Прошло совсем немного времени, и нерушимая Империя развалился на пятнадцать составляющих, да и те готовы были рассыпаться на более мелкие улусы. Привычный мир сошел с ума, но Вовчика мало трогало, кто в этом виноват. Он, как и большинство сослуживцев, за рюмкой, а то и за граненым стаканом, мог порассуждать, что откуда берется и чем всё может закончиться. Только на шумные митинги не рвался, да и где-то далеко они проводились. В службе тоже не обошлось без перемен. Часть, где служил капитан Васькин, расформировали. Всем офицерам было предложено или отправляться на заснеженные родины, или принять присягу на верность законному правительству новоиспеченной суверенной республики. Домой Вовчик (извините за повтор) не торопился. Профессии никакой, кроме как драть глотку на подчиненных поедая глазами начальство, он не приобрел, а в Расее сейчас таких явный переизбыток. В родном городе, в маленькой двухкомнатной квартирке, кроме слишком уж быстро стареющих родителей проживает еще и брат с женой да сыном. Самих, как говорится, как китайцев в Китае. Дабы приобрести квартиру, или хотя бы комнатушку, денег на честную зарплату не накопишь. В то, что ему как бывшему военному, кто-то чего-то там отвалит, Васькин справедливо не верил. Получается, при всем богатстве выбора, предпочтения особого не имеется в наличии.
В новой армии служба пошла не то чтоб новая, но другая. Командиры в основном остались прежние, но укравские фамилии стали исподволь уступать первенство местным. И пил спиртягу он точно так же, но качество ее заметно снизилось. И с бабами все нормально, вот только славянки среди них оказывались малость реже. Но пришлось усиленно учить местные диалекты, чтоб гнать под пули тупых туземных парней. А кто не отупеет, если вот так под пули? Что поделать – война. Кому, как говорится, сейчас легко, а на ей неладной и того нелегше.
Воевать Вовчик научился без напряга. Свист пуль не слишком пригибал его к земле. Недалекие редкие разрывы мин и снарядов не вызывали нервного оцепенения. Внешне его поведение под огнем выглядело как некая бравада, и на уважительные, а то и восхищенные реплики некоторых офицеров, Вовчик отвечал:
–
Все эти штуки мастрячат у меня на родине, ну не могут они во мне доставить неприятностей.
Сам про себя он не удивлялся такой способности. Думал, это досталось ему в наследство от деда. Тот был бравым воякой и многажды орденоносцем, всю жизнь воевавшим за дело мировой революции. Всё ж сгинул предок в послевоенном госпитале, оставив здоровье на полях сражений Великой Отечественной. Где-то под замиренным Берлином, по слухам, подстрелил его из ППШ (пистолет-пулемёт Шпагина), соратник, недовольный делёжкой толи трофеев, толи ППЖ (походно-полевой жены).
– Слушай, майор, у тебя вся родня чтоль такая? В моем городе есть улица героя Васькина. Он тебе, случаем, не просто однофамилец?
– Конечно, не просто. Даже средь сродственников по материнской линии, есть прапрадед – Елисей, так у того еще после первой отечественной, восемьсот двенадцатого года, где-то под Парижем именные поля колосятся капустою. У меня все родичи эгегей! Постой-постой, это клич славян, обзови их тем, о ком сейчас подумал, они те задницу враз порвут. И не позорь прозвищем задолюбов мой любимый голубой цвет. Стесняешся в глаза педераста пидором обозвать, зови как гегемонцы – блюе. Само то. Впрочем ничего против них не высказываю. Не из политкорректности, а просто брезгую. Может то с того, что у меня средь друзей таковых не встречалось?
На самом деле, с Вовчиковой отвагой, всё проще простого – инстинкт самосохранения замер у него на уровне пацана. После оказавшегося напрасным юношеского ужаса перед судом и тюрьмой, остальное было не так уж страшно. Потому и лез он к бабам своих командиров, не боясь, что застукают, и отправят служить туда, куда Макар телят не гонял. А то и пристрелят на месте из тезки того самого Макара – ПМ28 – в отдаленных гарнизонах жуткие нравы. Потому и не боялся он лезть практически в любую драку, в коих бывало и попадало ему крепко, но чаще противник, заглянув к нему в глаза и не чувствуя ни тени робости, поспешно ретировался. Сам Вовчик, как правило, не был драчлив, и отступление противника принимал благосклонно, особенно если осоловевшими были не только глаза, но и остальные члены.
