Русский сценарий для Голливуда. Библиотека приключений. Том 1

10

Прощальный бал для выпускников ректорат «Института геологии» устроил без проблем. И все благодаря спонсору – фирме «Ковалев и компания». Его стараниями ночной клуб «Русалка» гостеприимно распахнул двери для дипломированных специалистов. Накрыл столы по высшему разряду. Было «Шампанское», коньяк и водка. Всевозможные ликеры и коктейли. Много шоколаду и фруктов. Традиционные салаты «Оливье», «Зимний», «Селедка под «шубой», морковный, свекольный, из свежих огурцов и помидор. Грибной суп. Жаркое, шницеля, картофель фри и даже шашлыки. Всю ночь играла музыка. Выпускники веселились на полную катушку…

И, как всегда, в подобных случаях все началось с того, что Северков от себя лично, а также от имени ректората, поздравил вчерашних студентов с окончанием ВУЗа и поблагодарил Эрнеста Ковалева за материальную поддержку в организации прекрасного вечера, которую Игорь Максимович расценивал, как своеобразный вклад в Отечественную науку! Но, увы. Эрнест спонсировал сие торжество не потому, что для потраченных денег у него места в сейфе не нашлось. На это его подвигли две причины. Одна – задобрить ректорат, чтобы из университета без помех перекантоваться в геологический институт. А, главное – это то, что в нем училась девушка, к чарам которой он был до сих пор не равнодушен!..

…Настя вынула послание без адреса отправителя и получателя из своего почтового ящика. «Видимо, кто-то поработал за курьера», – подумала она. Повертев им в руках, увидела, что это был обыкновенный пригласительный билет. В нем говорилось о том, что студентка «Института геологии» Барсукова Анастасия приглашалась на выпускной вечер такого-то числа, в такое-то время. В конце стояла подпись ректора Северкова. Внизу на последней страничке билета мелким шрифтом значилось, что он был отпечатан там-то. Тираж – столько-то экземпляров. Послание пахло дорогими французскими духами. Настя заинтриговалась. В последнее время в жизни у нее все складывалось не так, как надо. Не то, чтобы она мучалась совестью из-за своего кокетства с преподавателем Юрским и оттого, что, не чувствуя себя ни в чем виноватой, не извинилась перед ним. Нет! Ее волновало совсем другое. Что, если это он адресовал ей пригласительный билет? Он искал встречи с ней! А – что, если отправитель – другой? Но кто? Неужели?..

Ночной клуб «Русалка», едва вместивший около сотни студентов и преподавателей, по мнению Николая Юрского, вообще мало подходил для выпускного вечера. Торжественность обстановки подменили крикливой помпезностью. Дорогая меблировка, роскошная обшивка стен. Вдоль и поперек разрисованный полуобнаженными «амурами» и «зефирами» потолок. Неяркий и мягкий свет, казалось, с трудом пробивавшийся к посетителям клуба из-под пестрой стеклянной мозаики плафонов. Изысканный сервис. Все это говорило само за себя. «Русалка» предназначалась для интимных встреч и молодежных тусовок. Поэтому, когда, в очередной раз выйдя в середину зала, ректор Северков попросил внимания, в наступившей тишине его голос, как заводской гудок, прозвучал призывно и отчужденно.

– Сегодня мы прощаемся с выпускниками. Надеемся, что те знания, которые ребята получили в нашем ВУЗе, они используют на благо своей Родины! Специалист тем и отличается от дилетанта, что он…

– Специалист! – не растерялся кто-то из зала.

Преподаватели и сами виновники торжества вяло зааплодировали.

В простеньком темном жакете, белом блузоне и черном галстуке, плотно облегавшей бедра юбке чуть выше колен Настя напоминала стюардессу, из-за поломки воздушного лайнера оказавшуюся не у дел. Она вручала дипломы, под гром аплодисментов пожимала руки выпускникам. «За что мне – такая честь?» – казалось, было написано у нее на лице. Тем не менее, преподаватели, заведующие кафедрами, деканы факультетов, доктора, кандидаты наук и студенты, как будто бы, были вполне довольны вечером. И на их взгляд дипломирование выпускников и организация мероприятия проходила, как надо, и заслуживала лишь похвал. Юрский пристально наблюдал за Настей. Сердце его учащенно билось. И всякий раз под ее горящим взором он опускал глаза, не зная, радоваться ему или огорчаться, любить или ненавидеть?

