СТАРШИНА
По прошествии почти двух недель краткого курса курортной реабилитации, прапорщик слегка подлечил рану и ребра, капитан ноги, а майор, как старший по званию голову. Вот и тут, всё как у людей – вынужденное безделье стало отрицательно сказываться на нервной системе. Праздность развращает практически любого индивидуума, но деятельные натуры еще и гнетёт, спасу нет. Может там за горизонтом и не мираж вовсе, а настоящая задница, вот только тута всю свою намозолил.
– Сидим как крысы в щели и с того шо в мире творится словно страус голову в песок спрятали.
– Страус голову не прячет, а нагибает к земле. Это у него жест угрозы. А испугавшись он убегает, так что хрен кто догонит. И я не догоняю, ты только третьего дня стонал, когда прапор поросил тебя ведро воды принести, мол ноги еще не зажили.
– Так он так бы таки сказал, по воду, то ведь послал за водой, а за ней идти и идти. В какое море тутошные реки впадают?
– Это с тобой впасть можно по всякому поводу. Мечтал отоспаться? Вот и отсыпайся.
– Не, в пасть со мной не надо. Боюся я этих пастей и отсыпался за полгода вперед. Аж сны дурацкие одолевать стали. Снилось намедни, как нам Пол Макартни, со своим хитом всех последующих времен и народов, «Естердеем», прилетел в вертолете. Хошо хоть вроде б не голубом.
– А мне казалось все твои грезы только про женский пол.
– Вот это тута самое страшное. В поту проснешся, таки да и вокруг настоящий ужас. Наяву. В виде вас. И не дуйся на меня, а то сдуешся как использованный…. Ой не надо только меня бить, поскольку я существо беззащитное, совсем безрогое, ибо даже не был женат. Я ж по дружески подурачился. Давно заметил, дураки любят умничать, вот и стараюсь быть наоборот. Знаешь ведь сказку про то как поспорил лев с ослом. Только ведь осла не переспорить. Зарычал царь зверей может ты и прав, но я лев. И отобедал опонентом. История к нашей компашке, конечно, никакого отношения не имеет, но я, к вашему сведению, лёва по гороскопу.
– Это не так важно кто-ты по зодиаку, как существенно, если ты еще что-то подобное вякнешь, то получится с тебя неплохая свиная отбивная по книге о вкусной и здоровой пище. Я с преогромным удовлетворением отобъю, а прапор, не сомневайся, с удовольствием приготовит.
– Понял и осознал, но если говорить серьезно, то веришь – нет, подальше пошевелиться практически приспичило. Это так издревле у нас повелось – всё ждешь чтоб чой-то произошло, да боишся, кабы чего не случилось.
Да, тут Цыган прав и Васькин, по праву опыта согласно занимаемой когда-то должности, возглавил небольшое совещание на извечную со времен Н. Г. Чернышевского тему: «Что делать?». Виленин в своем бессмертном произведении название сплагиатил, но этот вопрос должным образом так и не осветил, поскольку оный, да еще более современные «Хто виноватый?» и «Чо типа теперя?» до сих пор частенько не к месту волнует. Роман с молодой горячностью доказывал: – обрастать бородами в горах таки нет смысла, потребно хоть куда-то двигаться. Может добраться до Пишпека? Там, вполне возможно, еще остались друзья-товарищи доподлинно уразумевающее происходящее и как с того выпутаться. – Фортуна, она бывает, поворачивается попой. Но важно не стонать по этому поводу, а как и любую рассерженную женщину, нежно погладить по подвернувшемуся месту, она глядишь и оттает. Важно не нахрапом, а тонко подступить к этому делу. Возможно и у нас, если подойти с умом, не так уж все беспросветно плохо….
–
Думали монашки, глядя на подрастающую кукурузу.
–
Но даже при самом плохом раскладе нам, наверное, смогут помочь перебраться в Степную республику, а там и до Расеи недалеко – как говорят у нас в Отесе….