Восток – дело тонкое. И война на востоке такое же дело непростое, порою необъяснимое никакими соображениями тактики и стратегии. Будучи курсантом, Васькин учил воинские науки не сказать, чтоб совсем уж плохо, а запомнил из них и того меньше. Может быть, поэтому и получалось у него воевать без потерь во вверенном подразделении. На самом деле Вовчик сразу понял, восставшие горные районы возглавляют или бывшие председатели сельсоветов, или их детки, возомнившие себя достойными славы своих родичей, проживающих и воюющих много-много лет в Афгании. Местные повстанцы, эти сугубо мирные люди, подстрекаются, и в основном вооружаются, афгани же родичами. Те готовят здесь базы для перевалки наркотиков, ну и плацдарм в случае бегства от истинных хозяев Афгана – талибов. Но пока настоящих воинов в этих краях нет. Значит днем и ночью необходимо пугать вчерашних забитых крестьян разнокалиберным огнем с далекого расстояния. Когда же те натерпятся достаточно страху, просто заявиться к их хозяину, попить араку, обговорить достойные условия разоружения и расхождения по домам. Вот и конец очередному межэтническому конфликту. Самый большой риск – получить пулю в спину, ну тут уж, как говорится, как бог даст. Есть еще фанатики – те оружия не бросят. Те действительно готовы убивать во имя пророка Магомета проповедавшего «миру – мир», но с таковыми повезло не повстречаться. Не всем далее так повезет.
Да, Вы правы, немного затянуто и уже не особо интересно. Может дальше хоть что-то проблеснет?
Не успели толком разобраться на юге республики, как часть срочно перекинули на восток, в Пишпекию, защищать аджикские поселения от варварских притязаний.
Как-то начальник штаба полка, подполковник Величко, спросил: – Вовчик, не знашь, чему мы на территоррии чужой страны, а воюем за аджикские, и бис знат, каких еще народов аулы?
–
Не знаю точно, Мыкола, уверен только, Империя тут как всегда виновата. Раз её больше нет, то вали всё на почившую. – Ответил Васькин, закусывая только что нечаянно опрокинутый вовнутрь стакан арака салом с цибулею
, – Но ты тут
а такие аполитичные вопросы не задавай. Мы на священных и неотделимых землях, ни от чего не зависимой, самой народной и демократической республики, которая нас обувает, в смысле одевает. Главное есть на что поесть и попить. И запомни, как отче наш, или чо там у нас мусульман – ее президент – отец наш родной. Он за нас уже все обдумал, взвесил и решил. Наша священная обязанность, господа офицеры, его решения беспрекославно…, бесперспек…, короче неукоснительно выполнять. А лишние вопросы, они солдатам не по уставу. Даже хохлам, как самым большим патриотам среди правоверных аджиков. Ты, друг, если тебя мучит невысказанное, то лучше анекдоты трави.
–
Их есть у меня. «Говорит премьер нашему президенту: – все бы у нас хорошо, и полезных ископаемых навалом и ресурсов всяких, даже энергосистема почти самая крутая в мире от бывшей империи досталась. Вот только с народом нам с тобой не повезло. А президент отвечает: ты хоть назвался премьером, тоесть первым, но явно не по уму, потому как не понимашь, с народом нам как раз повезло больше всего. Были бы наши подданные, к примеру, французы – недолго бы наши шеи ждал нож гильотины.
–
Это ты не прав, в постимперии, в любом государстве такой анекдот актуален. Только рассказывают их с оглядкой….
–
И все же я считал и продлжаю …..
–
Вот н
е надо никого считать. Я хоть младше по званию, но выше по должности, поэтому вправе не извиняться, что перебиваю.
Нам важно знать как все плохо не у нас, а у соседей. Вот, например, почти свежий анекдотец, кстати с твоей суровой родины. «Идут два громодянина
по Кииву, а тут бац, перед ними кирпич из стены выпал и на голову прохожему. Один говорит – Во кляты москали до чего ридну неньку Украйну довели, кирпичи на голову людынам сыплются. Второй – так це ж не людына, а нигер.
