Черёмуха уже отцвела, когда старшина первой статьи в тёплый и солнечный майский день вышагивал в эффектной морской форме, от автобусной остановки к дому, который не выдел три года. На дороге тут и там, особенно много под фонарями, валялись коричневые жуки, массовый лёт которых приходился как раз на предлетний месяц, в честь которого они и названы. Некоторые насекомые были ещё живы и еле передвигались, или, лежа на спине неуклюже шевелили ножками-лапками.
На лавочке, под лиственницей сидела Ирина, а рядом возился в куче песка шустрый карапуз, старательно орудуя совочком.
– Здравствуй Лёша. Дома нет никого, кто на работе, кто на учёбе. Ты не голодный?
– Нет, нормально, есть не хочу, я лучше чайку попью, а потом по деревне пройдусь.
Близ шумного в обычной жизни барака стояла странноватая тишина, на которую он обратил внимание, когда шел час назад с коричневым чемоданом, возвращаясь в родительский дом. Обогнув барак с дальней стороны и заглянув в его внутренний двор, всегда кипящий от суеты, склок и детской беготни, он наткнулся на одиноко сидящего в кресле Боба в окружении груды мебели, сиротливо сбившейся в кучу на утоптанной земле.
– Пошла масть, – Боб довольно потёр руки -будет кому помочь с переездом. Здорово Лёша!
– Что, весь барак переезжает?
– Больше половины уже в третий микрорайон перебрались, мы с Митькой – сегодня, а до осени остальные перекочуют, когда последний дом сдадут.
Скрипя дверью, ступеньками крыльца и протезом, появился оживлённый языкастый хохмач – отец сослуживца и одноклассника Лёшки:
– Алексей Иванович, с дембелем тебя!
Инвалид кинулся обнимать бывшего моряка, хотя ранее ни в какой дружбе с ним замечен не был:
– А где ты Витьку подлеца потерял?
– Он в Егорьевске остался, сказал, что теперь в городе жить будет.
– Тогда ладно, приедет, в квартире мои, они его сюда отправят.
И действительно, вскоре подкатил мебельный фургон, а в кабине сидел переодетый в гражданскую одежду старшина второй статьи Витька Ряжнов. Не помочь в данном случае было бы сродни предательству, и Лёшка впрягся в работу.
После пяти вечера, когда он, изрядно испачканный, заявился домой, его ждал накрытый стол и подвыпившие родственники.
– Мам, – попросил Лёшка, умываясь – дай во что переодеться.
Тамара смущенно ответила:
– Сынок, походи пока так…
Ей стыдно было признаться, что одежду сына износил и испачкал в нечистотах Стрекач. Тот сидел пьянющий и самодовольный:
– Не дрейфь сын, справим мы тебе одёжу.
– Папаша…
И старшина первой статьи добавил ругательное прилагательное.
В июле он уже был женат на рослой Тане Куракиной из ближайшей к Колычёву деревни Зайцево, что расположилось на высоком левом береге речки Щеленки. На работу агрономом, он вышел неделю спустя после службы. Домашняя обстановка настолько тяготила его, что он готов был переехать к невесте за месяц до свадьбы и только правила внешнего приличия не позволили допустить подобного. Сразу от свадебного стола жених перебрался к тестю с тёщей, как говорят, подался в зятья и до самой своей смерти остался верен дому жены, сначала в качестве примака, а потом и хозяина.
… Василий ударился во все тяжкие со дня встречи брата со службы. Три дня он не показывался в медсанчасти полка, даже позвонить не удосужился. На четвёртые сутки, ближе к обеду, прикатил на армейском уазике его непосредственный начальник майор Воронов, возглавляющий полковую медицинскую службу. Он только взглянул на подчинённого и понял отчётливо и ясно: разговаривать с распавшимся на диване в невменяемом состоянии прапорщиком сейчас бесполезно. После продолжительной беседы с супругой Василия, ей было внушено, что вопрос о дальнейшей службе мужа висит на тонюсеньком волоске.
