Я иду к тебе, сынок!

Маша поднялась.

– Мне у тебя очень хорошо, Ксюша, но мне пора идти, поздно уже.

– Ты где устроилась?

– Я? Я… Не волнуйся за меня.

– Нет, нет, я тебя никуда не пущу, – твердо сказала Ксения. – Я не позволю тебе ночевать на вокзале среди бомжей и попрошаек или бегать по гостиницам. Ну, я прошу тебя, Машенька! Поверь, своим приездом ты устроила мне маленький душевный праздник, и ты меня нисколько не стеснишь. Нисколько, понятно?

– Спасибо, Ксюшенька, но у меня вещи на вокзале, мне даже на ночь переодеться не во что.

– Это ерунда, я тебе подберу что-нибудь из своего гардероба.

При этом слово «гардероб» она произнёсла так, что стало понятно, что гардероб её состоял не из королевских платьев.

После транзитной ночи в поезде Маша уснула мгновенно и спала так спокойно, как спалось ей только в детстве, в родительском доме, потому что рядом с ней находилась родственная, теплая и светлая душа…

3

Неделя «московских каникул» измотали Машу до предела. Ей казалось, что вся Москва состоит из одних заборов и перегородок – куда ни сунься, нужны деньги, знакомства, блат или постель, на что ей не раз намекали чиновники за пятьдесят. Последним обстоятельством Маша даже загордилась – значит, она ещё способна «повышать» тонус этих старых пердунов, из которых песок сыплется и за которыми можно ездить без опаски на автомобиле в гололед.

В первый же день она поехала в управление МВД России, там сказали, что нужно обратиться в секретариат, записаться на прием и ждать. Через несколько дней вдруг выяснилось, что по её вопросу ей необходимо обратиться в общественную приемную. В общественной приемной она записалась на прием, где ей снова приказали ждать. В свой час икс Маша узнала, что чиновник, который ведет прием, неожиданно заболел. Другой чиновник предложил устроить ей прием к нужному человеку, но при этом запросил такую сумму, что Маше осталось лишь скрипнуть зубами от бессилия.

А за несколько дней до новогодних праздников все общественные и государственные здания Москвы вдруг обезлюдели. Маша знала, что Москва не любит рано ложиться и рано вставать, но пустота в коридорах и кабинетах её пугала, ведь до праздника было ещё несколько рабочих дней.

Однажды Ксения, обратив внимание на её замотанный вид, спросила:

– Ну, как твои дела?

– Глухо, как в танке.

Ксения выслушала рассказ об её похождениях, подумала и предложила:

– Вот что, тридцатого и тридцать первого у меня сплошные новогодние утренники, я занята по горло. Но Новый Год мы с тобой встретим с одним хорошим человеком. Когда-то он пользовался большим влиянием в своих кругах. Говорили, что он спец по всем милицейским делам. Я с ним познакомилась на съемках сериала, где он консультировал наших тупых режиссеров-постановщиков. Там я с ним и подружилась. Дядька – супер! Представляешь, ему семьдесят лет, ну, сейчас уже побольше, всю войну прошел, осколками и пулями нашпигован, как… как ежик иголками, Рассказывали, что он семерых вооруженных преступников лично задержал! Представляешь! А орденов и медалей у него у-у-у сколько – полчемодана! Вобщем, я тебе о нем рассказывать не буду, сама увидишь.

– А он что, тебя так и ждёт?

– Да я только позвоню ему – и всё! Это же такой мировой старикан!

– У тебя с ним что-нибудь…

– Да ты что, Маша! Ну и мысли у тебя, ей Богу! Да он просто классный старикан, его душевной молодости любой юнец может позавидовать! Ну, ты как – согласна?

Маша вздохнула:

– А у меня есть выбор? Боюсь, что сама я через эти чиновничьи дебри не пролезу. Может быть… А как его зовут?

– Сергей Мефодьевич.

– Может, Сергей Мефодьич твой мне поможет.

Тридцать первого Ксения прибежала часов в семь вечера с тремя сумками в руках и с порога закричала:

– Маша, быстреё собирайся, нас машина внизу ждет!

– Какая ещё машина?

– Ну, какая, какая! Обыкновенная. Это Сергей Мефодьевич расстарался, попросил какого-то знакомого. Он считает, что женщины должны ездить в гости только на машинах. Ну, ты собралась? – доносилось из спальни.