–
У
кляты москали до чего довели, кирпичу некуда из-за негров упасть.»
А шо, усе так и есть. Москалей выперли, кого тильки ни понаехалы….
.
Васькин к этому времени занимал должность зампобой комполка. Только вот по численности полк был даже меньше батальона. А противостояла ему немногим большая, не по списочному, а по наличествуещему личному составу, пишпекская мотострелковая дивизия. Факт противостояния столь мощной боевой единице ни командование, ни солдат в уныние не приводил. У противников почти отсутствовали мото и стрелки, было мало оружия, еще меньше боеприпасов, и совсем отсутствовало желание драться. Но самое основное, поддерживающее неистощимый оптимизм в Вовчике и вверенных войсках, глубокая разведка замыслов противника. Рекогносцировка достигалась просто – совместными попойками.
Когда несколько месяцев назад подразделение аджикской армии подошло к этому небольшому, богом забытому селению, аксакалы высыпали на дорогу.
–
Уходите назад, – говорили они, – здесь не с кем воевать.
Не понимали они полудикие, есть у высшего руководства высшие соображения и отдан военным приказ, который они беспрекословно исполнят, даже ценой жизни…, недовольных политикой руководства. Единственному чудом сохранившемуся представителю пишпекской власти, участковому милиционеру, было предложено: – или исполняй обязанности от имени нашей республики, или сдай оружие и отправляйся на все четыре стороны. Видимо, от него узнали в супротивном государстве о захвате еще одного затерянного в дальних предгорных долинах аула, и прислали свое воинское подразделение для демонстрации достойного отпора. Но пока их вооруженные силы приступали к разворачиванию на местности, аджикские воины уже настолько обжились в селе, что у многих были почти законные жены. Большим начальникам их предоставлял вместе с жильем поприличнее местный ареопаг, что-то типа совета самоуправления аула из старейших и богатейших. Простые солдатики, у кого водились деньги, тоже могли купить за небольшую плату сопливых дочерей многодетных и нищих селян, хочешь на ночь, хочешь на постоянно. Чтоб показать себя защитниками, а не просто так тут прохлаждающимися, аджикские воины даже несколько окопчиков вырыли за окраиной аула.
Пишпекский командир неоднократно слышал о потерях, которые несла плохо вооруженная и необученная армия в боях с драчливыми аджиками, поэтому решил не добавлять к ним потери собственного воинства. Был он, хотя и пишпек по рождению, но и сам учился в имперском военном училище, воспитывающем дух интернационализма, и в заместителях имел полковника беларуса, которому в военных вопросах доверял больше чем себе. А тот, вроде бы много где успел повоевать и научился не торопиться лезть в схватку. В связи с вышесказанным, не стал комдив разворачивать с ходу в бой свою бумажную армаду против неукрепленного батальона, а послал парламентера. Сначала парламентер сутки прикладывался у аджикских командиров. Потом те в свою очередь почти двое суток не переставая кутили в пишпекском расположении. В результате этого бурного и тяжелого (похмельем), переговорного процесса был достигнут ряд соглашений. К сожалению, протокол не сохранился, так как никто из присутствующих не в состоянии был записывать все высказанные предложения, замечания и особенно комментарии к предложениям и замечаниям. Но главное участникам переговоров удалось застолбить: «А» – село остается как бы нейтральным. Войска располагаются в поле напротив друг друга. «Б» – пишпекские безропотные солдатики роют окопы полного профиля и блиндажи для аджиков. Те расплачиваются частично продуктами питания, частично боеприпасами – это чтоб стрельбой можно было порадовать начальников совершающих инспекторские проверки. «В», «Г» и все остальные буквы букваря: – о всех сколько-нибудь значащих событиях в расположении друг друга, обо всех приказах начальства, касающихся наступления или обороны, сообщать друг другу незамедлительно.
Все вопросы, конечно, никакими соглашениями не предусмотришь. Алфавит маловат. Но один пункт оговорили особо: – простых солдатиков с той и другой стороны, ни под каким видом в аул не пускать. Не испортили, чтобы отношений с мирным населением, или, не дай бог, не набили мурло подгулявшему офицеру супротивной армии. Солдатик, он ведь, идиёт, едва отобъется от своего стада и сразу млит себя бог знат чем. А должен знать не бог, а отец командир.