С визитом майора начался перманентный внутрисемейный разлад и раздрай…
В середине лета Стрекач освоил бизнес местного разлива в буквальном смысле. По пьяной подсказке собутыльника, механика-расстриги Витьки Крутова, он стал обходить деревенские дома с предложением увеличить напор воды. Жаркое, душное лето, требовало большого расхода на полив, и, если огурцы с помидорами жаждали воды теплой, в бочках отстоявшейся, то под яблони и борозды между картофельных грядок, можно было лить прямо из шланга. Понятное дело, при таком расходе, живительная влага едва сочилась из кранов. Философствующий бывший механик Крутов, который постоянно сожительствовал со многими интеллигентными дамами, одинокими, по причине излишнего ума, вывел теорию, которая гласила: хитрейшие, коварнейшие женщины, которые сто очков дадут вперёд любому мужику в бытовой интриге становятся безмозглыми овцами при малейшем столкновении с техническим прогрессом.
Стрекач решил воспользоваться подсказкой и направился первым делом к тете Шуре Зотовой, дом которой располагался на высокой части Парковой улицы. Вариант оказался беспроигрышный – старушка выставила не одну, а целых две «поллитры».
– Ты же меня спасёшь, – доверчиво улыбалась тётя Шура – нету сил на пруд с вёдрами бегать.
Стрекач, с каменным лицом, ликуя в душе, засунул бутылки в глубокие карманы брюк, слегка щурясь от солнца, склоняющегося к северо-западу. Воробьи-непоседы суетливо перепархивали с забора на кустарник и обратно.
Минут через пять он лез в колодезный люк, силясь не разбить ёмкости с заветным пойлом. Задумка афериста не отличалась большой оригинальностью – достаточно было перекрыть вентиль на Перспективную улицу, как на Парковой возрастал напор воды, ровно, как и наоборот. Не обладая творческим умом и воображением, балбес принялся регулярно использовать простецкий приём и вскоре весть о водопроводчике виртуозе разнеслась среди старушек и одиноких женщин. Недели три слава о нём гремела и разносилась по деревенским закоулкам, пока его не разоблачил Пират, который проследил за манипуляциями прохиндея и, когда самодовольный мошенник вылезал из люка, поставил ему хороший фингал под правым глазом.
После провала водяной авантюры Стрекач не угомонился, а продолжил аферистничать в том же духе. Стыдить его было делом бессмысленным, не помогали даже побои средней тяжести. Он придерживался одному ему ведомой стратегии: сдачи не давать, на обвинения не отвечать, продолжать клянчить как ни в чем не бывало…
Василий срывался всё чаще и чаще, озлобляясь на жену, родню и сослуживцев. С друзьями отношения тоже разлаживались, лишь один Балон старался не замечать медленного погружения старшего товарища в пучину деградации. Правда, замечать ему что-либо стало в последнее время затруднительно, его усиленно, применяя целый набор женской хитрости и коварства, заманивала в сети москвичка повышенной упитанности Лена, племянница бывшего шеф-повара интерната Анатолия Сергеева. Она не отличалась красотой, но и уродиной ни в коей мере не являлась. Примчалась сия девица девятнадцати лет в деревню с определенным замыслом – выйти замуж. Откуда взялась странная цель, была ли это обыкновенная блажь, или нечто другое, остается только догадываться. Доходили потоми смутные слухи, что непременный выход замуж за простого деревенского парня, являлся местью московскому бывшему жениху. Младшая её сестра уж совсем достоверно пересказывала желание Лены привести в квартиру робкого и покорного молодого мужа, боящегося дышать в её сторону и который кинется исполнять любой каприз жены.
Балон в её списке оказался пятым и последним кандидатом на охмурение. Прочие претенденты, получив скорый доступ к телу соломенноволосой девицы с простеньким лицом жительницы Верхнего Поволжья, скоро к ней охладевали, приходя в ужас от темперамента последней. Любвеобильный и почтительный к ней Витька, тестовые испытания выдержал, если не блестяще, то весьма уверенно.