–
Наверное, смогут, помогут. Про Пишкек не знаю, а в вашей Одессе бывал. Там все анекдоты про малдаван, как у нас про чукчей. И ещё там менталитет такой, у любого попроси всего чо хошь, хоть сигареткой угостить, хоть с англицкой принцессой прям в её постели познакомить, ни в чём не откажут. Правда, лишней сигаретки ни у кого, какая жалость, в данный момент не окажется. И в остальном, никто пальцем не пошевелит, выполнить твоё пожелание. Некоторое и
сключение лишь тому, чей кошелёк чуть крупнее чемодана. Есть у нас такая калита? Ну и нечего
вякать за ту Одесу….
Старшина умением вести полемику не обладал, но высказался вполне конкретно, мол у него свои намётки, с обнародованием коих не озадачился, но пока замыслы господ офицеров не идут в разрез с его устремлениями, он согласится с тем предложением, которое больше подойдет.
Домой, на родину, он похоже не собирался, – кому он там за какой надобностью? Был он там не так давно, в отпуске, и не слегка одурел от увиденного. Накатило едва спустился на низенький перрон. На оный ведь когда ступаешь после долгой отлучки слезы умиления не сдержать. И только через пару недель, уезжая, замечаешь какой он загаженный окурками и прочей шелухой нашей культуры. А в этот раз сразу сразило, – на окошечках многочисленных киосочков надписи «Стучите открыто». В службе своей он боле всего стукачей чурался, а тут прямо сталинский лозунг. Посмеялся про себя, но далее стало не до смеху. Прямо с вокзала сел в автобус, а за ним ввалилась молодая компания, с пивом и закусками расположившаяся на длинном заднем сидении. Кондукторша, коих Олег наблюдал только в раннем детстве, к подвыпившим салагам даже не приблизилась. На следующей остановке втиснулась старушка и сиротливо оглядывала салон в поисках свободных мест. Свой плацкарт скопившийся угрюмый народ ей уступать не собирался, и тогда Олег встал и крикнул бабке, – пробирайтесь сюда. Но старушка боязливо посмотрела на молодежь резвящуюся сзади отрицательно задергала головенкой, мол, хоть и старая, но лучше помереть в покое. Прапорщику стало стыдно и за себя, и за народ, что некому приструнить разбуянившихся салажат. Он, обернувшись довольно вежливо, попросил кодлу угомониться. На несколько секунд воцарилась удивленная тишина, но затем одна девица, скорее уж тяжелого, ежели легкого поведения, подвизгнула. – Эт чо за чмо тут пасть раззявило? И весь люд, трясущийся в автобусе, постарался незаметно вжаться ниже спинок сидений, а кто стоял, так почти за пластиковую перегородку водителя. В свободное пространство, с заднего сидения поднялся довольно плечистый пацан и ни словом не комменируя свои действия, попытался заехать Олегу ногой в грудь. Мальчишечка, годиков ближе к четвертаку, даже если и занимался каким-нибудь из единоборств, делал это явно без усердия. Прапорщик легко поймал его удар, а затем протолкнул набравшее инерцию тело дальше по проходу. И не виноват он был, что парниша зацепился рожей за одну из спинок сидений, слегка расплющив нос и губы. Это, впрочем, пыл пацана мало остудило и, разбрызгивая матерные слова и кровавые сопли, снова попытался ринуться в бой. Олег, почти незаметным, смазанным движением пнул неугомонного по голени, чуть ниже коленной чашечки. Это действительно больно, когда удар не раз отработан. Будь прапор чуть покровожаднее и гипс, а то и постелька с растяжкой ждала бы его оппонента на долгий срок. Может оно и к лучшему, – было бы время задуматься о чем-то добром и светлом. Парень искренне взвыл, и заботливо обхватив ногу, попытался поудобнее устроиться на полу в проходе меж сидений. Вот тут тишину взорвал сначала женский визг, а затем визг тормозов. Автобус остановился, отворив все двери, из которых торопливо прошмыгнули мирные граждане. Еще один из пацанов, подскочив со скулящим матом, бутылкой разбрызгивающей пивную пену, попытался объяснить Олегу кто тут самый крутой, но от не сильного удара в лоб приземлился на своё место и стал усиленно изображать потерявшего сознание. Удар, конечно звонкий, но болезненный скорее для ударившего. Надо бы бить в кадык иль переносицу, но чуток не рассчитаешь и отправится малый в свет, который все увидим, но хотелось бы попозже, лет эдак через пятьдесят после выхода на пенсию. Хорошо в подобной ситуации ударить ладошкой лодочкой в ухо. Тут действительно можно сделать больно до слез, но опасность не слегка лишить слуха. Только таковое слищком жестоко к мальцу несуразному. Он ведь не со зла, а просто красовался перед компашкой, знакомством с которой чуть позже стыдиться будет, если за ум возьмется, до которого прарор сейчас достучаться пытался.
