домой, принесла начальнику милиции бумагу, он вызвал к себе Шестакова и приказал дежурному Смирнову разыскать меня… Нет, я об этом не думал, это просто выстроилось в голове автоматически. Я даже знаю, от кого поступила жалоба. Нечего было связываться со сто тринадцатой статьёй – истязание – надо было оформить дело по сто двенадцатой – побои. Отписал бы супругам Мамаевым, что имеют право обращаться в суд в порядке частного обвинения, и все дела.

Начальник милиции Сапожкин спрашивает напрямик:

– Как вы смотрите на то, чтобы завтра поработать? Или уже построили на выходные какие-то важные планы?

– Какие планы могут быть на субботу? Отоспаться. Только в этом месяце в субботу мы провели три рейда по борьбе с пьянством и алкоголизмом! Не привыкать!

Шестаков сказал:

– Мы знаем, ваша жена с детьми сейчас в деревне… помнится, на предыдущем совещании ты говорил, что у тебя в «заначке» имеются две точки самогоноварения. На сегодня это не изменилось? – Шестаков не ломает из себя интеллигента, не гордится должностью, он простой, из нашей среды, до назначения на должность замначальника по службе прошел все ступени карьерного роста: рядовым, участковым инспектором, а затем старшим участковым.

– Думаю, ничего не изменилось, Александр Данилович… Вернее, за две точки головой не ручаюсь, но одна – непрерывно действующая. Источник информации надёжный, и её можно накрыть в любой момент.

– Ну, и что прежде не накрыли?

– Как раз этим заняться и собирался. «Язык мой враг мой!» – ругнул я себя. Только бы других домой отпустили, а то могут не так понять. В бой я не рвался, но на новое дело нарвался… Решаюсь спросить, будут ли назавтра и остальные задействованы в борьбе с самогоноварением? Если два десятка участковых выйдут на мероприятие, то не два, а все двадцать самогонных аппаратов будет одюжено. Что подумают об участке?..

– Нет, – отвечает Шестаков. – Только ты, Семён. Назавтра мы с начальником поручаем лично тебе одно-единственное задание. Да, но какое! Сейчас Иван Александрович введёт в курс дела.

Начальник милиции тут же разъясняет:

– Ваше задание, Полищук, имеет политический подтекст. Надеюсь, вы не забыли майский указ о борьбе с пьянством и алкоголизмом?

– Никак нет!

– Работа целой армии участковых инспекторов приобретает, согласно нему, политическое содержание. Кто, как не вы, участковые, играете первую «скрипку» в борьбе с пьянством, алкоголизмом и самогоноварением?

– Никто! Первая «скрипка» – мы.

Вышестоящим руководством Сапожкину поручали вести эту самую непримиримую борьбу на закреплённой за отделением милиции территории. Я, как партийный ещё со срочной службы, тоже понимал эту задачу. В своей повседневной работе я успешно решал её, годом ранее за работу на этом поприще меня наградили именными часами.

Стою перед начальником милиции и его заместителем по службе, поглядываю на часы и чуточку ухмыляюсь. Несколько конфискованных мною самогонных аппаратов я раздал своим хорошим знакомым. Не закапывать же их в землю на своём участке? Кому-то достанется и завтрашний аппарат…

Сапожкин неверно или как раз слишком точно истолковал увиденную на моём лице ухмылку:

– Чему вы улыбаетесь, Полищук? Ваше завтрашнее задание, повторяю, носит ярко выраженный политический аспект. Да, да! Вас приедет снимать центральное телевидение, всесоюзный Первый канал, передача «Трезвость – норма жизни». Наверное, слышали?

– И даже смотрел пару раз. Честно, – говорю я, сам же внутренне содрогаюсь от слов Сапожкина. Всесоюзной известности ещё не хватало! Чтобы ославиться до самой малой родины, родного Полесья!..

– Иван Александрович, а нельзя ли как-нибудь без телевизионщиков? Задание я выполню, самогонный аппарат конфискую. А как всё это может выглядеть в кино?

– Самогонщикам в кино будет стыдно, а нам за что? – заключил Шестаков.

– Товарищи офицеры, шутки в сторону! Вы, Полищук, один из лучших участковых в районе, и, между прочим, именно вас рекомендовал заснять для истории заместитель начальника «рувэдэ» полковник Кравченко. Полчаса назад он заверял меня по телефону в следующем: «Полищук не подведёт, я уверен в нём, потому что именно я принимал его на работу в сто пятьдесят девятое отделение!»