– Да я уже два дня как собралась.

– Ну, тогда порядок.

Маша неожиданно расхохоталась.

– Ты чего? – растерянно спросила вышедшая из спальни Ксения.

– Да одного хорошего мужичка вспомнила, Гришу Парятина, мы работаем с ним вместе. У него тоже на все вопросы один ответ: «порядок» или «ну, тогда порядок».

– Так, говоришь, он хороший мужик? Тогда и я не хуже. Ну всё, побежали. Сумки захвати.

– А что в них?

– Как что? Что и положено к новогоднему столу: напитки и подарки.

Маша растерялась и застыла с открытым ртом, а потом плюхнулась на стул.

– Все, я не поеду! – На немой вопрос Ксении ответила: – Что же ты не напомнила, что что-нибудь купить надо. А я… Я совсем про всё забыла. У меня только одни думы…

– Забудь, я всё, что нужно, купила. Я сегодня богатая, в трёх местах получку получила! Ну, хорошо, хорошо, потом со мной рассчитаешься. Всё, поехали, а то упорхнет наша машина, как бабочка, и придётся нам с тобой пехом шлепать.

Молодой, веселый водитель, пока машина мчалась из ближних Черемушек по Ленинградскому проспекту и кольцевой, пытался завязать с женщинами близкое знакомство, много шутил и смеялся. А когда остановился в центре у сталинки, приоткрыв дверцу, закричал вслед:

– С новым годом, красавицы! Если надумаете, завтра можете позвонить мне. Повеселимся!

На четырнадцатый этаж лифт доставил их за минуту. Звонить долго не пришлось, на первый же крик кукушки дверь распахнулась, и Маша увидела низенького старичка в сером костюме и белой рубашке при галстуке. Он мило улыбнулся и проговорил:

– Рад приветствовать вас, дорогие гостинушки. Позвольте помочь,

Он каждой помог снять пальто. Ксения повисла на нем и, целуя в щеки, визжала:

– С новым годом, дорогой Сергей Мефодьевич, с новым здоровьем, с новым знакомством, с новым другом. Видите, сколько всего хорошего я принесла вам!

– Ну, будет, будет тебе лизаться-то, нашла бы кого помоложе. Давай, знакомь.

Ксения представила подругу:

– Маша Святкина, моя старая хорошая знакомая.

– Ну, какая же она старая, – недовольно проворчал Сергей Мефодьевич. – У неё ещё первая молодость не закончилась.

– Первая? – удивилась Ксения. – А когда же наступает вторая?

– А вот как на пенсию уйдете.

– А почему, Сергей Мефодьевич?

– Вот когда доживёшь, тогда и узнаешь.

– Ну, всё-таки? – не отставала Ксения.

– Ну, как тебе попроще объяснить… В народе не зря говорят: старость – что младость. Когда отходишь от дел, которыми ты занимался много лет, вдруг в одночасье появляется очень много свободного времени. И никаких забот, и всё у тебя есть, и и уже нет острых желаний. Вы меня понимаете? Как сказали бы в старину: человек находится на полном пансионе. Ему никуда не надо торопиться, рано вставать ну и тэ дэ. Ну чем не младенческий возраст! – засмеялся Сергей Мефодьевич. – Да что же мы в прихожей философии разводим. Сегодня же такой праздник! Проходите, душеньки. А вы, Маша, не стесняйтесь, будьте как дома.

Ксения впорхнула в гостиную первая, и Маша услышала её крик:

– Паша, ты!? Не может быть! Да откуда ты? Мы ж с тобой сто лет не виделись!

Когда Маша вслед за Сергеем Мефодьевичем вошла в комнату, она увидела Ксению, висящей на каком-то высоком, респектабельной внешности, мужчине, который, тоже не стесняясь, тискал Ксению и рычал:

– Ты всё такая же Ксюшка, хохотушка, озорнушка. Ну, как ты поживаешь, крестница? Все мужиков дуришь?

– Ой, дурю, Паша, ой, дурю! – кричала Ксения. – Так дурю, что они от меня сами дурными становятся! Ой, забыла! Паша, это моя подруга, Маша, а это Павел Смушников. Да пожмите вы друг другу руки-то!

