Боль
Апрель 1943 года. Ветер гонит рваные, хмурые тучи на звездопад. Лужи покрываются ледяной коркой. Вечером Лейтенант Чугаев отлежался в госпитале полтора месяца, после контузии и осколочного ранения в голову. В штабе полка получил предписание в свой родной 2-й стрелковый батальон. На складе получил новое зимнее обмундирование: две пары теплого белья, офицерские яловые сапоги, фляжку спирта, табачка. Вещмешок набрался под завязку. Полюбовавшись на новенький офицерский планшет, набросил плащ-палатку, отправился в сторону батальона, который занимал позиции вдоль речки Болва. Впереди темнело огромное поле, изрытое воронками мин, снарядов и бомб, которые оспинами просматривались через залитую водой равнину. Кое-где виднелись уцелевшие деревья, после недавних ожесточенных боев. В штабе предупредили, если напрямик, то до расположения батальона три километра, а если по дороге – это огромный крюк в семь километров. Прямо по болоту есть тропа. По ней есть вероятность добраться быстро, заполненную водой. Вооружившись огромной суковатой палкой, Чугаев решил идти напрямик. Сверху свинцовые тучи, внизу искромсанная земля с искореженными одиночными деревьями – навеяло тоску.
Сердце сжалось от боли за родную землю. Подумал: «Сколько еще может страдать и терпеть земля – кормилица, когда она вздохнет полной грудью». Вспомнились старенькие родители на Урале, босоногое детство, когда они с малышней бегали по теплому прибрежному песку Камы. Все осталось в прошлом, а сейчас надо было освобождать родную землю «от врагов». Как только застучал палкой по тонкому льду, думы отошли назад. Надо было двигаться вперед и не провалиться в ловушку. Наловчившись пользоваться батогом, быстро зашел вперед, выбирая не залитые водой поляны. Через полчаса увидел впереди себя человека, идущего зигзагами, который останавливался, видимо, просматривался к местности и очень неуверенно двигался вперед. Пошел мокрый снег. Чугаев ускорил шаг. Когда до человека оставалось метров сто, Чугаев хотел окликнуть, чтобы его подождали – вместе легче выбирать дорогу, но фигура взмахнула руками и исчезла. Чугаев догадался, что человек провалился в яму. Прыгая с кочки на кочку, подскочил к воронке. Увидел барахтавшегося в воде бойца. Шапка ушанка, подвязанная под подбородком, то уходила под воду, то высовывалась, руки хватались за кромку воронки и соскальзывали. Чугаев ухватил его тонущего за рукав шинели и потащил. Ноги скользили. Тянуть было тяжело. Одежда пропиталась водой. Вытащив, он развязал клапаны ушанки. Из-под шапки высыпался пучок русых волос. Чугаев удивился: «Господи, да это же девушка». Как учили в училище, перегнул через колено и стал выдавливать воду. Девушку вырвало. Интенсивно провел тренаж искусственного дыхания. Услышал голос: «Пожалуйста, потише, больно».
Чугаев обрадовался: «Слава Богу, откачал». Спросил пароль. Ответила. Побежал к кустарнику, наломал ворох веток, усадил на них девушку – младшего лейтенанта и стал снимать с нее намокшую шинель. Девушка завозмущалась: «Что вы делаете?» Чугаев приказным тоном потребовал: «Товарищ младший лейтенант, сейчас здесь я старший и прошу мне подчиняться: снимайте с себя мокрую одежду и немедленно, иначе простудитесь. Воткнул в землю два больших прута, набросил на них плащ-палатку. Достал из вещмешка запасное фланелевое белье, шерстяные носки и попросил переодеться. Застыдившись она прикрыла пухлое детское лицо руками и ответила: «Что Вы, я не пью!» – «Товарищ младший лейтенант медицинской службы, надо обязательно, иначе заболеете воспалением легких, а это очень опасно». Чугаев набрал в алюминиевую кружку снега, налил туда спирта и заставил выпить. Темнело. Идти было опасно. Решили дождаться рассвета.
Чугаев предложил: «Давайте знакомиться. Я командир взвода второго батальона 561 стрелкового полка, лейтенант Чугаев Александр Петрович, воюю с зимы 1941 года. Два раза ранен, один раз тяжело. После госпиталя направлялся в свою роту».