Воевать при таких условиях можно бесконечно долго. Только бы платили как на войне. Только вовремя бы подвозили жратву. Только не кончалась бы водка, помогающая убить время, и заглушить, еще изредка проклевывающиеся мысли. Ну а многия мысли еще никого не сделали богатым иль счастливым. Когда все катится в тар-тарары, нужны не помыслы а инстинкты. Причем, чем животнее, тем предпочтительнее.
В тяжких раздумьях шаркает умаянными ногами по бесценным текинским коврам хмурый президент независимой Пишпекии. Слоняется, кидая смятенные взгляды в сторону напружинившегося ожиданием телефона прямой связи с председателем Подлунной. Еще чуть-чуть и измученный бессонницей и глубоко переживающий надвигающуюся импотенцию, вот-вот поднимет он трубку, а на другом конце провода приятный девичий голос, без акцента спросит:
– С кем из правительства республики Джуньху Вас соединить?
И ничего толкового еще не успеет он сказать, а часы истории уже начнут отсчет нового времени, новой эры, которая родится во всепожирающем огне новой «МИРОВОЙ ВОЙНЫ». Впрочем, эта самая война уже давненько тлеет на иудейских землях отнятых у арапов, афиганских теснинах и персидских просторах, да и в самой неприкосновенной Гегемонии ощутили немножко ее дыхание в один из сентябрьских дней.
– 2 –
Не так уж много часов надо современным машинам для преодоления расстояний по дорогам маленькой Пишпекии. Даже высокогорные перевалы небольшая помеха для хорошей военной техники, разработанной когда-то в Имперском Союзе, а теперь находящейся в надежных руках ханьских воинов. Воителей спешащих выполнять союзнический долг в полудикой стране вновь приобретенного братского народа. И если кто-то из представителей этого союзника может помешать исторической миссии, то есть приказ таковых безжалостно истреблять на месте. И необязательно по каждому таковому поводу проводить переговоры с местной властью, даже ставить ее в известность толи не всегда обязательно, толи всегда не обязательно.
Майору Васькину снилось, летит он на могучем боевом коне. Тулово защищает прочная, сверкающая словно осеннее солнце кираса, а в руке тяжелая боевая пика. Несется он под знаменем непобедимого короля, вместе с лавой таких же испытанных в боях товарищей. Без страха и жалости мчит на жидкую цепочку солдат в зеленых мундирах зажатую меж невысоких редутов. И вот, когда почти можно рассмотреть расширившиеся от ужаса зрачки того, молодого рекрута, которого он должен пронзить, воздух взрывается шквалом картечи. Противник исчезает за клубами дыма, а под копыта его скакуна опрокидываются окровавленные люди и лошади, падают растерзанные друзья. Конь хрипит, рвет трензелями рот, бросая с мягких губ красную от крови пену, но повинуется опытной руке держащей удила, почти не касаясь земли, летит вперед. И вот кирасир прорвался сквозь пороховую гарь, но сейчас не чует он подмоги соратников. Ужель остался совсем один? Только трепету некогда задерживаться в пылающем сердце. Впереди на бруствер проворно карабкается тот самый зеленый мальчишка. И кидает славный воин вперед привыкшую убивать руку, и невесть откуда взявшийся в ней старинный меч фальшион, сверкнув диким огнем, со страшным хрустом рвет мышцы и позвоночник не успевшего улизнуть человечка. Удар настолько силён, что отлетает в сторону голова, прихватившая за собой изрядную часть тулова. Только вот живое лицо, оперившееся пушком вместо настоящих усов, голубыми до прозрачности, полными вселенского укора, глазами впивается в Вовчика. Мертвые губы шепчут громче любого крика о том, как не целовала их еще ни одна женщина, если конечно не считать мамки…. И тогда огромная печаль пронизывает сердце майора. Останавливает он бег коня, хочет как-то оправдаться, пусть и бесполезны любые обеления. Мол, не я такой – жизнь заставила. Но самобичеванием даже во сне негоже долго заниматься и вражеская пуля плющится о его доспехи, мнет их словно бумагу. Удар опрокидывает навзничь, земля испуганно ныряет в преисподнюю и в заволакивающемся багровой тьмой сознании громко хохочет чей-то противный до зубной ломоты голос:
–
Никогда не жалей!!!