Остальной шпане такой поворот событий не понравился и в знак протеста, она (молодежь, конечно не золотая, но також золотушная эпотажем) молча притихла. Насупившийся водитель с монтировкой в гориллоподобной ручище загородил подступы к своему рулильному закутку и, не произнеся почти ни одного слова, кроме нецензурных, попросил всех оставшихся покинуть автобус. – И ты, военный, тоже уматывай по добру-здорову, а я в парк…. Можно подумать несколько капель крови нарушили стерильность салона, заплеванного семечками и другим сопутствующим нашему транспорту….
На улице, когда присмиревшая кодла удалилась на безопасное расстояние, один из пацанов, совсем уж по детсадовски крикнул: – Ну, мужик, мы с тобой еще встретимся!
К сожалению, нет – подумал прапор – а то бы я вас научил родину любить.
Что делать дальше бывший майор не знал, потому как и остальные не ведал происходящее во внезапно взбесившемся мире. Эта неизвестность, помноженная на ничем неоправданное ничегонеделание, мучила больше, отсутствия табака или почти постоянного и уже привычного, звона в ушах. Может прав Цыган, стоит только добраться до Акмолстаны, ежели по прямой, то кажись вполне достижимой, все нормализуется само собой. Только и на ровном месте по прямой не всегда случается.
"Уехать бы спокойно на родину. Если не повезет пристроится в армии, начну новую жизнь каким-нибудь охранником. Вон дружок написал, в «секьюрити» нынче кругом требуются. Он уже в фирмах «АКМ» и «ВСС» порботать успел. Правда ни в одной не заплатили…. Не, в охранники пожалуй ниже плинтуса. Еще ниже один бывший сослуживец устроился. Поперся наниматься во франкский иностранный легион. Да что-то там не задалось. И поселился он тогда, на оставшиеся дембелькие деньги прямо рядом с Лувром. Под мостом по над Сеной. У нас, правда, тоже можно некоторое время в стогах сена перекантоваться, но там теплее, а для общения хватает одной фразы Кисы Воробьянинова.
Нам такое не катит? Тогда можно в бандиты податься, вот то кажись престижно. Но там, говорят, на каждое место конкурс большой. Зато быстро подвижный. А тут, чует чуйка, досидишся до того, как не спросясь отправят охранником под начало святого Петра на КПП73 рая. Иль и это не мне светит. о
А нет, пока еще всё по силам, пока не такой старый как прапорщик, надо энергично пошевеливаться. Это после сорока жизнь практически заканчивается, остается только достойно и степенно пожинать плоды, засеянные в более ранние времена". А поскольку самому Вовчику еще далековато до означенного периода (целых три да с лишком года) и если посмотреться в зеркало, в давно не мытое, в полутемной комнате, то выглядим таким молодцом, точно можно попробовать начать все с начала. Главное вовремя сказать – свет мой зеркальце заткнись. Вот ведь тоже – говорят организм растет только до двадцати пяти лет. Почему же животику и мешкам под глазами того никто не объяснил. Вообще-то и в таком возрасте возраст начинает сказываться, если у молодого брызги из струи промазанной мимо писсуара попадали на лицо, то теперь сколь не ссы – последние капли в трусы. Но то с климата, толи глобального, толи потепления. Женщинам легче, их тот климат после пятидесяти настигает.