– Я, Оксана Ивановна Трегубова. Можете звать Оксана, как видите, младший лейтенант медицинской службы. После третьего курса сдала экзамены экстерном. Попросилась на фронт. Хирург. Направляюсь в медсанбат. Не знаю, справлюсь ли, опыта маловато, побаиваюсь. Практики всего два месяца при фронтовом госпитале.
По прибытии в роту Чугаева прислали к особисту. Спрашивали, почему опоздал в батальон на восемь часов. Заставили написать объяснительную. Определили под домашний арест в землянке. Чугаев подробно описал события прошедших суток, указал, как спасал младшего лейтенанта медицинской службы. На второй день особист сообщил, что факты, изложенные в объяснительной, подтвердила младший лейтенант Трегубова. В перерыве между боями Чугаев постоянно вспомнил Оксану. Припала к сердцу. Через бойцов, отправляющихся в санбат, передавал короткие письма-записки.
На Смоленском направлении Чугаев постоянно был в боях. Осунулся, простыл. Прихватил воспаление легких. Комбат Баландин приказал: «Немедленно в санбат!» Чугаева знобило, температура за сорок. Ноги подкашивались. Попросил адъютанта сопроводить его до санбата, боясь, что по дороге упадём замерзнет. Шел и мечтал наконец-то встретиться с Оксаной. Видел, как группа немецких бомбардировщиков пролетала над лесом и нанесла бомбовый удар за холмом. Обогнув пригорок, Чугаев увидел ужасающую картину. Солдаты баграми растаскивали дымящиеся бревна сараев, в которых был оборудован санбат. Спросил старшину, который командовал бойцами: «Вы не подскажите, к кому мне обратиться. Приболел, кажется воспаление легких, что мне сейчас делать? Может, отправиться обратно в свой батальон?»
– Ни в коем случае, сейчас подвезут зимние палатки, и к обеду госпиталь будет функционировать, а пока зайдите вот в ту землянку, над дверями которой прибит шест. Ударной волной сорвало табличку, там сделают Вам укольчик. Англичане поставили. Отличное лекарство, называется пенициллин. Три дня и температуры нет, неделя и вы забудете, что были на грани жизни и смерти.
– Товарищ старшина, еще один вопрос. Знаю, что у Вас в санбате была младший лейтенант Трегубова, ее увидеть можно?
Старшина снял ушанку, рукавом вытер катившуюся по щеке слезу и ответил: «Нет младшего лейтенанта Трегубовой, нашей Оксаночки. Прямое попадание. Хоронить нечего. Один планшет остался, в котором записки от какого-то лейтенанта Чугаева». Чугаев хватал морозный воздух. Спазм сдавил горло. Резкая боль ударила под левую лопатку. Боль сжимала сердце, не давала дышать. Чугаев машинально расстегивал и застегивал фуфайку.
Схватил старшину за плечи и закричал: «Этого не может быть! Господи, да что же это такое!» и заревел навзрыд, как будто потерял самого близкого и родного человека. За полгода боев терял друзей, хоронил бойцов своего взвода, то было как сон, а это явь. Дни и ночи нечеловеческого нервного напряжения вылились в этом крике.
– Старшина, где планшет?
– В землянке, сейчас принесу.
Чугаев узнал свой планшет, который подарил Оксане при расставании. Боль в сердце усилилась, как будто кто-то прожигал его раскаленным прутом и набивал на голову железный обруч: «Бум! Бум! Бум!» Чугаев, изнемогая, присел на ящик из-под медикаментов. Под целлофаном планшетки, по углам, лежали два треугольника, а посередине раскрытая последняя записка, в которой он писал, что очень и очень хочет видеть ее и желал бы всю жизнь сидеть у камелька с ней рядом, прижавшись друг к другу, как в ту ночь. Чугаева трясло, боль не отступала. Попросил у старшины спирта. Налил полкружки, насыпал снега, размешал щепочкой, подозвал старшину.
– Старшина, давай помянем Оксану.
– Товарищ старший лейтенант, она мне за дочку была. Часто вспоминала Вас и рассказывала, как Вы ее спасли. Там беда миновала, а тут погибла. Хирург была от Бога.
Выпили. Чугаев почувствовал, что слабеет. Боль в сердце не проходила.
Попросил: «Старшина, плохо мне, отведи в землянку». Позови, кто тут есть из медперсонала. Пусть быстрее сделают хваленый укол пенициллина».
– Не волнуйтесь, товарищ старший лейтенант, мы Вас быстро поставим на ноги.
Чугаев после укола провалился в глубокий сон, но боль в сердце осталась на долгие годы.