… В январе олимпийского года, когда советские войска уже третью неделю обустраивали места дислокации в Афганистане, жизнь безжалостно нанесла Василию два страшных удара – ушла жена, забрав ребёнка, а его самого с «волчьим билетом» вышвырнули из армии.
Инерционное мышление, да и сам молодой возраст не позволяли осознать, прочувствовать необратимость перемен, а регулярные возлияния отупляюще и усыпляюще действовали на мозг. Никто представить себе не мог ещё четыре года назад, что возвратившийся со службы работящий, способный и общительный парень, заводила и душа местной молодежи, умудрится так скоро попасть в алкогольную зависимость и стремительно деградировать в полуинтеллигентного попрошайку. Жизнь давала ему ещё пару раз шанс кардинально исправить положение, однако он этот шанс проигнорировал. Лет десять спустя, незадолго до ранней своей смерти, он, рыдая на плече своего приятеля Витьки Балона, с горечью утверждал, что его судьба – это цепь упущенных возможностей…
Весной родился первенец в семье Татьяны и Лёшки Котелкиных – Ваня, названный в честь кривого деда. Семья жены души не чаяла в работящем и старательном зяте, который к хозяйственным хлопотам относился не как к тяжкой повинности, а с удовольствием и увлечением. Ему не нужно было рассказывать, что делать, а, скорее, притормаживать и останавливать. Любившая его без памяти тёща (редкий случай) частенько говорила:
– Лёшенька, отдохни милок, не всё сразу. Пойдём, я тебя вкусненьким угощу.
Когда директора подсобного хозяйства перевели на должность заместителя руководителя интерната, а на место Фомина встал у руля подсобного хозяйства Михаил Дмитриевич Королёв, Лёшка пришел туда же на освободившееся место агронома…
Витька Балон женился на Лене. Свадьбу справили в Москве, в квартире на Нагатинской, где молодые и поселились. Странным образом, гостей из Колычева оказалось на торжестве втрое больше, чем со стороны невесты. Из Котелкиных присутствовали Василий и Иваныч (Юрка). Василий произвёл своим красноречием эффектное впечатление на хозяев и московских девиц. Одна из старших подруг невесты даже «положила глаз» на него, с определенным прицелом. Бывший фельдшер и прапорщик заметил внимание к себе молодой особы, удвоил старания, но сил не рассчитал и сполз под стол, лишив себя надежд, а даму иллюзий.
Когда-то несуетная и размеренная жизнь деревни сильно изменилась. Никто не спешил работать в интернате и сельском хозяйстве. Большинство молодежи освоили отъезжий промысел и появлялись в Колычёве раз в неделю, а то и реже. К 1981 году на улице Перспективной осталась едва не треть населения и, даже летом, деревня перестала наполняться людьми. Тотально брошенные участки и огороды зарастали осотом и лебедой. Вокруг барака и бараковских сараев колыхался на ветру бурьян из полыни, репейника и иван-чая высотой два с половиной метра.
Редкостный урожай вишен среди всеобщего запустения странно смотрелся со стороны.
Петрович, брат Тамары, видя такое ягодное богатство, да ещё никому не принадлежащее, отправил младшего племянника Вовку в набег на бывший сад тёти Дуси:
– Нарви вишенок поспелее, давно не пробовал.
– Да ты сам, дядя Толя, сходи.
– Бестолочь! Ты что забыл – у меня ноги едва передвигаются.
Прошлой осенью, в середине ноября, он, по пьяному делу не дошел до дома и провёл ночь на легком морозе, который прихватил руки и ноги. Руки худо-бедно отошли, зато ноги передвигались как у тряпичной куклы. Его шарообразная, подобная ходячему глобусу жена Шурочка, недолго думая сбежала с детьми в родительский дом, к матери пенсионерке.
Вовка, сидя на заборе собирал ягоды в литровую стеклянную банку и, частично в рот, когда проходящий с работы Стрекач деловито предложил ему обломить ветку с вишнями покрупнее и подать ему. Одиннадцатилетний несмышлёныш, ни капли не задумываясь, повеление кретина немедленно выполнил.