Но Маша уже и сама узнала известного актёра, которого она знала по многим фильмам. Они сдержанно подержались за руки, а Сергей Мефодьевич пригласил:

– Ну, хватит обниматься и лобызаться. Прошу всех к столу, пора старый год провожать на свалку истории, пусть там пылится.

Мужчины выпили по маленькой коньяку, а женщинам предложили «Южную ночь», которое Маша очень любила, но уже давно забыла его вкус. Все оживились ещё больше. Ксения взяла бразды застольного правления в свои руки:

– А ты знаешь, Маша, ведь Паша мне однажды жизнь спас.

– Ну уж так и спас, – смущённо проворчал Смушников, выпячивая свою грудь. – Но если честно, то Ксюхе пришлось бы туго, если б я…

– Да погоди ты, – прервала Ксения, – я сама расскажу. Так вот. У нас были съемки в Сочи. У меня была небольшая ролишка, и в одном небольшом эпизоде я тону, и меня спасает местный мальчишка. Режиссёр «ловит» меня в кадр и кричит: «Правеё! Левее! Ещё чуть левее! Дальше! Ближе!» Ну, вобщем, минут двадцать он меня бултыхал и терроризировал, сволочь. А у меня уже силы кончаются, ведь я же не пловец на марафонские дистанции, кричу ему, что я устала. А он – искусство, мол, требует жертв. Гад такой! И тут он кричит: «Группа, приготовиться! Мотор!» А актер, который играл мальчишку, что-то замешкался. И вдруг я чувствую, что мои ноги что-то оплетает и тянет меня вниз. Я начинаю орать, кричать не своим голосом, мол, спасите, помогите, тону! А реж кричит в мегафон: «Стоп! Подожди немного, Ксюша, сейчас второй дубль начнем». Мне уже не до него, я чувствую, что мне не удержаться на поверхности и полминуты, кричу что есть сил: ” Да спасите же, я на самом деле тону!» Паша стоит на берегу и из-под ладони смотрит на меня. Потом быстро сбросил рубашку и бросился в воду. А потом помню только, что я под водой с открытыми глазами, вокруг медузы и рыбки плавают, а в ушах звон от лодочных моторов. И все. Очнулась я уже на берегу. Паша на мне верхом сидит весь потный и зелёный какой-то.

– Ага, будешь зелёным, – отозвался Смушников, – когда я тебя до самого берега вместе с неводом тащил, а потом ещё и на берегу откачивал!

– Вот, вот, оказывается, к берегу прибило кусок невода. В нем-то я и запуталась. С тех пор я и зову его крёстным отцом, – засмеялась Ксения, прильнув к Пашиному плечу.

Мужчины перемигнулись, и Сергей Мефодьевич сказал:

– Ну, душеньки, вы тут поворкуйте, а нам по-мужски надо потолковать.

Когда они оказались вдвоем, Маша окинула апартаменты, восхищенно покачала головой.

– Он что, один здесь живет?

– Один.

– Да, богато. Кто же он по званию-то?

– Генерал, кажется, – легкомысленно отмахнулась Ксения. – Или полковник. Одним словом, у него на погонах три звезды.

– И он мне поможет?

– Надеюсь. Попозже спросим. Он такой человек: если сможет что-то сделать, то сделает, если не может, то ответит «нет».

И тут из коридора донеслось пение:

– В лесу родилась елочка, в лесу она росла, зимой и летом стройная, зелёною была!

В дверь вплыли две ёлочки из алых роз, к основанию которых розовыми лентами были привязаны две большие коробки конфет. Из-за одной из ёлок выглянуло веселое лицо Паши, и он торжественно провозгласил:

– Дорогие девочки…

– Душеньки, – поправил голос Сергея Мефодьевича.

– Дорогие душеньки, – послушно исправился Паша, – от имени мужской половины поздравляем вас с наступающим новым 1995 годом.

– Замолчи, сухарь, – строго прервал его Сергей Мефодьевич. – Разве так надо поздравлять женщин. Душеньки, родные вы наши! Почему я всегда всех женщин называю душеньками? Потому что в мужчине без женщины остается одна плоть и ничего больше. Вы уж поверьте мне, старому женатику, а теперь вдовцу. Так пусть же в этот предновогодний вечер ваши души зажгут такой же пламень в наших холодных сердцах, как пламень этих роз.