Отмечая 60-летие Победы, Чугаев с болью вспомнил Оксану и ночь на болоте, когда они, дрожа от холода, прижавшись друг к другу спинами, коротали время.
Много их, молодых девчат, не дожили до победы, не оставили о себе Памяти в продолжении рода.
Прикосновение к прекрасному
В память заслуженного художника Абхазии Крайнюкова Алексея Емельяновича
В дни празднования 30-летия Великой Победы у нас зашел как-то разговор о летчиках части – участниках войны. Снова вспомнили мы 13 июля 1943 год – день, когда в воздушном бое под Курском летчиками полка было сбито 32 самолета противника, а наши потери составили всего две машины.
– Как бы эти события отобразить в комнате боевой славы? – задумали мы.
– А знаете что, – сообщил капитан Ю. Чернышев, – рядом со мной живет художник Алексей Крайнюков. Надо попросить его. Он поможет.
В одно из воскресений я направился к Алексею Емельяновичу домой. Беседа наша длилась до позднего вечера. Художника вспомнил боевой путь своего родного авиационного полка, прошедшего от Кубани до Берлина, показал мне фронтальные зарисовки из жизни однополчан. Здесь же были эскизы партийного собрания части, на котором выступал двадцатичетырехлетний командир полка майор А. Боровых. Художник рассказал, как создавались те или иные картины, как рождался их замысел.
– А что, если мы развернем выставку ваших картин у нас в части? – пришла мне в голову мысль.
Алексей Емельянович охотно согласился подготовить такую выставку. Тут же обговорили, что и как делать. Отобрали более семидесяти картин.
Три дня работала выставка, и все это время не иссякал поток людей. Шли офицеры и прапорщики со своими семьями, шли солдаты и сержанты. Те, кто побывал в первый день, приходили снова и во второй, и в третий.
Что же представил художник на выставку?
Вот большой зал. В нем размещены картины, посвященные военной тематике. Останавливаемся у самой большой, запечатлевшей подвиг Владимира Папулия, который, как и Александр Матросов, грудью закрыл амбразуру вражеского дзота. Алексей Емельянович обстоятельно рассказывает, как был совершен этот подвиг, по каким документам писалась картина.
В долгом молчании стоят посетители у картины «Надя Курченко». Отважная бортпроводница смотрит на нас живыми глазами, кажется, что она сойдет сейчас с картины, мило улыбнется и скажет: «Товарищи пассажиры, удобней рассаживайтесь. Пристегните ремни…»
А вот портреты героев штурма рейхстага, генерал-полковника Шатилова, полковника Зинченко, подполковника Неустроева, старшего лейтенанта Сьянова, старшины Кантария. На всех портретах – личные автографы героев.
В противоположной стороне зала – картины боевой учебы и службы пограничников: «На дозорной вышке», «В секрете», «Застава».
А вот и непосредственно наша… Перед нами картина «В перерыве между боями». Спор летчиков. Все они в движении, на лицах радость. Идет обсуждение очередного победного боя.
Нельзя без волнения смотреть картину «На Берлин». Механики растаскивают свежесрубленные ветки, которыми замаскированы самолеты. Парами взлетают «ястребки». Первые взлетевшие пары далеко на горизонте, где виднеются пригороды Берлина. На переднем плане – механик самолета у плоскости. Последние приветствия летчику, в которых выражено пожелание успешного выполнения задачи и возвращения на свой аэродром. На самолетах надписи «За Родину!», «На Берлин». Вся картина в динамике, в неудержимом движении вперед, к победе.
А вот мы у картины «Конец стервятника». Скрученные лопасти винта, коробится обшивка, багровые языки пламени, плотный черный дым. Полыхает фашистский самолет – возмездие пришло.
Входим в следующий зал. Его можно назвать залом «Дружбы народов». Здесь выставлены картины, повествующие о братстве советских людей разных национальностей.
Третий зал – пейзаж и бытовая тематика. Привлекают пейзажи «Цветы альпийские», «Прибой», «Морской берег», «Мостик в Новом Афоне», «Иверская гора».
Четвертый зал – это зал солнца и тепла, зал нежности. Здесь картины смотрят на нас со своей детской непосредственностью. Одна из них так и называется «Дети». Жаркий, в солнечный день. Поляна в саду. Длинная тень от деревьев. А в ванне бултыханского дети, играют в мяч. Не хочется отходить от картины «Малая Рица». Она полна света, веселых красок. Дети единогласно заявили, что это самая лучшая из всех… Выставка была открыта всего три дня, а отзывов – целая тетрадь. Офицеры, прапорщики, члены их семей, воины как бы прикоснуться к прекрасному. Картины дали им богатый материал для раздумий.