– Сиди, не слезай, я ведро принесу.
– Дядя Володя, мне ведро не удержать.
– Тогда ножовку притащу – станешь ветки отпиливать, а внизу их оборвём.
Ведро они быстро наполнили, причинив урон не слишком великий поначалу. Пример, как известно вещь заразительная, особенно если он дурной, и Вовка повадился обламывать и отпиливать ветки. Пару раз его прогоняли соседи, но за детьми, тем более чужими, уследить довольно сложно и к осени великолепный вишневый сад представлял из себя жалкое зрелище.
Пока Вовка мародёрствовал к Петровичу прилепилась очередная кандидатка в жёны. Привлекло её к новоявленному инвалиду, скорее всего жильё. Вопреки неутешительным прогнозам уличных прорицательниц, тандем оказался необычайно устойчив к жизненным неурядицам и продержался до кончины, разумеется, Петровича.
Василий устроился лесником. Чернолесское лесничество предоставило ему обход в девятьсот гектаров к востоку от деревни. Работа эта располагает к созерцательности и вдумчивому восприятию окружающей жизни. Среди лесников распространены две категории людей – мыслители, склонные к философии и хапуги-рвачи, тоже философы, но иного рода.
Василий мог часами наблюдать сидя на пеньке, жизнь непоседливых муравьев, или мелких и суетливых лесных птах. Гигантские деревья своего обхода знал наперечет, всегда останавливался около могучих стволов и прикидывал их высоту. В четырех километрах от Колычева, где-то посередине лесной дороги ведущей к Родионову, среди многих могучих и высоких сосен и елей выделялась сосна совершенно невообразимых размеров. К ней он старался подходить чуть не каждую неделю, с восторгом оглядывая выдающийся семенник метров тридцати пяти, если не более ростом и более трёх метров в окружности.
Работа пришлась ему по душе и, возможно, он сумел бы, заведя новую семью и переехав в другое жильё, вернуться к жизни, если не прежней, то вполне нормальной, но должность лесника связана с многочисленными соблазнами. В деревне всем нужны дрова, жерди, дубовые столбы и прочая мелочь, без которой не обойтись и которую приобрести хочется как можно дешевле. Мелкие бесы окрестностей подстрекали без остановки к скромной лесной покраже, предлагая самогонку или крепленое вино в качестве расплаты. Добрый и мягкотелый лесник нередко шел на поводу и соглашался. Отчим, давно потерявший чувство реальности (совести у него и раньше не было), обнаглел настолько, что стал от имени Василия торговать лесом. Случился конфуз с конфликтом и доброму леснику не оставалось ничего, как набить морду зарвавшемуся негодяю. Стрекач притих на время и с месяц ходил трезвее обычного. Тамара даже хвасталась: «Мой Володя теперь в рот не берёт» …
Брежнев едва двигал челюстями, произнося нечленораздельные звуки в речах. Великое чудо, что он осилил отчетный доклад на XXVI -ом съезде партии. Смерть уже готовилась совершить сокрушительное опустошение в руководстве СССР.
Остряк Митька, который не покинет пост истопника чуть ли не до своей кончины, отзывался о членах политбюро словами довоенной песни, чуть изменив текст: «Силён маразм и танки наши быстры».
Кардинально менять состав высшей и местных элит необходимо было раньше, лет на пять шесть, по крайней мере, а на тот момент молодым и подающим серьёзные надежды считался пятидесятилетний секретарь ЦК по сельскому хозяйству Горбачев – самовлюбленное, гнидоподобное нечто…
Следующий год начался со смерти второго лица в государстве Михаила Андреевича Суслова, главного идеолога ещё со сталинских времён. Осенью настал черед Брежнева, которого торжественно погребли на Красной площади близ мавзолея Ленина и переименовали город Набережные Челны в город Брежнев. Во время похорон загудели гудки заводов, фабрик, кораблей и поездов от Калининграда до Камчатки.