Эрнест хлопал в ладоши вместе с педагогами и студентами.

– Удачи вам, наши дорогие выпускники, счастья, здоровья и отличного отдыха! – напутствовал Северков вчерашних подопечных. На этом официальная часть вечера была благополучно завершена.

В противоположном от сцены углу веселыми огнями зажегся бар. Бармен и диск-жокей в одном лице, врубил какой-то чумовой рок-н-ролл. Для подобающего случая он был одет в строгий черный костюм. Но это ничуть его не стесняло. С большой важностью и ловкостью фокусника он готовил винные, коньячные и водочные коктейли. Среди молодых специалистов нашлось немало любителей дармовых горячительных напитков. Прилепившись к стойке бара, они беспрестанно прикладывались к своим бокалам, так, как от спиртного на столах, то есть, положенной для гостей заведения нормы, давно остались лишь рожки да ножки. Но вот в фойе ночного клуба появились трое омоновцев…

Юрский мотался из одного в другой конец «Русалки», неохотно общаясь с коллегами, и ни к еде, а, тем более, к выпивке даже не притронулся. «Так, вот оно, что значит! – про себя досадовал он. – Какой-то хлыщ с портмоне, набитом до отказа долларами, спонсор выпускного вечера!..» То, как беспринципно отнесся Северков к такому значимому для всего института событию, как чествование молодых специалистов, оскорбило Николая до глубины души. А студентка Барсукова! Сидя за столиком, она вкушала от благ мирских, громко обсуждая какую-то тему с выпускниками. И, вероятно, чтобы отомстить ему за недавнее пренебрежение к ней, нарочно не обращала на него никакого внимания. Потом она демонстративно встала из-за стола и направилась к бару, за которым Ковалев о чем-то разглагольствовал с барменом.

– Гоша!

Эрнест небрежно ткнул пальцем в пустой бокал. И бармен отреагировал правильно.

– Гоша!

Настя стрельнула глазками в хозяина бара.

– Я хочу медляк!..

Тот не заставил себя долго ждать, и пары танцующих плавно закачались в такт мелодии.

– Вы разрешите? – послышалось за спиной у Насти.

Она обернулась и по ее лицу пробежала легкая тень разочарования. Девушку приглашал на танец совсем не тот человек, с которым она протанцевала бы хоть до самого утра. Настя в нерешительности переминалась с ноги на ногу, а дипломированный специалист растерянно хлопал рыжими ресницами, виновато улыбаясь.

– Танец мой!

Эрнест так крепко сдавил кисть Настиной руки, что ей стало больно. Но, скрывая недовольство, она не повздорила с ним, чтобы не испортить вечер гостям ночного клуба «Русалка». Крайне раздосадованная, девушка даже не танцевала, а стояла на месте. А Эрнест вился возле нее, точно ирод, и вихлял бедрами туда-сюда, словно исполнял пляску живота… Она многообещающе моргнула ему глазом.

– Я – сейчас!..

…Дома Настя уткнулась лицом в подушку и разревелась, как маленькая дурочка. Ах, как не хватало ее нежному и преданному сердцу большой настоящей любви! Верного друга, чтобы поделиться с ним своими радостями и печалями, мыслями и переживаниями. Да и просто поболтать о том, сем с любимым человеком было бы неимоверным счастьем! Только, каким образом, его заслужить? Ведь никому неведомо, как созревают в потаенных глубинах человеческой души подлинные желания? Как проницают слабые токи любви от головы и до пят его существо, постепенно усиливаясь и превращаясь в молниеносные проблески? Как копится заряд, чтобы после ослепительного удара зажечь всё вокруг новым светом?..