Вот некоторые из этих отзывов. «Алексей Емельянов, очень хочется походить на Ваших героев». «Спасибо Вам за выставку». «Нам очень понравилась жизненность картин, выразительность красок. В картинах на военные темы хорошо показан образ национального героя. Замечательно изображена природа Кавказа и Украины. Осмотрев выставку, мы получили огромное удовольствие. Уважаемый Алексей Емельянович, от всей души желаем крепкого здоровья, творческих успехов в Вашей работе. Жить и работать на радость людям».
Без преувеличения можно сказать, что выставка сыграла большую роль в военно-патриотическом воспитании жителей гарнизона.
Верность и память
41 ИАП посвящаю
В пятидесятых годах я проходил службу на Дальнем Востоке, сначала на Майгатке (междуречье Май и Гатки), затем на Постовой, в Советской Гавани. Городок невелик. Основа его Советская (Императорская) Гавань: огромная пятилапая бухта. Узкий вход легко перекрывался противолодочными сетями. Удобные стоянки для военных кораблей: бросил трап и на берегу, без всяких причалов. В то время в гавани стоял целый флот с эскадрами всех типов кораблей, от подводных лодок до торпедных катеров. Военно-морскую базу прикрывали три полка истребительной авиации, сосредоточенных на аэродроме «Постовая». Приданный флоту минно-торпедный авиационный полк, на вооружении которого были самолеты Пе-2 и ТУ-2, базировался на аэродроме «Майгатка» в полста километрах от Советской Гавани. Вокруг аэродрома на десятки километров ни одного поселения. Семейные офицеры жили за восемь километров от аэродрома. Рождались дети, умирали старики. Бились летчики, большей частью при посадке. Посадочная скорость у Пе-2 большая и основные стойки шасси при посадке зачастую обламывались. За домами у дороги, вдоль елового леска, образовалось военное кладбище. 9 мая и 3 сентября каждая эскадрилья плели венки, приезжали на грузовиках, поминали и уезжали, но вдовы обычно оставались, каждая на своей могилке, просиживали до заката солнца, вспоминая короткую женскую любовь. В середине пятидесятых годов полк был переучен на новый этап бомбардирования и переброшен на вновь построенный аэродром. Военный городок опустел, вдовы разъехались по России.
Татьяна Степановна, шеф-повар в офицерской столовой, с дочерью Светланой, молодой учительницей начальных классов, «Сероглазкой», так мы ее прозвали, с толстущей русой косой ниже пояса, переехали в Советскую Гавань на Постовую. Татьяна Степановна говорила: «Все ближе к мужу». Муж ее, командир 2 АЭ, был похоронен на Майгатке. В августе 1945 года полк вел боевые действия против милитаристской Японии. В один из вылетов самолет попал под сильный огонь зенитной артиллерии. Командир экипажа был тяжело ранен, но довел машину до аэродрома. По дороге в госпиталь он скончался. Командир нашей части, после торжественного построения 9 мая, спрашивал: «Кто поедет сопровождать Татьяну Степановну и возложит венки?» Вскакивало шесть-семь молодых лейтенантов, причин этому было несколько: это и почтение памяти, и весна, лесная дорога на Майгатку утопала в разноцветье, а главное, всем хотелось побыть рядом со Светланой. Влюблены в нее были все: и холостяки и женатые, но она предпочитала компанию двух неразлучных друзей, молодых летчиков Глеба и Кирилла. Сватались к Светлане оба. Ребята шутя бросали «Решку» – кому? Светлана заливалась смехом и говорила: «Дурни вы, дурни, разве с любовью можно шутить». Выбрала она Глеба. Друзья дали клятву верности друг другу. Глеб просил: «Кирилл, если что со мной случится, Светлану одну в беде не оставляй». Молодожены, как и мы, холостяки, бегали в Матросский парк на танцы. Вокруг нас всегда кипело веселье. Все со дня на день ожидали потомства – пополнение нашей молодежной эскадрильи. И вдруг Глеба не стало. Он погиб при вылете из дежурного звена на перехват нарушителя. Аэропорт закрыло плотным туманом. С первого захода Глеб не смог посадить самолет. Пошел на второй круг, но где-то за пять-шесть километров до аэропорта закончилось топливо. Самолет терял высоту. Дали команду катапультироваться, парашют не успел раскрыться, высота была мала. Похоронили его на Майгатке, рядом с отцом Светланы. Мы горевали. У Светланы родилась девочка, назвали ее Надеждой. Уговорили Светлану соединить свою судьбу с Кириллом. И рождались у нее каждый год девочки. Все ждали мужика. Седьмым родился мальчик. Назвали его Глебом, в память о друге.