… Витька Балон, поотирался с полгода в Москве, пытаясь устроиться таксистом, потом водителем миксера-бетоновоза, но не потянул нигде, абсолютно не ориентируясь в огромном городе и съехал от тещи с тестем в Колычево, на привычное рабочее место. С ним переехала и семья – жена Елена и дочь Вика. Тут подоспела сдача пятиэтажных домов птицефабрики в недалёких Михалях. Семейству Хитровых досталась двушка улучшенной планировки. Вику с полутора лет отдали в ясли, а Лена устроилась на работу в магазин. Торговая точка находилась в двадцати километров от дома, по направлению противоположном от Егорьевска. Рабочие места были и в михалёвских магазинах, и в Егорьевских, благо до города всего восемь километров, но капризная жена убедила супруга что её место именно там, в деревне Левино.
Не успели они толком обжиться, как жена вдруг заявила о разводе, на почве, якобы, регулярных возлияний Витьки. Через месяц она допилила до того бедного мужа, что тот перебрался на старое место жительства.
Балон и Василий с размахом отметили возвращение несостоявшегося москвича на улицу Перспективную. Пока они вовсю «квасили», на законное место Витька заселился без промедления некий прапорщик Волнышев, житель соседнего с магазином деревни Левино дома.
Доброжелатели вскоре нашептали Балону черную весть, но тот, хитрый и осторожный, решил отложить месть до лучших времён. Причина была проста – никто не желал бить морду военному неведомо за что.
Когда вернулся со службы Юрка, возможность поколотить прапорщика открылась с хорошей перспективой. На следующий после приезда день, приняв дозу горячительного, отважная пара направилась устраивать вендетту.
На звонок, дверь открыл ничего не подозревающий прапорщик в майке и спортивных штанах.
– Ну что, кусок, выходи, – зловещим голосом палача произнес: «Иваныч» – говорить будем, бить тебя маленько будем, если правильно себя поведёшь, а если неправильно – то не маленько.
Елены дома не оказалось. Коленки Волнышева завибрировали, а лицо стало заметно бледнеть. Дверь соседней квартиры приоткрылась и в щели, довольно широкой, показалось любопытное лицо известной сплетницы Каланчихи:
– Ты чей же будешь, милок?
Вопрос относился к Юрке, которого она видела впервые, а тот не растерялся:
– Ты что бабка, не узнаёшь известного бойца скота?
Старуха закрестилась и чуть прикрыла дверь, причитая, но всё равно подглядывая:
– Свят, свят, свят, это же смертельный бой будет!
Остолбеневшего прапорщика, взяв его за руку двумя пальцами, Балон, осмелев от трусости соперника, вывел на лестничную площадку. Юрка коротко, без размаха ударил в солнечное сплетение, а когда трусоватый вояка согнулся и стал сползать вдоль стены вниз, его настиг скользящий удар по щеке от обманутого мужа. Блицкриг удался.
Вечером Каланчиха докладывала растерянной Елене:
– Ужасть как били, прямо смертным боем, еле твоего мужика спасла.
На самом деле разборка ограничилась двумя перечисленными ударами умеренной силы.
Дальнейшие дела завершились уж совсем по чудному. Буквально через десять дней, прапорщику предоставили комнату в военном городке. Туда же перепорхнула Елена с дочерью. Нежданно-негаданно Балон оказался единственным обитателем хорошей двухкомнатной квартиры.
Чудеса на том не закончились. Елена, вскоре очутилась в постели прапорщикова командира, а ещё некоторое время спустя переехала к этому командиру у уютную офицерскую квартиру.
Юрка в деревне не задержался, уехал на учёбу в Быково, познакомился поближе с одногруппницей из Лыткарино и, женясь на ней, перебрался к супруге в небольшой городок у Москвы-реки.
В начале сентября произошли две авиационные катастрофы. В Алма-Ате самолёт врезался в гору, заходя на посадку, а на Дальнем востоке советские истребители сбили корейский «Боинг», который залетел в воздушное пространство Советского Союза. Случился большой, долго не утихающий международный скандал.