Глава третья

1

Уилки Фармеру обрыдла жизнь на ферме. Он вырос, возмужал. Перед ним открылись все перспективы, какие только могла предложить Америка для американцев, чтобы разбогатеть. Ее более или менее респектабельные граждане были единодушны во мнении, что в такой сказочно богатой стране лишь тупой и ленивый не сколотил бы себе приличного состояния. Конечно же, еще очень важно быть удачливым! Но господь справедлив, и шанс дается каждому. Разница лишь в том, что одному он – впрок, а другому – нет. Казалось, природа наградила Уилки железной волей и мужской хваткой. А он целые дни только и делал, что пролеживал бока на кровати дома и от скуки плевал в потолок. Но это была только видимость бездействия. Всякой ложке – своя окрошка!

– Ты бы, хоть, помог отцу скотину накормить! – хулилась мамаша Шарлотта. – Ишь, бугай, опять разлегся, как наш толстый боров!

В конце концов, она его доконала. Чтобы немного развеяться, Уилки без гроша в кармане ранним утром тронулся пешком в город. Точнее, небольшой захолустный городишко, куда сельчане возили на продажу мясо, молоко, муку и мед. Отмахав пятнадцать миль кряду, ровно в полдень молодой человек оказался на месте. Чтобы немного передохнуть, он зашел в первую попавшуюся ему на пути пивнушку с экзотическим названием «Райская птичка». Так, как день был будничный, то в салуне за кружкой пива изнывали от скуки всего лишь два-три посетителя. Уилки также обосновался за одним из свободных столиков. К нему подошла полногрудая негритянка, по-видимому, хозяйка питейного заведения. Глядя на нее, Фармер подумал, что если это – та самая «райская птичка», в честь которой назвали закусочную, то такой рай был не для него. Уж, лучше – сразу в преисподнюю!

– Чего жаждет душа ковбоя? – игриво спросила негритянка.

В ушах у толстухи блестели золотые сережки в форме клиновых листьев. На шее висела цепочка из довольно крупных звеньев. На ней крепился не менее увесистый крест. На пальцах обеих рук прочно сидело по массивной печатке плюс по кольцу с бриллиантовыми камушками.

– Небось, это, тебе, не фальшивка какая-нибудь, а самые что ни на есть настоящие, золотые! – похвастала весьма упитанная дама, заметив с каким пристальным вниманием, юноша рассматривал ее прибамбасы.

Она кокетливо трепыхнула сальными плечами.

– Так что будешь пить, красавчик?

Красавчиком Уилки себя не считал, хотя и уродом – тоже. Но он простил хозяйке пивнушки незаслуженный комплимент, поскольку глядела она на него не просто с симпатией, а с откровенным вожделением. По натуре грубый и неотесанный, но очень ранимый, Фармер ничего не имел против женщин, воспринимавших его, как мужчину, со всеми вытекающими отсюда последствиями. И, пускай, ему лишь предстояло пройти значительный отрезок жизненного пути, чтобы достигнуть порога зрелости, но это ничего не значило, поскольку он всегда мог на деле доказать: в том, что отличает представителя сильного пола от противоположного ему, он ни в чем не уступал другим. А, возможно, и превосходил. Поэтому юношу настораживали и отталкивали от себя особи прекрасной половины человечества, ждавшие от него возвышенных и утонченных чувств. То есть, того, что в Уилки не заложила мать-природа. Фармер-младший снова скользнул взглядом по побрякушкам толстухи. Он, конечно же, не был знатоком женских сердец. Но этого и не требовалось, чтобы понять: она не принадлежала к натурам романтическим, грешившим чрезмерной влюбчивостью и, как путник в жару о глотке воды, мечтавшим о пылких признаниях, в которых должен был по десять раз на дню изливать собственную душу предмет их обожания. Всему этому негритянка явно предпочла бы золото.

– Я ищу работу! – с облегчением вздохнув, ответил Фармер-младший.

– Работу?

Толстые, как свиные отбивные, губы негритянки слегка искривились в усмешке.