Я сильно колебался, что только не обуревало меня. Я, офицер, навек свяжу свое имя с самогоноварением, как Моргунов, Никулин и Вицин.

Шестаков советует:

– Семён, успокойся. Делай завтра свою повседневную работу. Это главное. Организуй изъятие аппарата на точке, да не один, а со своим внештатником Сидоровым. Вы отнесёте его в опорный пункт. По дороге к вам подойдёт корреспондент Первого канала. Он задаст несколько вопросов по майскому указу. Неужели ты, практик, имея высшее образование, не сможешь ответить на пару казённых фраз?

– Хорошо, выполню и это, – говорю я и самодовольно тяжко вздыхаю.

– Ну, вот и договорились! Ответ настоящего коммуниста! – произносит Сапожкин, подводя черту. Вы и внештатный сотрудник Сидоров будете поощрены районным руководством денежной премией. Я, со своей стороны, обещаю представить вас к внеочередному званию – капитана милиции.

– И с повышением по службе, – продолжает майор Шестаков. – Я вот тут собираюсь подавать рапорт на пенсию и буду рекомендовать тебя вместо себя на должность замначальника по службе.

Последнее слово остаётся за начальником.

– Вы свободны, Полищук. Идите, отдыхайте, – обращается ко мне Сапожкин.

– Есть!

Беру под козырёк и, развернувшись, топотом направляюсь к выходу.

– Полищук! – вновь окликает меня Сапожкин.

Поворачиваюсь лицом к двум майорам. Какие ещё последуют вводные? Кажись, всё оговорено и обсосано до косточки. Свою завтрашнюю задачу с политической составляющей я сполна осознал, подойдёт корреспондент и я должен ответить на его вопросы.

– Табельное оружие вам назавтра ни к чему. Обойдётесь рацией. И ещё… Мероприятие, ну, конфискацию-то самогонного аппарата, вам надлежит провести в гражданской форме одежды.

– И с рацией в руках. Понятно! Теперь разрешите идти?

– Идите.

Выйдя из конторы, круто заворачиваю в сторону опорного пункта милиции. Изъять два самогонных аппарата в один день? Задача, надо сказать, с практической точки зрения никем доселе не выполненная. Зачем два, если требуется для телевидения всего один? Отработать необходимо, всё же, две точки. В одной квартире меня и внештатника Сидорова может ожидать полное фиаско. Повезёт, быть может, на второй? А вдруг обломится на двух точках? Такой вариант тоже учтём! Например, самогонщики не откроют дверь, а без санкции прокурора взламывать не будешь, в два счёта выгонят. Эту мысль я гоню прочь, но она засела прочно, прочнее, чем приказ начальства.

Сейчас вызову внештатника Сидорова и мы отработаем детали завтрашних действий вплоть до мелочей. Иначе нельзя. Конфисковывать самогонный аппарат – это, брат, не мяч на футбольном поле погонять. Тут Шестаков прав – можно прославиться на всю страну, а можно и ославиться до закиевщины!..

Набираю домашний номер своего общественника. Жена Люба отвечает, что он ещё не пришёл с работы.

– Как появиться, пускай срочно идёт в опорный, – говорю, доставая из сейфа толстенную амбарную книгу.

В тридцать третьем доме, по информации Сидорова, более месяца процветает алкоточка братьев Сивухиных. Нахожу в книге семейку самогонщиков. Братья, Иван да Виктор, прямо как первые золотых дел инженеры Ивана Третьего, инвалиды второй и третьей группы. Проживают с престарелой матерью, инвалидом первой группы. Мой внештатный сотрудник обитает в соседнем доме. Его информация о торговле братьями-инвалидами самогоном удостоверенная, не требующая дополнительной проверки. А вот обсудить детали конфискации аппарата крайне необходимо.

Вторая точка выявлена мною лично две недели назад. О ней вот я и похвастал руководству на одном из служебных совещаний. «Язык мой – враг мой!..»

При знакомстве с жильцами дома, звоню в одну из квартир, дверь ещё не открылась, защёлкали лишь замки, из квартиры послышались громогласные раскаты женских ругательств:

– Алкаши проклятые! Я вас щас, вашу мать, опохмелю!