– Фу, как напыщенно, – фыркнул Смушников.

– Ты ещё слишком молод, чтобы понимать, что напыщенно, а что от души.

– Не слушайте его, Сергей Мефодьевич, – закричала Ксения. – Это просто прекрасно! Мне ещё никто не дарил розовую ёлку!

Она снова повисла на старичке, целуя попеременно в синеватые от бритья щеки. Маша смутилась, когда к ней подошел Паша и с поклоном протянул букет.

– Это вам, Маша. Пусть новый год будет для вас счастливым.

– Спасибо. Мне это как раз очень необходимо.

4

Новогодние праздники похожи в каждой кампании и в каждой семье: сначала томительное ожидание этого придуманного людьми чуда, когда минутная и часовая стрелка сольются в одну вертикальную линию и зазвучат куранты, потом хлопки пробок от шампанского, крики, поздравления, звон бокалов и… А дальше? А дальше время так же методично и размеренно продолжает свой бег, не обращая внимания на человеческую радость и суету. Времени нет дела до людей, оно продолжает свою неутомимую работу, изменяя планеты, миры, вселенные, самих людей, разрушая одно и созидая другое. Оно неумолимо, и у него нет дат, кроме одной: вечности. Время всегда вечно, оно не молодеёт и не стареет, оно постоянно, как сам Мир.

Об этом думала Маша, когда они все вместе стояли на огромном балконе и смотрели праздничные салюты и фейерверки. И все-таки она пока живет в этом времени, живет в нем и её Сашка. Боже, где же он встречает свой двадцатый первый год: в землянке, в окопе, в танке, или просто спит, усталый и замученный, не обращая внимания на эту условную смену дат. У него сейчас могут быть только две даты: жив или… Маше даже в душе ужаснулась: нет, нет, второй быть не должно, не будет никогда, никогда, никогда!

Маша вспомнила, что когда Ксения подарила Сергею Мефодьевичу мясницкий аргентинский нож в кожаных ножнах с сыромятным ременным плетением, как зажглись его глаза. А потом он показывал им свою коллекцию ножей, которая занимала целую комнату, и они были повсюду: на стенах, в шкафах, в старинных комодах. Сергей Мефодьевич рассказал, что его коллекция началась с немецкого штыка, который ему пытался всадить в рукопашной один фашист. Нож скользнул по железному портсигару, лежащему в нагрудном кармане, пробил телогрейку, содрав клок мяса с груди, и застрял в ватине. Пока фашист пытался вытянуть своё оружие назад, молодой Сергей успел схватить того за глотку и переломить хрящ. Этот штык он тогда оставил на память.

А потом Ксения с Павлом где-то уединились, а Маша рассказывала Сергею Мефодьевичу о своей беде. Хозяин был прекрасным слушателем, он не перебивал и не требовал разъяснений. Лишь в перерывах, когда Маша умолкала, собираясь с мыслями, он задавал наводящие вопросы. Выслушав её историю, он сказал:

– Вот что, душенька, обещать я тебе ничего не буду. Хоть я и генерал, – а генералов в отставке не бывают – и у меня много связей, но, сама понимаешь, годы уносят друзей и бывших сослуживцев в мир иной. Скоро я сам там буду. Вот это правильно, что ты мне не говоришь, мол, вы ещё молодой, здоровый, проживете ещё о-го-го сколько! Нет, душенька, у всего свой срок. Сейчас новогодние каникулы, и продлятся они ещё дня четыре, так что на работе вряд ли кого застанете. В разные общественные приемные ходить не советую, они созданы для отвода глаз, чтобы угодить разным правозащитникам, которые борются не только с неугодным им режимом, они борются с любой властью, какая бы хорошая она не была. У этих людей такая харизма – бороться, бороться и ещё раз бороться. А с чем или с кем – это неважно.

Скоро появилась Ксения, розовая от румянца и довольная, словно мартовская кошка. У неё даже голос помягчел, она только что не мурлыкала и не терлась об Павла, который появился вслед за ней с таким невинным видом, будто они игрались в кошки-мышки.