Вскоре скончался Юрий Андропов, правитель, которого и уважали, и побаивались. Руководил он государством чуть больше года и запомнился своей жесткостью и чуть подешевевшей водкой. На смену ему пришел ближайший соратник и друг Брежнева, последний и дряхлый правитель старой закалки – Константин Устинович Черненко, который в меру сил притормозил все новшества предшественника.
Балон скучал в квартире. Близких друзей он в Михалях не завёл, завязывать серьёзные отношения с женщинами не решался, боясь обжечься в очередной раз. В выходной день первой половины декабря, когда толщина снежного покрова не превышала ещё десяти сантиметров, он заявился к Василию с бутылкой зеленоэтикеточной «андроповки», с ходу предложив:
– Давай устроим проводы осени, такая она выдалась необычной в этом году.
Тамара пропадала на подсобном хозяйстве (у коров выходных нет), Стрекач шакалил по деревенским улицам, а Вовка с Танькой убежали на каток.
Бутылка опорожнилась скоро. Витька сбегал за второй, и они продолжили, становясь на глазах подобревшими и многомысленно-рассудительными. Василий философствовал:
– Парадокс! У меня проблема: куда привести бабу? Заметь, у тебя этой проблемы нет, но есть другая – как не привести бабу, чтобы она, случайно не осталась навсегда. Кому легче?
– Идея, Василий, почти гениальная: когда тебе нужно какую-нибудь матрёшку пригласить в гости – пользуйся моей квартирой.
– Отлично, если понадобится что-то похожее тебе – лес в твоём полном распоряжении.
Они обнялись и пожали руки друг другу.
Тамара переступила порог дома и, разуваясь, услышала странные речи, доносящиеся из большой комнаты. За ней впёрся Стрекач, выборматывая оскорбления в адрес односельчан:
– Жмоты безголовые, стакан лишний пожалели, забыли сволочи, что вся деревня на мне держится!
– Да тише ты, послушай, что они говорят-то.
– Кто?
– Вася с Витькой-баламутом.
А выпивающая пара, услыша чей-то приход, начала пьяненький, озорной спектакль.
– Помянем, – грустно произнёс Балон – хоть покойница была хорошей сволочью и уродиной.
– Э, не скажи, вначале красавица была – таких ещё поискать. Потом, правда, потускнела, облезла… Ладно, царство ей небесное и пусть ей что-нибудь там станет пухом.
Тамара с чумовым взглядом ворвалась в переднюю комнату:
– Вы что, ироды, Ленку убили?
Стрекач, медленно трезвея, остолбенел у порога.
Витька поднял мутновато-мудрый, свойственный регулярно пьющим людям взгляд на мать Василия:
– Тётя Тамара, без паники, мы осень в последний путь провожаем…
Восемнадцатилетней Татьяне жить, как она выражалась, в «стрекачином обществе» стало не в моготу и она, работая на швейной фабрике заселилась в фабричное общежитие, приглядывая себе жениха. Жених оказался хоть и лимитчик, но толковый и работящий технарь.
На склоне лета в доме Котелкиных справили веселую и многолюдную свадьбу, с полным набором развлечений. Остатки когда-то многочисленной деревенской молодежи, ребят в основном, слетелись подобно саранче на молодую зелень. И было чем поживиться – девицы-швеи из общежития изрядным косяком прибыли не менее охотно.
Гвоздём свадьбы стала частушечная дуэль между женой Петровича – Шурочкой и теперешней – Клавкой. Как говорил сам дядя Татьяны и её братьев: «С Тоньки начал, Клавкой закончил» …
Домирал старый состав политбюро. Всю осень и суровую зиму ждали кончины главы государства, но он, еле переставляя ноги, протянул-таки до апреля. С ним закончилась целая эпоха, в которой выросло не менее двух поколений советских людей, они в эту жизнь втянулись и другой не представляли.
Приход к власти Горбачева страна приняла с энтузиазмом и большими надеждами. Пятнистый генеральный секретарь умел говорить долго и без бумажки. Поначалу это нравилось. Год прошел в трёпе, мутных махинациях верхушки и ожидании перемен…
26 апреля 1986 года произошла грандиозная катастрофа на Чернобыльской АЭС. Как минимум неделю её скрывали от населения страны. Масштаб случившегося станет ясен лишь годы спустя.