Остатки, а может быть, наоборот, зачатки интуиции подсказывали Васькину всё не так и не просто на окружающих просторах. Нетрудно понять в Пишпекию и Аджикистан хани пришли не прогуляться. И раз не только с его воинством, а аж и расейскими пограничниками так обошлись, значит, заварилась огромная неудобоперевариваемая похлека. Но не верилось майору, что в бывшей империи за такой короткий срок столь развалят армию, даже решится начать войну Чжунь совсем недавно неспособный производить собственное оружие, кроме скопированных расейских автоматов, изготавливаемых на построенных расейскими специалистами заводах.
Вовчик предложил провести небольшую разведывательную экспедицию в аджикское, или, может упекское село. Упекское предпочтительнее, потому вроде бы как нейтральное. Цыгану такая полумерная идея не очень нравилась, но пусть разведка, чем бездействие. Прапорщик предупредил о возможном наличии ханьского гарнизона, но против вылазки не возражал, только и машину давать не собирался.
–
До аула, по словам чабанов, километров сорок, не больше – один пеший переход. Зачем тратить понапрасну остатки горючего, да и без машины легче скрыться.
Цыган, так как не любил и не умел ходить пешком, робко возразил:
–
В этих межгорных долинах – ровных и голых, байбаку
негде спрятаться, а на машине бы резво слинять можно. (Кто в нормальном рассудке представит подобный ненормальный променад?) – Но не поддержанный авторитетом майора, быстро примолк.
Вовчик не планировал брать с собой пограничника, по причине его ранения, только тот сказал, что даже пятьдесят километров для него легкая разминка и пойдет только на пользу, а остаться одному и просто ждать, вот настоящая пытка. Выйти решили рано на рассвете, чтоб засветло дойти до селения, осмотреться. Если подозрительного ничего нет, к ночи узнать обстановку в кишлаке и в окружающем мире. Если что не так гладко окажется, то ночь опять же спрячет.
Цыган весь вечер ходил как в воду опущенный, еще бы, километров с сорок, да с гаком туда и столь же обратно. Это ведь почти как до луны, а оттуда точно все в мелких подробностях рассмотришь. Только там, если отбросить всяческую ложь, еще ни один живой человек не обозначился.
–
Лучше бы пристрелили и не мучили, только-только ножки стали зарубцовываться.
Он-то с удовольствием отказался бы от такого похода, но его мнением почему-то не интересовались, а по причине врожденной гордости не мог отнекаться от участия в мероприятии за которое сам же агитировал. Ночью он ворочался с боку на бок, тяжело и грустно вздыхал. К нему тихонько подсел прапорщик.
–
Рома, не спится? Страшно чоль?
–
Да нет, не страшно, просто муторно на душе, словами не передать. А настоящего ужаса, когда вовчиково войско хани на моих глазах уничтожили, столь натерпелся, все бояки должны быть глубоко побоку.
–
Нет, не правда, опаска она всегда в душе живет. Только конченых идиотов, наверно, ничем не пронять. Да еще и страх, он всегда новую личину прикидывает, иногда и не самая ужасная самой гадкой бывает.
–
Как это?
–
Долго рассказывать, а перед завтрашним днем выспаться надобно.
–
Васильичь, ты ведь все равно ночами почти не спишь, я это знаю и мне сегодня чиво-то никак не уснуть – расскажи.
–
Сказку на ночь малому захотелось?