Провожал их один Павел. Сергей Мефодьевич расцеловал обеих у порога и сказал, что с недавних пор после виновозлияний его почему-то тянет не к женщинам, а ко сну. Москва не спала, она гуляла, смеялась, дралась, кидалась в снежки, влюблялась, сходила с ума, пела, плясала, иногда ругалась и снова мирилась. Работали все бары, кафе и рестораны, стараясь опустошить кошельки благодушных горожан. Улицы сверкали разноцветными огнями реклам, ёлочных гирлянд, фейерверков, фонарей и человеческими улыбками.

И никто ещё не знал, что главный генерал страны в эти минуты на улицах Грозного преподносил себе подарок к дню рождения и отмечал новый год фейерверками из орудий, кострами из бронетехники и живого человеческого мяса, сотнями трупов солдат, офицеров, чеченских боевиков и мирных жителей. Москва беззаботно веселилась и гуляла, уверенная в том, что пламя той начавшейся далекой войны не опалит стен древнего Кремля, не затронет судьбы москвичей.

Маша и Ксения уснули, уверенные в том, что так удавшаяся новогодняя ночь сулит им радость, покой и блаженство на весь год, ведь по народным приметам: как встретишь новый год, таким он и будет.

Но уже на следующеё утро у страны наступило похмелье от вина и опьяняющих вестей с Кавказа: российские войска с боями вступили в мятежный Грозный и методично и уверенно, улицу за улицей, дом за домом освобождают его от незаконных вооруженных формирований, восстанавливая конституционный порядок. Опьяненные свежей кровью сенсаций, журналисты телеканалов показывали правду о войне, процеженную через сито военной цензуры. Словно гиены, почувствовавшие запах свежей крови, на Кавказ устремились полчища операторов, журналистов и корреспондентов со всего света. На полосах газет и на экранах замелькали кровь, горе, грязь – то, что называется лицом войны.

У счастливой Ксении не было ни радио, ни телевизора, и потому Маша ещё несколько дней была в спокойном неведении относительно событий в Чечне. За два праздничных дня они перегостили у всех знакомых, сходили на концерт новоявленной эстрадной дивы, после крика которой у Маши всю ночь болела голова, и посетили выставку новомодного художника, который своёй мазней пытался донести до своих почитателей свой богатый духовный мир.

Ошарашил её Сергей Мефодьевич, когда она вместе с Ксенией пришла к нему, чтобы узнать о Сашке хоть что-нибудь. Сергей Мефодьевич усадил их за чай, долго приглядывался к Маше, потом сказал:

– Вы, Маша, видно, телевизор не смотрите и газет не читаете.

Маша виновато улыбнулась:

– Праздники же, да и у Ксюши ничего этого нет.

– М-да. Значит, вы не знаете, что происходит сейчас на Кавказе. – Маша поставила чашку на стол и застыла в предчувствии неприятного. Сергей Мефодьевич заметил её напряжение и поспешил успокоить: – Нет, нет, Маша, про вашего сына я ничего определенного не узнал. Только точно могу сказать, что внутренние войска в боях сейчас не участвуют, у них другие функции.

– В боях? Каких боях? – Маша побелела. – Это там?

– Да, да, душенька, на Кавказе началась самая настоящая война. Бои в Грозном, очень много жертв. – И с горечью добавил: – Никогда не думал, что придётся воевать нашим внукам.

В сердцах Сергей Мефодьевич некрепко изругался:

– Политики хреновы! Неужели не ясно было, что с Кавказа ни в коем случае нельзя выводить войска. Надо же до такого додуматься: оставить Дудаеву всё вооружение. Да тут слепому было понятно, что оно рано или поздно выстрелит…

После этого разговора Маша уже ни дня не сидела дома. Она толкалась повсюду, надоедала, требовала, стучала кулаком, плакала. Но вс было нпопрасну: никто ничего не знал.

Однажды, встав утром, она долго лежала в постели и после долгих раздумий поняла, что ничего здесь не узнает и не добьётся. Ну, кому она и тысячам бегающих по московским начальственным кабинетам женщинам нужна со своими горестями и страданиями. Как грубо и афористично иногда замечал Лёшка: «Кого е… чужое горе.» Лёшка, милый, надежный друг Лёшка! Как он там сейчас? И она решила не медля позвонить домой. Боже мой, дом! Где он сейчас, этот её дом? Там, в родном городе, в Москве или на далеком Кавказе, где томилась половинка её души?