Горбачев выдвинул лозунги: обновление, перестройка. Болтовни стало много, а товаров в магазинах чуть поменьше. Водка взлетела в цене так, что на среднюю зарплату можно стало приобрести бутылок пятнадцать. Расцвело самогоноварение, а любое спиртное из-за антиалкогольной компании, приобрело ценность валюты. В Егорьевске, на заводе ЖБИ за четыре бутылки водки, ханыги давали в обмен 600 погонных метров арматуры…
Между Чернобылем и осенней трагедией круизного лайнера под Новороссийском, с огромным количеством жертв, случилось Витьке Балону стать любовником своей бывшей жены. Тёплым июньским днём, он несказанно довольный тем, что сумел» выбить» себе третью группу инвалидности, после небольшой аварии, прогуливался по Егорьевским улицам. Возле промтоварной базы его перехватила бывшая супруга и затащила в гости в кабинет товароведа – её новое место работы:
– Хитров, мы так давно с тобой не целовались.
Смутить Витьку было трудно:
– Ну что ж, давай вспомним.
У бывшей возникли некоторые проблемы – она никак не могла забеременеть от мужа… Когда осенью семья Елены переезжала в Ленинград, так назывался в те годы Санкт-Петербург, к месту нового назначения мужа, то проблема чудесным образом разрешилась. Так бывшая москвичка стала Ленинградкой, а бравый военный заимел «своего» ребёнка.
А годы мчались. Вокруг возникали разные кооперативы, которые никудышний товар старались всучить как можно дороже. Полки магазинов пустели, как и речи «минирального» секретаря, ставшего уже надоедать народу.
Василия за систематическую пьянку сняли с должности лесника и понизили до рабочего лесного хозяйства.
Михаил Дмитриевич Королёв стал сильно сдавать (у него обнаружилось онкологическое заболевание) и Лёшке пришлось совмещать обязанности агронома и директора.
Вовка готовился к службе в армии, успешно выступал на соревнованиях и не очень успешно завязывал знакомства с девушками.
Татьяна и Юрка в Колычёве не появлялись, увязнув в супружеской жизни.
Чудные и странные времена настали. «Огонёк» Коротича «зажигал» и мутил доверчивое население страны. Антисталинская пропаганда с каждым месяцем набирала обороты. Печатали такое, что старые коммунисты хватались за сердце, а молодежь скрежетала зубами от злости, пропитываясь ядом ненависти к собственной стране. Со всех трибун неслись призывы к пресловутой горбачевской гласности. Говорить стало можно на любую запретную тему, зато опустели полки магазинов и в СССР ввели талоны на сахар, мыло, водку, носки и прочие товары, и продукты. Если нехватку сахара можно было объяснить массовым самогоноварением, то дефицит остального, логике не поддавался.
Вновь зазвенели колокола на просторах чахшего на глазах государства. Церкви, лет пятьдесят-шестьдесят служащие складами, свинарниками и конторами, возвращались к своему первоначальному назначению…
После проводов Вовки в Армию, Василий и Балон неделю пропьянствовали под кустом сирени, не брезгуя любыми спиртосодержащими напитками типа самогона, настойки боярышника, или тройного одеколона. Продолжительные возлияния окончились для обоих драматически. Приятелей под вечер потянуло на подвиги, хотя были они, по сути, добры и незлобивы. Толи винные пары ударили в голову, толи соловьиные трели их распалили. Василий вдруг заявил, что находится в полной мобилизационной готовности набить морду Стрекачу, и, не только заявил, но и направился, с трудом поднявшись с травы, к дому.
Витька решил «навести порядок» на деревенских улицах. Возле тополя, растущего между магазином и автобусной остановкой, стоял военный «Камаз», а водитель кавказской наружности, заманивал деревенских девок в увлекательную поездку на автомобиле повышенной проходимости. Двое соратников славянского вида сидели в кабине цвета «хаки».