Проснулся Васькин весь в липком холодном поту. Все нутро трепетало толи от так явно полученного удара, толь от какого-то неясного, но щемящего душу предчувствия.
«Сердечко что ли стало пошаливать? Вот не хватало мне еще и этого в мои довольно молодые годы. Возможно араки поменьше употреблять надо, но где тут водки, настоящей добудешь. Верно, что некачественное пойло пробивает как-то некачественно. Печень за сутки обязана перерабатывать алкоголь, а зачем еще потребна? Но тут видимо полно еще каких-то токсинов или перезагрузка происходит чаще означенного». Он хотел крикнуть местную жену, которую использовал лишь только в качестве прислуги, по причине слишком юного возраста. Но, ухватив взглядом предусмотрительно оставленный в изголовье, слегка запотевший кувшин с колодезной водой, передумал. Торопливыми глотками утолил уже ставшую привычной похмельную сухость глотки и, быстро одевшись, вышел на еще темную улицу. Здесь ему немного прояснилась причина смутного беспокойства. Со стороны пишпекских позиций раздавался приглушенный гул, по всей вероятности, многочисленной техники.
«Ох уенишки, что-то тут сраслось да не к сему месту», – шевельнул он затуманеными мозгами и в некоторой растерянности направился к своим позициям.
В блиндаже Вовчик нарочито бодро спросил. – Ну, что там у нас с боевой обстакановкой? Собравшиеся почти в полном составе офицеры не скрывая тревоги, сообщили, шум возник еще с ночи, но приученные к спокойной жизни, сообщать о нем, вдруг да недовольному начальству, не стали.
Днем на супротивных позициях все было тихо и спокойно, что еще больше усиливало тревогу. От пишпекцев ни в аул, ни на позиции аджиков никто не являлся. Посланный для связи офицер толь заблудился, толи заблудил. Короче, не возвращался. Недобрые предчувствия имелись не у одного Вовчика. Сразу после обеда командир полка – полковник Разьебаев вспомнил о каких-то срочных делах в штабе дивизии. Ставка высшего командования находилась на реально недостижимом расстоянии в двести с лишним километров раздолбанных дорог. Отправиться туда, это как для правоверного хадж в Мекку. Надо бы хоть раз в жизни побывать, но сперва полжизни готовиться надо. Но тут такой казус, можно и поутруждаться. И у высокого начальства не завсегда выходит согласно старой армейской поговорке: – два просвета, три звезды и все заботы до ….ды. Озаботишься по полной, когда уяснишь когда сматываться надо. Прихватив двух офицеров, своих дальних родственников, комполка свалил на древнем «уазике», последней ходовой технике подразделения. Был еще танк. Но поскольку двигатель его сдох от старости, считалась эта войсковая единица танковым корпусом.
Многие солдатики также как и начальник мечтали убраться подальше из блиндажей и окопов. Васькин с оставшимися командирами, так как не хватало словарного запаса, пинками загонял их обратно. Потом долгое время его будет мучить едва сомкнутся сонные веки: аджикские молоденькие парнишки, остриженные под ноль, являются полубредовым видением и вопрошают на чистом расейском языке:
–
Почему, ты, Вовчик, не отпустил нас в тот день?
Вовчик будет оправдываться, прорываясь сквозь сон, мол так было предопределено не им, а каким-то сволочным провидением. Только несуразны оправдания себя пред собой и невозможное прощение этими мальчишками тяжким гнетом давит где-то в гудине.
Ближе к вечеру, когда Васькин наконец-то добил свою обычную норму туземной алкогольной отравы и решил сам отправиться к так называемым противникам, в его блиндаж, в сопровождении ропщущей гурьбы офицеров, ввалился смазливый и зачастую не в меру разговорчивый, пишпекский штабной капитан. Фамилия его какая-то не нашенская, а вот имечко запомнилось – Рома. Впрочем это не столь важно, поскольку к нему, за шустрый нрав и смуглоликость на той и на этой стороне приклеилась прозвище «Цыган31».
–
Товарищ господин майор, разрешите доложить! Вам хоть и не тот климат, но, похоже, писец конкретный подкрался, – с порога запричитал он.
