Поплешка

– Вы-то чем жить будете, вы-то?

Мужичок промолчал.

– Что вам-то делать? – настоятельно повторил я.

Но мужичок снова не ответил и неожиданно вымолвил:

– Хорошие есть места на Белых Водах!

– Ты почему знаешь?

– Ходили некоторые.

– Что же, там и остались?

– Э, нет, – воротились. Не способно, матушка… Земли там свободной не стало. Придешь – гонят. Купить ежели – достатков не хватает… Воротились.

– Вот урожаи опять, – помолчав, произнес он, – оченно стали плюхи урожаи. С чего это? – и, не дождавшись моего ответа, сказал: – А с того, матушка, нечем нам стало работать… Ни навозу у нас, ни лошадей… Ледащий мы народ.

– Ну, надеетесь же вы на что-нибудь, ждете же чего? Чего вы ждете? Ну, чего вы ждете?

– Может, нарезка какая будет… Может, насчет земельки как… – робко и неуверенно предположил Поплешка.

– Да если вам и дать-то еще земли – вы небось и ее мироедам отдадите…

Поплешка подумал.

– Ежели прямо вот как теперь – отдадим, – сказал он решительно, – нам один конец – ее отдать… Потому, насчет пищи у нас недохватка. Большая недохватка насчет пищи. Ежели так будем говорить: нарежь ты мне теперь, ну, хоть бы три сороковых, – прямо бы я их Зоту Федосеичу заложил. Куда как нужно тридцать целковых!.. Это тридцать, матушка, ежели не подохнуть… А там окромя еще: там долгов за мной более двух сот – вот за одра за этого шестьдесят целковых Зот Федосеич считает, – с ненавистью указал он на лошаденку, – там недоимки семнадцать, там скотинёнки надо! – и, как бы охваченный наплывом непрестанных нужд, он с безнадежностью воскликнул: – Э, нет, и нарежут ежели, то не поможет!.. Умирать нам, матушка… Один нам конец – умирать!

И переполнив тон свой назидательностью, продолжал:

– Я тебе расскажу – знаменье тут было. В селе Тамлыке вот… Вот, матушка, слышат люди – плачет ктой-то под престолом в ихней церкви… Поговорили с попом, тот и бает: надо покараулить, говорит… И сел на ночь в алтаре. Только, матушка, сидит он, и вдруг o-полночь приходит белый старец. «Что ты, говорит, сидишь, – это попу-то, – ты хоть не сиди, я тебе ничего не скажу, а скажу я, говорит, отроку или отроковице…» Думали-думали – посадили на другую ночь отроковицу. Ну, сидела-сидела эта отроковица и заснула. Только слышит, кто-то будит ее, смотрит – белый старец. «Скажи ты народушке, говорит – и говорит таково грозно, – быть беде до исходу… Быть беде до исходу, быть голоду до пяти годов… есть народушке друг друга…» И пропал. Вот оно что, матушка, вот о чем надо поразмыслить. Аль опять тебе порассказать: у мужика на копнах птицы говорили. Где, не знаю, но только в округе. Он подкрался и слышит говорят… Одна птица большая, белая, другая поменьше и вроде как с красниною. И говорят они человечьим языком. «Ой, много беды на свете! говорит меньшая птица, людское горе что море стало…» – «Это не горе, горе впереди, – отвечает большая птица… – И такое горе, что супротив татарщины али француза вдвое боле!.. Много, говорит, беды впереди…» Вот оно что, матушка!.. И вид у птиц вроде как звериный, очи светлые, и нос широкий…