Дозвонилась она довольно быстро, но трубку никто не брал. В её квартире тоже никого не было. Маша взглянула на часы: ну, Галина, понятно, на работе, но Лёшка в это время всегда находился у себя. Побродив по шумному залу почтамта, позвонила снова. Трубку сняли сразу.

– Да, налоговая инспекция, – услышала она его голос.

– Лёша, привет, это я.

Маша почувствовала, как он вдруг замешкался:

– Маша, ты? Откуда? Ты все ещё в Москве? Как Москва? Стоит? Что там нового? Переворотов больше не ожидается? Как прошла встреча с Ельциным? Передавай ему большой привет от меня.

Ох, не зря Лёшка балагурил, не зря тянул кота за хвост. Маша резко спросила:

– Лёшка, что случилось? Говори, гад!

Алексей замолчал, шумно задышал в трубку, потом спросил:

– Ты как, мать, в порядке? А вино как пьёшь: маленькими глотками или залпом?

– Не томи, Лёша, прошу тебя, мне и так…

Она услышала, как он снова тяжело вздохнул, голос его неожиданно сел:

– Ладно, Машенька, я знаю, что ты сильная. Вобщем, вчера Галина заезжала ко мне на работу и привезла два письма.

– От Сашки?! – заорала Маша.

– Одно от Сашки.

– Что он пишет? Прочитать сможешь?

– Пишет, что все нормально, не болеет, не кашляет, живут в полевых условиях, кормят нормально. Поздравляет с Новым годом.

– Ну, слава Богу! А штамп на конверте есть? Адрес есть?

– Нет, никакого адреса. Только печать треугольная, видно, полевая почта.

– Ну, может быть, он хоть в письме намёкает, где сейчас находится?

– Нет, ничего.

– Как же так, ну мог же он хоть намекнуть, где его искать! Когда встречу, задницу надеру! Боже мой, я тут все пороги обила, чтобы узнать, где он находится, а он даже не удосужился…

– Маша, ты, пожалуйста, не ругайся, прошу тебя, – удивительно ласковым голосом прервал её Алексей. – Ты понимаешь, второе письмо пришло из его части.

Маша почувствовала, как её сердце остановилось, потом ворохнулось и забилось снова в предчувствии, что надвигается что – то неотвратимое и страшное. Ей показалось, что она потеряла голос, и не могла ничего сказать. Но Алексей продолжал сам:

– Вобщем, в письме сообщают, что Сашка пропал без вести. Маша, ты слишишь? Он жив! Сашка жив! Он не погиб, он просто пропал без вести! Маша, не молчи, Христа ради!

«Вот тебе и сильная», – подумала Маша, чувствуя, как сердце переполняется кровью и вот-вот лопнет, как наливается жаром голова и дрожат ноги, как в глазах плывут темные круги, а уши забило тишиной. В мозгу пульсировала лишь одна мысль: «Сашенька, сыночек, миленький мой, где ты сейчас, сыночек? Прошу тебя, отзовись хоть как-нибудь. Дай знак, успокой мое сердце». Но ничто и никто не ответил ей.

Маша не знала, сколько она стояла в оцепенении, из этого состояния её вывел чей-то толчок в плечо и далекий мужской голос:

– Вам плохо, женщина? Не могу ли я чем-то вам помочь?

Она ещё подумала: «Боже, неужели так могут обращаться к кому-то не только в кино». Она повернула голову и увидела рядом с собой невысокого пожилого мужчину в чёрном демисезонном пальто, несколько полноватого и седоволосого. Маша посмотрела на гудящую в руке трубку, на незнакомца и бескровными губами чётко ответила:

– Спасибо, со мной всё в порядке. – При этом она подчеркнула голосом слова «со мной»,

– Извините, просто я стоял рядом, тоже хотел позвонить, а вы вдруг побледнели и… – Договаривать он не стал. Маша, как она думала, улыбнулась, но губы её изобразили жалкую гримасу, и она ещё раз сказала:

– Спасибо, это со мной бывает, правда, редко. Простите, а у вас нет лишнего жетончика? Я, видите ли, не успела договорить.

Мужчина вытащил из кармана жетончик и протянул ей.

– Пожалста, нет проблем.