–
Пусть так. Но все лучше, чем бесконечные минуты до рассвета отсчитывать.
–
Хорошо, слушай, коли охота есть:
"В Афгане был заведен такой порядок. Очень часто какой-нибудь из местных князьков поддерживал по отношению к нам нейтралитет, или даже вполне дружеские отношения. Но это днем, а ночью направлял своих псов, душманов, нападать на наши посты. Да и мы, всем не уставали демонстрировать – у нас мир и дружба на веки вечные, а только самым зарвавшимся откручивали головы. Кому наглядно, а кому исподтишка. Вот и приспичило нашему командованию ликвидировать одного из таковых борзых авторитетов. Тем паче по каким-то каналам просочилась информация – гостят у него важные шишки из-за бугра. Выбрали нас добровольцев человек тридцать, имеющих опыт ведения боевых действий, т. е. хорошо убивать. Ребятки из десантуры, той еще, старой школы. Переодели во все туземное, на бритые головы шапки автохтонные75, даже автоматы с глушителями и то китайские дали. Это на тот случай если мертвыми попадем в лапы к местным. Как будто по роже, да еще по одному месту не обрезанному, не ясно кто такие. Понятно в плен никто не сдастся, – с живого кожу снимут, на барабан натянут, и под эту музыку начнут по маленькому кусочку от тела мясо отрезать. Чего усмехаешься? Говорят, бывало и похуже, чего с нашими производили. Сам я, конечно, прямым свидетелем такого действа не был. Продаю за сколь купил. Только в такой переделке и, правда, лучше самого себя гранатой, а то за хозяина, слов нет, как жутко сводить счеты будут".
–
Васильич, это ты серьезно про барабаны.
–
Говорю, ведь, и похуже еще, что могли сбацать.
–
Что может быть хуже?
–
Это восток. Дело тонкое Петруха, здесь на такие пакости народ дюже изобретателен.
–
Тогда я туда бы не хотел попасть. Зои Космодемьянской из меня бы не получилось.
–
Нет, конечно, не получилось бы – тебя бы через зад пользовали. Да, по исторической правде, и ни какая не Зоя там, в сорок первом была, а Таня. Еврейка, фамилию вот только запамятовал. Но не перебивай, бо умолкну.
–
Всё, молчу как бички, маринованные в помидорном соусе.
"Ну, так вот. У царька в дружине всего с три десятка головорезов было. А за раз в одном месте едва ли боле трети обретаются. Но горе все в том. Располагалась его хибара – не дом, а заправская крепость, посредине довольно большого поселения, в котором каждый второй житель, если не первый, оружие прячет, неплохо им владеет, и за своего хозяина костьми ляжет. Сложность еще и в том, официально у нас, как я повторюсь, дружба. То есть ликвидировать все осиное гнездо надо так, чтоб на шурави – на нас имперских – не подумали, а и заподозрили, так бездоказательно. Все провернуть надо по возможности очень быстро и тихо.
Ночью подвезли нас поближе к аулу, но километров чуть меньше чем с десяток, мы еще пешим бегом преодолели. Перед кишлаком охранение без шухера удалось убрать, но ты попробуй по кривым улочкам тихо проскочить без собачьего иль еще какого сучьего тявканья. Вся надежда только на скорость и тем кто в бога не верит на божью матерь. Вот и бежишь, что есть сил, как будто перед этим минимум пяток километров легкой разминкой были. И стараешься еще и бесшумно бежать. А внутри от страха все дрожит, особенно когда где неподалеку глухие хлопки выстрелов и звон затвора автоматного почудится. Вспомнишь и маму зазря на свет родившую, и всех святых с угодниками. Попробуй представь, как все обернется, когда шальная пуля тебя ранит, да даже просто от своих отстанешь и заблудишься в этом хаосе глинобитных стен. А вокруг еще и тьма кромешная готовая взорваться выстрелом в упор. Бегу, а из бокового переулка тени впереди метнулись. Губу аж до крови прикусил от страха, что руки головы не послушавшись, могут на курок нажать, длинную очередь из автомата отсечь – ну а вдруг то свои бегут? Ведь не разберешь. Если б кто-то дознался, как я проклинал себя. Вызвался балбес на такое дело. Комсомолец – доброволец выискался. Только потом клял себя еще больше.