– Какую именно работу ищет мой мальчик?

– Всякую!

– Ну, если ты – на все руки мастак, тогда, пожалуй, я спрошу у мужа, не требуется ли нам помощник на кухне в нашей «Райской птичке»?

И она шмыгнула за прилавок. Чуть правее него, в глубине зала, располагалась лестница, которая вела на второй этаж питейного заведения. Там размещались жилые комнаты его хозяев. Всей пятерней, словно лассо, заарканив бутылку виски, она буквально вспорхнула вверх по лестнице.

– Я буду у вас завтра в это же время, мэм! Мне надо предупредить мамашу Шарлоту о том, что я нашел то, что искал!

С того дня за двести долларов в месяц Фармер-младший мыл посуду, драил полы в «Райской птичке». Как он узнал позднее, муж негритянки Доры, взявшей его на работу, худосочный и чахоточный Геракл, в молодости славился отменным здоровьем, жизнелюбием и пользовался немалой популярностью у женщин. Но в пору, когда Уилки объявился в питейном заведении, он регулярно прилобунивался к бутылке с виски, запершись в своей комнате. Его апатия и отвращение к тому, что творилось вокруг него, разнились с энергией и жизнелюбием Доры так же, как ярмо раба – с золотым ожерельем царицы Клеопатры. Как муж, Геракл давно разочаровал свою законную супругу, и, казалось, она вполне довольствовалась собственным призванием. Дора никогда и никого в жизни не обмишуривала и разнообразные вкусные блюда сервировала на совесть. Несмотря на полноту, негритянка перемещалась легко и стремительно. С клиентами, особенно завсегдатаями питейного заведения, она была само дружелюбие и обходительность. У нее упрочились товарищеские и весьма теплые отношения с Уилки. Немногословным и трудолюбивым. Хозяйка «Райской птички» ни на секунду не пожалела о том, что с некоторых пор Фармер-младший являлся ее помощником. А он лишний раз убедился, что доброта негритянки, равно, как и личное обаяние, значительно перевешивали все остальные ее недостатки и что, с легкой руки посетителей, питейное заведение пользовалось успехом в народе как «Райская птичка» именно благодаря Доре. После того, как закусочная на окраине городка, каких пруд пруди в Техасе, стала желанной для многих, хозяева не долго перетирали, какую вывеску водрузить над ее входом. Тем более, что все любители недорогой выпивки знали, что в воскресенье в «Райской птичке» пела Дора. И охотно шли на нее. Здесь, в позабытом богом городишке, негритянка считалась своего рода звездой. Уилки окончательно утвердился в этом мнении после того, как в воскресный день в пивнушку подоспел музыкант по имени Бен. Под его аккомпанемент на стареньком рояле полногрудая негритянка исторгла несколько роскошных блюзов. Но – небескорыстно. В выходной выпивка, закуска и горячие блюда стоили немного дороже, чем в обычные дни. Тогда Дора облачалась в ярко-синее концертное платье с глубоким вырезом на груди, чтобы еще резче оттенить свои женские достоинства и под недружные аплодисменты уже изрядно подвыпивших посетителей, как волна на берег, выплескивалась на публику. Во время ее выступления, которое было коротким, с подносом на руках между столиков неутомимо сновал Уилки. И до Фармера, и после исполнительница блюзов почти не обновляла свой репертуар. Но внимание к ней немногочисленных гостей питейного заведения никогда не ослабевало. Дора чем-то привораживала сердца своих поклонников. Ее манера исполнения, равно как и великолепный голос, задевали публику за живое. Певичка не нуждалась в комплиментах. Вместо них многие мужчины довольно оригинально выражали ей свои симпатии. Когда Дора суетилась возле посетителей, кто-то пробовал ущипнуть ее за роскошный зад. Кто-то потискать за объемную грудь. Иногда со смешком, а, другой раз, с шутливой бранью она ловко отбивалась от прилипал, как от докучливых насекомых. Многие из тех, кто считали себя неотразимыми мачо или же просто любителями пышных женских форм, которые не прочь были испытать их на мягкость и упругость, домогались ее общества, но с Уилки у Доры получалось все наоборот. Она деликатно, но настойчиво требовала к себе его внимания. Совсем не склонный замусоривать голову различными глупостями, Уилки оставался самим собой. Он охотно занимался делом и не обращал на Дору никакого внимания. Гораздо больше его интересовал Геракл. Когда б ему не приспичило, он орал на весь дом:

– Дора, чтоб тебя мухи съели! Где – мое виски, толстая задница?