Маша взяла два жетона и, набирая номер, подумала: «Что за страна! Половина России умирает с голоду и замерзает, идёт война, всюду нищие и попрошайки, бандиты и воры, но даже самый последний бродяга ответит тебе: «Нет проблем». Она снова услышала голос Алексея:

– Маша, Боже мой, я подумал, что с тобой что-то случилось. Почему ты не отвечала?

– Во мне стряслось всё, Лёшенька. Но ты не волнуйся, теперь со мной всё в порядке. И отвечай только на мои вопросы, а то я жетоны взаймы взяла. Итак, где это произошло с Сашкой, какого числа и при каких обстоятельствах?

– Маша, я знаю только то, что написано в письме. Командование части сообщает, что сержант Святкин не вернулся в расположение части после очередного задания 6 января 1995 года. Это всё.

– Как не вернулся!? А на что же отцы-командиры!? Они куда смотрели!? Человек – не иголка. Что за чушь?

– Маша, я больше ничего не знаю! Ты меня допрашиваешь, как будто я там был вместе с ним и виноват в его пропаже!

Маша приспустила пары:

– Извини, Лёшенька, у меня что-то совсем расшатались нервочки.

– И ещё они пишут, что если ваш сын сержант Святкин появится дома, то пусть он немедленно явится в расположение части или в военный комиссариат по месту призыва.

– Да они что, с ума там посходили, дезертиром его считают! – возмутилась Маша. – Я этому никогда не поверю, что Сашка…! Хотя лучше и правда бы он сбежал из этого бардака, – тихо добавила она. – Ты же помнишь, Лёша, как друзья уговаривали его «закосить» от армии. Ты помнишь, что он им сказал: «Если каждый начнет косить от службы, то потом кто-то будет косить нас». Ты же помнишь, Лёша!

– Да помню, помню, что ты кричишь. Криком делу не поможешь. Но ведь отцы-командиры, как ты говоришь, этого не знают, потому и перестраховываются. И вообще, Маша, пропал – это не значит, что погиб. Ты уж мне поверь, я в Афгане всякого навидался. А Сашка мог и в плен попасть, может быть, и ранили, а его подобрал кто-нибудь, может быть, сам попал в какое-нибудь безвыходное положение, а выбраться не может. Вобщем, этих «может» может быть очень много. Так что не теряй голову, Маша! Остаётся только ждать.

– Ждать!!! – заорала Маша. – Ты с ума сошёл! Я ждать не буду, не хочу и не собираюсь! Я сама в Чечню эту поеду!

– Так я и знал, – вздохнул обречённо Алексей. – Ты звонить-то хоть будешь?

– Буду, – плаксиво ответила Маша.

– А писать?

– И писать буду, – уже со слезами на глазах ответила она.

– Ну, тогда до встречи, солдатская мать, жду тебя с Сашкой, самое позднее через неделю. Договорились?

– Ага, – ответила Маша и положила трубку.

5

Маша купила билет на поезд до Моздока. Чтобы не расстраивать Ксению, ничего о своём отъезде ей не сказала. И когда та ушла на свою биржу за очередной, как она горько говорила, «зряплатой», быстро сбегала в магазин и оставила на столе пакеты с мукой, яйцами, колбасой, консервами, чаем, кофе, две пачки сахара-рафинада и рядом положила записищу на куске старых обоев: «Ксюшенька, большое спасибо за приют и ласку. К сожалению, вынуждена срочно уезжать к Сашке, он наконец-то нашёлся. То, что на столе – для поддержания твоего бренного тела, чтобы твоей прекрасной душе жилось в нём тепло и уютно. Я верю, что мы с тобой ещё встретимся. Большой привет Сергею Мефодьевичу и Паше. Прощай, добрая моя подружка. Маша».

И снова грязный и гулкий Казанский вокзал, надоедливые цыганки, возбужденные, растерянные пассажиры, липучие попрошайки, бомжи и торговки. Маша нашла свой перрон, поезд, вагон. Слава Богу, что провожать её некому, она тут же предъявила проводнице билет и закрылась в купе. С кем же ей придётся коротать эти сутки?