Только проглотив полный стакан мутной араки, Цыган немного успокоился и смог, сбиваясь с одного на другое, объяснить, что вчера вечером к ним прибыло немалое подкрепление. Войско почти сплошь состоящее из ханьских военных. С ними только парочка другая наших, в смысле пишпекских. Зато из самого главного штаба. Впрочем, присутствие столь большого начальства, похоже, из вновь прибывших хозяев мало кого заботит.
–
Сказать, шо эти узкоглазые расположились у наших узкоглазых как у себя дома, так нет, боже ж ты мой. – Рассказывал моментально разомлевший, после водки упавшей на треволнения, Цыган. – Дома так не ведут даже уважаемые себя босяки.
Всех расейских, вернее славянской наружности офицеров, еще ночью разоружили и увезли куда-то в тыл. Пишпекских солдат и офицеров, сняли с позиций, и теперь они немного прибалдевшие вроде как на курорте со строгим режимом. Не то чтобы совсем арестованные, но под надзором ханьских солдат. Не то чтобы полностью разоруженные, но и то шо осталось без обойм и прочих боеприпасов, а самое непростительно непереносимое – без чего покушать даже с сухого пайка. С собой джуни пригнали много танков, орудий и тому такое же. Сейчас вся та техника, очевидно, готовится к настоящему бою, скорее всего на завтрашнем рассвете начнут наступление. Только, если эта артиллерия бабахнет по вас, то атаковывать будет не на кого. Боюсь, даже хоронить необязательно, – разглагольствовал в конец расслабившийся капитан. Если бы он знал, как недалек от истины, то, может прикусил бы свой не слегка бескостный язык.
–
Цыган, а почему тебя с остальными не увезли? – спросил кто-то из офицеров, набившихся в штатную землянку Васькина.
–
О, зохен вей
, в смысле не оставь меня боже в милости своей. Ну,
ты подумай! Для меня все джуни на одно лицо. Да и вас аджиков, я только недавно, от своих, от пишпеков отличать научился. Вот видимо и для ханей, все кто не вполне луноликие – на одно обличие. Кто светленький на рожу, то я так понимаю, для них обязательно будет расейский. Так я ж не совсем светленький. Я, извиняюсь, по батюшке молдаванин, для них видимо это один хрен, что киргиз, пусть простят меня, святые по простоте, наши предки.
Расслабленность капитана понемногу возымела действие и над притихшими аджитскими воинами. Тут и там, раздавалось бульканье опрокидываемых фляжек, завершаемое смачным звуком занюхивания рукавов. Недавнюю мрачную тишину убил шелест рождающихся разговоров. Прозвучали, конечно, глупые вопросы: – Зачем хани приперлись? И сколько их наличествует? На которые «язык» начавшим заплетаться языком, дал столь же глупые ответы: – Та я шо поц? Или мене чиво, бэцэхоньки тухос33, персонально политинформировали? Как самому кошерному довели проведение смотр-парада?
–
Цыган, а, Цыган, если ты молдаван, то откуда у тебя такой еврейский говорок?
–
О, не смешите ж мою маму. Мова, речь по-украински, у меня не еврейская, а вполне одеское наречие. Знаете, наверное, такой славный приморский город, на шикарном берегу самого синего, Черного моря? Эх
Отеса, там на пляже вы узрите, то что точно не вокажут в знаменитом ленинградском Эрмитаже. Таки да, эту мегадеревню
еще некоторые мамой величают. Там
, в честь первого губернатора – Осипа де Рибаса названа одна, пусть и самая знаменитая в бывшей Империи, улица. Если конечно, не считать потрепанного московского Арбата. А в честь меня, не такие шикарные, зато более длинные и что замечательно, возле Привозу – большая и малая Арнаутские
. При старой власти одна из них Воровского
звалась, видимо с того, что на задках рынка ворованное при любой власти в открытую перепродаётся. Хочешь вернуть свою пропавшую вещь, двигай смело туда и приобретешь её, побывавшую в грязных лапах, зато по дешевке.
–
Эй, молдаван, тебя, конечно, ничто не расстраивает, но ты бы поближе к теме твоего визита.