Открывается дверь, и надо мной нависает крупных габаритов хозяйка обители. В руке держит металлическую трубу от пылесоса, намереваясь здесь же пустить её в ход, но милицейская форма останавливает её от намерения сшибить с ног, – подумалось мне, – надоедливого безденежного алкаша. Значит, здесь либо перепродавали спиртное, либо варили самогон. Вторую версию я отогнал, поводив носом. Кажется, было чисто, хотя…

– Ой!.. Моя милиция меня бережёт! Я вас чуть не зашибла! – произносит ещё довольно молодая женщина кавказского типа и широко улыбается. Извините, товарищ милиционер, проходите в квартиру.

Провожая меня в коридор, женщина не перестаёт жаловаться на местных алкоголиков:

– Сил моих больше нет. – Шастают в квартиру и днём и ночью, а как с утра, так норовят пораньше. Идут туда, – показала пальцем в пол, – а попадают ко мне. А у меня трое детей школьного возраста.

– К кому шастают-то?

– К самогонщикам приходят, что этажом ниже, а попадают ко мне, – отвечает женщина, включая в полутёмном коридоре свет.

– А-а!

Можете составить протокол. Подтверждаю, каждый день алкаши толпами прут к соседям. Или вы не верите Нино?

– Верю, верю, затем и пришёл.

– Пойдёмте за мной.

Она провела на кухню, указала на вентиляционное окошко.

– Нюхайте!

– Это лишнее. Я чувствую запах браги. Сейчас запротоколируем со свидетелем.

– Для начала я угощу вас хорошим грузинским чаем. Грузию я вижу чаще только во сне, но уверена, вы ещё не пили настоящего грузинского чая.

– Вам привозят.

– Да, и привозят, и высылают…

Целый час мы с Нино пьём на кухне ароматный чай и болтаем о жизни. «Итак, – думаю я, – простой обход привёл к неожиданному результату! Спешить не будем, надо разведать тщательней…» Тучная Нино оказалась душевной и гостеприимной хозяйкой, заставила меня съесть два, подогретых ею, хачапури. Поначалу я отказывался, но лепёшка с сыром оказалась сильнее уговоров хозяйки. Попивая чай и закусывая лепёшкой, я рассматривал стены с портретами и фотографиями красивой юной грузинки…

– Приходите ещё, когда с командировки вернётся муж Вано. Вы не пробовали настоящего грузинского вина? О, в Грузии мы пьём с утра до вечера, и у нас нет алкашей! Уверяю вас, мы с вами будем сидеть весь день, и вы сами убедитесь!..

– Спасибо, спасибо… – Вручаю Нино визитною карточку, записываю в блокнот её домашний телефон. – Давайте, Нино, договоримся вот о чём. Я твердо обещаю вам в течение двух недель ликвидировать этот самогонный рассадник, но до того, вы, Нино, никому об этом не сообщайте. Намечается специальная операция.

– О! Наверное, обо мне напишут в газету?

– А вам бы хотелось? – удивился я.

– Я же бывшая актриса кино и театра… я так надеялась, что вы узнаете меня, я же снималась…

– Постараюсь доставить к вам кинооператора…

– Как бы я была вам благодарна!

…В ожидании внештатника Сидорова набираю домашний номер Нино, мне хочется быть уверенным на все сто десять процентов в успехе завтрашнего захвата аппарата. Центральное телевидение я решил направить к Нино. Да, меня могут не сделать капитаном, но быть им я мечтал совсем иной ценой.

– Добрый день, Нино, вернее сказать, добрый вечер, это…

– Да, я вас узнаю, Семён Александрович. Когда вы направите ко мне режиссера?

– Мы договаривались на кинооператора!

– Да, да, конечно, но…

– Завтра принарядитесь к съёмкам, я к вам направлю Первый канал телевидения. У вас достаточно вина?

– О, да, конечно!

– Хватит, чтобы рассказать о разнице виноделия и самогоноварения?

– Вы, наверно, шутите?..

– В общем, ждите.

Мне не хотелось, чтобы завтра, если что, актриса предстала в неожиданно растрёпанном виде. Что подумают о ней её поклонники в Грузии, а, может, и всего Союза?

– Спасибо. Вано уже два дня, как приехал в Москву. Мы будем вас ждать.

– Приоденьте его тоже…

– О, вы не беспокойтесь, ведь он же у меня сценарист!..

В моей работе частенько требуется жертвовать личным ради интересов других. Да, я мог не получить капитанского звания, но мне отчего-то было приятно представить, как счастливая Нино, хлопая в ладоши, сидит у экрана телевизора, и указывая на себя, нарядную и красивую, пальцем, с воодушевлением вспоминает, какая была когда-то тонкая и ранимая.