Пробрались мы к «сералю76» можно сказать без приключений. Перекинулись через высокую глинобитную стену. Первых по принципу пирамиды подсаживали, они потом ремни сбрасывали. Только опустился я во двор кое-где масляными светильниками скупо освещенный, а передо мной охранник, как из под земли вырос, и видимо от неожиданности замер. Я не увидел, а только почувствовал, как тот рот, чтоб заблажить раззявил, и еще вроде успел он затвор своего мультука передернуть. Штык нож ему в глотку я по самою рукоятку загнал. А как оказался в руках этот нож, как подумал метнуть его не метясь, как кинул, в голове не отразилось даже. Руки и тело все сами собой делали. Хорошая видать у нас подготовка по швырянию всяких железок была. А со всех сторон уже раздавались сдавленные крики и лязг затворов, слышимые даже громче чем хлопки выстрелов. Метнулся я за ближайший угол, а там еще двое воинов аллаха, успокоенных на веки, лежат, а рядом с ними наш с распоротым животом. Хрипит от боли, но почти не слышно: – «Им шум поднять не дал, но и меня достали». Я над ним склонился, тоже шепчу почему-то, хоть смысла тихарить уж нет.
–
Держись браток, все будет хорошо.
Только и я, и он понимаем, для него вряд ли с такой раной, в таком месте все хорошо кончится. Если только рай действительно где-то базируется, да наш раб божий в него по деяниям своим удостоится. Внутри же строений что-то взрывалось, крики во все глотки, женский визг. Кипишь, такой подняли, поди и на близлежащих галактиках слышно. Но наши, как по утвержденному сценарию все молчком делали. Молча убивали, молча умирали сами. Минут за пять, наверное, расправились почти со всеми. И тут меня такой мандраж взял, стакан с водкой до рта бы не донес, половину расплескал по дороге. Стою, мелко потрухиваюсь, а рядом командир по рации спокойно о выполнении задания докладывает, о том, что захватили живыми трех иностранных корреспондентов. А из снятых наушников, сквозь громкий треск эфира, прямым текстом в ответ:
–
Кого захватили? Вам разтак непонятен приказ? Команда ноль одиннадцать!
Командир покосился на меня и еще одного бойца рядом. Мол, все слышали? Приказ уничтожить всех. Выполняйте! Вошли мы в прилично обставленную комнату, где иностранцы содержались. Те прочитали по нашим лицам свой приговор. Один длинный, патлатый растекся темным пятном между ног по светлым, почти голубым джинсам (такие мелочи почему-то особенно в память врезаются). Стоял парнишка закатив глаза, словно уже умер. Второй, постарше, опустившись на корточки плача, бормотал что-то похоже как по-италиянски, молился видимо. Только вроде бы макаронники на латыни благоговеют? А бабенка, стройненькая такая, глазищи аж горят, на ломаном нашем давай крыть отборным матом, она, дескать, гегемонская подданная, корреспондент известного издательства, покажет нам всем кузькину мать. Я растерялся, как в безоружных стрелять? А командир, почти не глядя, выстрелил в деваху, прямо в лоб. Пуля не отбросила ее, а только голова дернулась. На всю жизнь запомнились мне она, медленно оседающая на пол и большущие удивленные глаза, а посередине и чуть выше них открывшийся еще один – кровавый. Тут мой напарник, как опомнился, полоснул по всем сразу длиннющей очередью.