–
А шо не так? Мама говорила за то, чиво не надо попусту расстраиваться, а надо избегать того что портит настроение. А если не избёг, то уже не надо плакать. И кто за мой диалект спросил? Извиняйте, за ради бога, о такое чуть длинное вступление, но это чтоб вам легше проникнуться сутью чиво и шо. Возникает у меня такой акцент, когда я сильно волнуюсь. Ну, а, беседуя с такой светской компанией, я наэлектризован всегда. Впрочем, сегодня повод для тревоги всецело аргументированный.
Тон его речи резко изменился.
–
Я не знаю, зачем послал меня к вам мой командир, верный союзничному…, короче собутыльническому долгу, но я представил все, что знаю. Вы, господин майор, теперь за командира полка? Вам и решать, шо да как.
Вовчик, растерянно прислушивавшийся к обычному трёпу капитана, прочувствовал обреченность командовать наличествующим составом. – Если все, что ты нам наболтал, имеет место быть на самом деле, то тебе, капитан, лучше быть от нас подальше, а нам подальше от этого места. Но, говоришь, до рассвета у нас время есть? Попробуем хоть что-то предпринять. Итак, господа офицеры, хватит пустой болтовни. Оповестите мясо36, чтобы были готовы скрытно, как стемнеет, начать отходное движение. Лишнего ничего не брать! И не дай бог у кого-нибудь что-нибудь как-нибудь звякнет. Всяких мудозвонов ликвидируйте заранее. Всему начсоставу через полтора часа собраться здесь, строго по-походному. Это приказ! И с этой минуты спиртное не употреблять!
– Как гуторил небезызвестный Боря Манисеев: – «Ни капли в рот, ни сантиметра в жо…».
Шутки кончились! Я с капитаном в аул. Попытаюсь связаться с вышестоящим начальством в штабе дивизии.
В кишлаке местные аборигены, видимо, о чем-то пронюхали и успели сховаться по своим тайным норам и схронам. Даже скотину почти всю, включая женщин и детей, куда-то попрятали. Потеряв уйму времени и вдоволь наматерившись, так никуда и не позвонив ввиду полного отсутствия не слишком устойчивой связи, Васькин с Цыганом возвращались на свои позиции. Угнетаемые недобрыми предчувствиями они пробирались в кромешной темноте обрушившейся южной ночи, спотыкаясь на всех неровностях почвы и проклиная снабженцев неспособных обеспечить элементарными фонариками. Неожиданно Вовчик словно ударился грудью о какое-то невидимое, неощущаемое, тем не менее, непреодолимое препятствие. Воздух впереди и вокруг наполнился пронизывающим волю смертельным ужасом, стискивающим все тело до невозможности вздохнуть. Майор оцепенел, невольно встал как вкопанный. Идущий следом пишпекский штабной сослепу сбил его с ног и запнувшись повалился рядом сам. В этот самый миг на востоке вспышками и всполохами засияла странная огненно-кровавая заря.
–
Ты же обещал, только на рассвете начнут, – с ребячьей обидой крикнул Вовчик, но крик его, не успев сорваться с губ, потонул в страшном грохоте, так похожем на стон.
Уже лежа Васькин почувствовал, как земля, перестав вдруг быть надежной в своей непоколебимости, бросается вон из под его тела. Руки конвульсивно хватают травинки, напрасно пытаясь удержаться за них. Исчезло естественное ощущение местоположения верха и низа, казавшейся незыблемой каменистой почвы и нехарактерно, для данного времени суток, светлого неба. Внутри все сжимается в малюсенький дрожащий комочек, серенькой мышкою, или еще чем-то более мелким и напуганным, пытается запрятаться куда поглубже от этого слишком громадного зла резвящегося вокруг. В какой-то момент голова с размаху бьется о твердый как базальт ком земли, и пропавшие в вышине звезды, с болью, ярко вспыхивают внутри черепа. Все заполняет собой вселенский набатный звон, а может и не звон вовсе, а стон.
Этот стон земли, содрогнувшейся от жесткого удара, нанесенного ей, становящимися все более изобретательными неблагодарными отпрысками, стал началом всего лишь очередной войны, которую в серии бесконечных войн люди почему-то называют третьей. Но для очень многих, живущих ныне на земле, она будет просто последней.