Минут через десять в купе вошел молодой, лощеный господин высокого роста. Он сказал короткое и дежурное «здрасьте», снял с плеча и повесил дубленку, а потом по-хозяйски закинул на полку портфель-дипломат и кожаный коричневый чемодан. Взглянув на Машу, он сел за столик напротив неё и стал смотреть в окно. Следом за ним вошел низенький толстячок с потертым коричневым портфелем и авоськой, похожей на рюкзак, которого Маша мысленно окрестила «бухгалтером». Он как косточку на счетах тоже бросил «здрасьте», разделся и, попросив прощения за неудобство у лощеного, разместил свой багаж в рундуке. Несмотря на то, что на его голове не наблюдалось почти никакой шевелюры, он достал из нагрудного кармана синюю расческу и тщательно причесался, прижимая к розовой лысине три оставшихся волоска. Закончив эту процедуру, он стал нервно смотреть то в окно, то на дверь.

Маша про себя ругнулась: ну почему, черт возьми, нельзя продавать билеты так, чтобы формировались или женские или мужские купе! Хорошо, если едет одна семья – тут всё ясно и понятно, а если люди чужие друг другу, разного возраста, разных интересов да ещё разнополые. Все-таки однополые дорожные компании сходятся гораздо легче и быстрее. А тут ни переодеться, ни прокладку в трусах поправить невозможно.

Маша настороженно и даже неприязненно покосилась на дверь – кто же будет четвертым пассажиром. Если ещё один мужик, тогда хана. Она облегченно вздохнула, когда в купе впорхнула, с треском и скрипом отодвинув дверь, юное создание, почти без юбки и в короткой дубленой куртке, которое чмокнуло «бухгалтера» в щечку и защебетало:

– Прости, папулёк, мы попали в пробку, еле выкрутились.

«Папулёк» все ещё нервничал:

– Ленуся, ну нельзя же так – в самый последний момент на подножку вскакивать.

– Но ведь я же не опоздала! – не согласилось нервное и прекрасное дитя. – До отправления ещё целых четыре минуты. Ну, извини. Я сейчас, меня там Вадик провожает.

Дочь послала «папульке» воздушный поцелуй, развернулась на высоких каблуках и уже через секунду висела на шее молодого человека, по-видимому, того самого Вадика, отчего её коротенькая юбочка поднялась вверх, обнажив розовую попку в голубых трусиках. Запрокинув красивое, молодое лицо, она счастливо и беззаботно смеялась. А Вадик изо всех сил прижимал её к себе, мял за самые «выдающиеся» места и с блудливой улыбкой что-то шептал на розовое ушко.

Маша отвернулась от окна, достала из сумочки зеркальце и попыталась привести свою прическу в порядок. Ей почему-то неудобно и стыдно было смотреть на эту смеющуюся, всем показывающую себя, молодость, словно воровала у неё что-то, ей уже не принадлежащеё. Нет, она не была ханжой или брюзгливой бабакой, просто она уже знала, что наступает после вот таких сполохов призрачного счастья. По-видимому, знал это и отец-«бухгалтер», потому что он без особого умиления, даже с какой-то внутренней тревогой, наблюдал за сценой прощания дочери с Вадиком. Чтобы не выдать своих мыслей и не оскорбить отцовских чувств, Маша старалась не смотреть на мающегося отца. Но он вдруг сам взглянул на неё и с виноватой улыбкой сказал:

– Вот она, бесшабашная, свонравная молодость, ей нипочем будущее, она живет одним днём, тем и счастлива. Вы меня извините, нам предстоит долгая совместная дорога и нам за это время как-то придётся обращаться друг к другу. – Он слегка наклонил голову. – Меня зовут Семёном Михайловичем. Как Буденного, чтобы легче было запомнить.

У лощёного оказался теплый, даже ласковый, баритон:

– Я согласен с Семёном Михайлычем. Зовите меня Виктором.

– Маша, – представилась Маша, – или Мария Петровна, кому как удобно.

Семён Михайлович засмеялся:

– Все же на Машу вы больше похожи.

Маша в ответ лишь вежливо улыбнулась.

Наконец перрон потихоньку поплыл, а вместе с ним поплыли растерянные лица провожающих, забытые цветы, вагоны, стоящие в тупиках и на запасных путях, старые красные здания, изгороди, заборы, мосты, речки. А уже через полчаса за окном мелькали лишь голые лесополосы, прячущиеся за ними деревеньки, телеграфные и электрические столбы да заснеженные поля с занесенными скирдами соломы.