В конце пятидесятых я перевелся на Кавказ. Все годы томила тоска, хотелось побывать в Советской Гавани, побродить по тропинкам, по которым бегал на танцы, взглянуть в глаза ушедшей юности. Думалось, а вдруг кого-нибудь увижу из друзей молодости, может, кто остался там жить. В 60–70-е годы шло бурное строительство Советской Гавани. Офицеры получили квартиры со всеми удобствами. В 1991 году открылся рейс Краснодар-Хабаровск. Собрался. Сутки, и я в Хабаровске. Из Хабаровска на «Аннушке» в Советскую Гавань. Рядом со мной красивая голубоглазая, с толстой русой косой женщина. Она переговаривается через проход с сынишкой лет пятнадцати. Смотрю: такое знакомое, такое родное лицо и разговор памятен. Разговорились. Рассказала, что в Советской Гавани надеется встретить сестер и брата, на 9 мая они съезжаются, чтобы навестить могилки родных и близких: бабушки, дедушки, отца, отчима и матери. И начала свой рассказ о дедушке, летчике, который погиб в августе 1945 года. Когда назвала фамилию, я крепко сжал ее руки и воскликнул: «Я знаю, как Вас зовут. Вы Надежда, а Ваш отец Глеб, а отчим Кирилл, а мать Светлана! Я был на Ваших крестинах».
Садились на Майгатке. Военный аэродром был передан гражданской авиации. Я прильнул к иллюминатору. Узнавал места, где не был 35 лет. Когда вышли, я стал расспрашивать, что с отчимом и мамой. Слезы покатились у нее из глаз. Еле выговаривая, она рассказала печальную повесть. В начале 60-х они перевелись служить на Запад. Бабушка осталась в Советской Гавани, не захотела оставлять могилу мужа.
Служа в Европейской части Союза, они рвались в Советскую Гавань. Через десять лет, по замене, они снова в Советской Гавани. Здесь случилась беда – погиб Кирилл, выполняя ночью задание над Татарским проливом. Похоронили его рядом с Глебом. Друзья снова были вместе, теперь навечно. Через год умерла бабушка, Татьяна Степановна. Завещала похоронить рядом с мужем на Майгатке. В прошлом году ушла из жизни мама, Светлана. Похоронили ее там же, на Майгатке. Все сестры повыходили замуж за военных, брат окончил высшее военно-топографическое училище, майор. У нее, Надежды, две дочери и сын Иван, названный в честь прадеда. Учатся все трое успешно. Сын помешан на авиации.
Командование части с теплотой и радушием встретило меня. На Постовой был только один полк, два других расформировали. В офицерской столовой устроили торжественный ужин. Летчики и техники просили: «Дед, расскажи про те послевоенные годы, как летали, как дружили, кого любили?» Я посетовал, что, наверное, могилки на Майгатке заброшены, Майгатка далеко, кто приедет. Замполит ответил:
«Мы 9 Мая каждый год ездим возлагать венки и поминать». На другой день, после торжественного построения, на двух машинах, мы отправились на Майгатку. После нескольких недель хмурой погоды выдался солнечный теплый денек. Когда мы подъезжали, то увидели, как несколько мужчин с ребятишками поправляли могилки, женщины расстилали скатерть. Увидев меня, Надежда обрадовалась, стала дополнять свой рассказ, оказалось, что три сестры живут в Советской Гавани. У двоих мужья моряки, демобилизовались, остались здесь. Моряку без моря нельзя. Природа тут богатая: рыба, круглый год, грибы, ягоды, кедровые орехи.
Надежда при всех сказала: «Завещаю похоронить меня здесь, по окончании жизненного пути, на нашей родовой обители, рядом с отцом, отчимом, мамой, бабушкой, дедушкой».
Еще, все сестры и брат дали обет, что в их семьях будет не менее трех детей и названы они будут в честь деда, бабушки, прадеда, прабабушки, матери и отцов: Иванами, Татьянами, Глебами, Кириллами, Надеждами.
Летом 1998 года пришла горькая весть – расформировали последний авиационный полк в Советской Гавани.