В хозяйстве у князька оказались небольшой самодельный броневик и парочка совсем маленьких грузовичков. Мы по быстрому все вокруг заминировали. На транспорт всех наших убитых и раненых собрали, и сами разместились, вперемешку живые и мертвые, да айда в обратный путь. Бронетранспорт впереди палит со всех стволов по всему движещемуся и прочему прикрывающему движущееся. Почти уже из села вырвались, но тут нам в след всё, что еще могло стрелять ударило. Водилу рядом со мной в кабине последнего грузовика сразу насмерть. Я едва руль сумел подхватить, и его ногой на газ посильней давлю. Вокруг пули звенят, как комары на предзакатном болоте. Представляю, что в кузове у меня, под тентом делается. Как пули беззащитные тела товарищей рвут. А что я могу поделать? Только посильнее на педаль акселератора, вернее на сапог мертвого соратника в бессильной ярости нажимаю. Это вот самое страшное, когда твои друзья гибнут, а ты ничем помочь не в силах".
–
Только бывает нечто еще похуже. Вроде и где-то в нутрах, да грызущее непрестанно. Не дай бог
с таким поручкастя
.
"Тогда наше подразделение на охране кандагарской дороги было. Небольшие пикеты, на кое-как укрепленных точках, мифическим прикрытием для автоколонн служили. В одну из ночей я дежурным по подразделению был, когда по рации с одного поста, захлебываясь соплями, солдатик сообщил, что своего дружка нечаянно ранил. Доложил я тут же командиру. Тот велел, никому ничего не объясняясь, дежурство первому подвернувшемуся офицеру сдать. Вдвоем на эту точку выехали. На месте выяснилось, один мальчишка от двух пуль в живот уже представился. Второй – зареванный детина – всхлипывая, рассказал, как толи от нечего делать, толи со страху, он в темноту несколько раз выстрелил. Потом оружие на предохранитель поставил, а на самом деле только с одиночного на очередь перевел. А позже они с дружком возню затеяли, бороться стали. Дружок ствол его автомата на себя потянул, а этот балбес на себя за приклад. Как получилось, что выстрел раздался, он объяснить был неспособен. Да и вообще мало что растолковать мог. В истерике только все повторял, что с корифаном они с одного двора, с детсада всегда вместе. Вместе в Афган напросились. Командир крепко вдарил рядовому несколько раз, чтоб в чувство привести. Понимаешь, говорит, тебя теперь суд и тюрьма ждет? Но и из тюрьмы в родной городишко не вернуться уже никогда, если еще такие же как ты закадычные друзья остались. И еще запомни, родителям твоим до конца жизни ходить по родному двору не поднимая глаз.
На самом деле, конечно, офицера больше волновало ЧП в его подразделении, а это на послужном списке скажется. Очередной звездочки на погон теперь ждать да заждаться. Приказал начальник салаге мертвого братишку77 на бруствер положить и издалека с автомата свинцом нашпиговать. Мол, нападение духов было. Наряд его доблестно отбил, только вот один боец при этом геройски погиб, но за это посмертно к награде представлен будет. И второй, т.е. он убивец, скорее всего медальку какую получит, и будет дослуживать где-то подале от сих мест. Но то при условии, что рта лишний раз, за всю оставшуюся жизнь никогда не откроет.
Вот так убивший дружка героем стал. Только как с таким прошлым на белом свете жить? Как в глаза матери друга посмотреть? Совесть она буде пострашнее любых страхов может быть".
Да и по своему горькому опыту скажу, жутко в ожидании смерти, а сама она видать не так уж и безобразна. Ты и сам ведь почти воевал. Наверняка видел лица перекошенные мучениями, особо при смертельном ранении. А после кончины все становятся умиротворенными….
– Вот ты, Рома, как думаешь?.. Э, да ты ничего уже не думаешь, сопишь как сурок. А все шепелявил – до утра не уснуть. И я, дурачина, пред ним распинаюсь. Ну, хорошо хоть убаюкал малого.