– Кто такой? – Не очень внятно, но грозно вопросил Балон, еле передвигая ноги.
– Человек, солдат, – почти без акцента ответил водитель, – а тебе до этого дела быть не должно.
– Мне до всего и всех есть дело, я тут с любым разберусь! Хочешь в рожу?
– За что?
– Да просто так, не понравился ты мне.
Витька размахнулся широко и по-пьяному неуклюже, но ударить не успел, поверженный наземь резким тычком снизу в челюсть. Пока он поднимался, бормоча ругательства и проклятия, солдат запрыгнул в кабину и Камаз укатил в сторону Бутова и Троицы.
Душа Балона вопила о мести. Девицы охотно рассказали, где искать обидчика. Оказывается, солдаты приезжают уже третий раз, машину, или две, ставят у Зайцевских гор, в безлюдном месте, сами идут в клуб, а потом, если повезёт, куролесят с местными девушками и, даже водят к этим машинам некоторых, наиболее доступных.
Витька кинулся рекрутировать войско, дабы покарать неприятеля. Долго никого не мог найти, пока не забрёл в клуб и не нажаловался двум теннисистам, которые с азартом размахивали ракетками. Мишка с Димкой, крепкие ребята, выслушали пьянчужку, спросили, сколько имеется противников и, решив, что они справятся вдвоём, при формальной поддержке Балона, выбрав берёзовые дубинки, отправились наказывать виновного, а заодно и остальных. Шли минут пятнадцать. Стемнело почти до ночного мрака. Время близилось к двенадцати ночи. Мишка весело произнёс:
– Самое время, налетим на них, как нечистая сила. А ты, Витька, почему без кола?
– Я руководить буду, вы сами справитесь.
– На руководящую перешел значит? Эх ты, потерпевший лопух.
Небольшой костерок светил одиноким маяком. Подошли поближе. Машин оказалось две. Решили подкрасться со стороны Камазов, используя эффект неожиданности.
Димка обошел автомобиль со стороны кабины, первым делом разбил стёкла с криком: «бей гадов» и выскочил к костру. Мишка подкрался со стороны кузова и вбежал почти одновременно с напарником. Балон, предчувствуя неладное, несмотря на степень опьянения, благоразумно остался за машиной.
У костра восседали семь человек в форме. Они изумленно и растеряно вертели головами ошеломленные дерзким нападением. Отступать было поздно, пришлось поработать дубинками. Часть солдат бросилась в бегство, часть встала в оборонительную позицию, а самый проворный успел стукнуть Мишку и нырнул под Камаз, выкатясь, с другой стороны, около Витьки. Испугались оба, но солдат опомнился быстрее и звезданул прямым правым под глаз Балону, а сам шмыгнул в темноту. Поверженный, которому досталось второй раз за вечер дико завопил:
– Сваливаем! Скорее! Спасайте меня!
Балон рванул на ватных непослушных ногах в противоположную сторону от удравшего вояки.
– Не разбегаться! Их мало совсем! – Командный голос первого пришедшего в себя солдата, предвещал крупные неприятности с членовредительством.
Мишка с Димкой, махнув ещё пару раз дубинками, растворились в темноте. Отыскать дурня Витьку не представляло никакой сложности, тот ковылял, охая и причитая.
Вояки опомнились и кинулись искать нападавших.
Вопрос расправы могли решить буквально секунды. Димка подбежал к привлекавшему внимание своим голосом придурку и резво ударил под дых. Оба подхватили согнутого и не дышащего Балона и затащили его в кусты, растущие неподалёку. Спасла темнота. Когда разъяренные солдаты пронеслись мимо метрах в десяти, Мишка шепнул бестолочи на ухо:
– Попробуй только пикни, сами придушим.
Домой добирались окольными путями, благо, знали местность досконально…
Утром, уже не ранним, Витька с похмельной головой побрёл к Василию. На площадке и ступеньках крыльца бросились в глаза многочисленные красные пятна. Из двери навстречу вышел Стрекач бледноватого вида.