С плоской бутылью из непрозрачного стекла хозяйка спроваживала Уилки к Гераклу. Когда, наконец, Фармер поднимался в комнату, где властвовал полумрак так, как окна занавешивали тяжелые и всегда немного влажные от духоты гобеленовые шторы, его добровольный пленник, истощенный беспробудным пьянством, издавал нечленораздельный, похожий на приветствие, возглас. Затем он судорожно откупоривал бутылку. Вначале, ловя ртом горлышко, он тщетно силился сделать первый глоток. А, сделав, долго откашливался. За первой следовала вторая, третья попытка. И каждая следующая оказывалась более успешной, чем предыдущая. Вскоре, не отрываясь от «мундштука» этой чудесной дудочки, с видимым наслаждением он поглощал обжигающую жидкость маленькими и частыми глотками. Оприходовав примерно половину бутылки, он удовлетворенно крякал и неторопливо и тщательно раскуривал потухшую трубку, которую помимо табака начинял изрядной долей наркотической травки… Выполнив поручение хозяйки, Уилки не уходил потому, что хозяин все равно попросил бы его о незначительном одолжении. Оно заключалось в том, чтобы единственный человек, который посетил Геракла за весь день, поговорил с ним. Точнее внял бредням весьма странного затворника. Фармера тошнило от едкого дыма и запаха перегара, но он терпеливо и с любопытством ждал, что скажет Геракл. Когда последний снова подносил горящую спичку к трубке, лицо его, выхваченное из полумрака, странно освещалось. И тогда от чернокожей мумии, которую Уилки наблюдал перед собой всего минуту назад, не оставалось и следа. Казалось, воздействие алкоголя и наркотиков, а, возможно, и то, что к Гераклу проявили внимание, мгновенно преображало его в довольно симпатичного пожилого гринго и к тому же, весьма занятного собеседника. А значимость того, о чем должна была пойти речь, делала его в глазах простодушного и доверчивого Уилки на редкость важной и таинственной персоной. В эти минуты, а порой и часы своего нескончаемого разглагольствования, сумасброд блаженствовал. Общение с юношей доставляло ему неизъяснимое удовольствие. И он не скрывал этого.

– Ты видишь эту пепельницу из чистого золота?! А – этот подсвечник?!

Геракл в который раз чиркал спичкой, чтобы зажечь оплавленную свечу.

– А – оружие?!

И пьяница с таинственным видом, словно боясь чего-то, заскорузлыми отростками своей пятерни осторожно постукивал о стену с ковриком из гобелена, подобного тому, что зашторивал окно, но несколько отличного по расцветке и рисунку. Великолепная шпага с клинком из дамасской стали, два старинных английских ружья и еще пара пистолетов с серебряными рукоятями висели прямо над кроватью Геракла. Он откровенно бахвалился, что его ложе – из красного дерева. Но при слабом свете свечи Уилки, увы, не изобличал всех достоинств того, чем хвастал словоохотливый собеседник. Ему, конечно же, весьма занятно было, откуда у хозяина – такое дорогое оружие и предметы обихода, а у Доры – столько золотых украшений? Ведь, не за скромный доход, что давала «Райская птичка», они были приобретены? Не впервой Геракл затевал разговор с Уилки о происхождении своих богатых трофеев. Но все – без толку. Возможно, он прощупывал молодого человека: заслуживал ли тот доверия? Или же затуманенный алкоголем и наркотой мозг Геракла быстро утрачивал нить повествования? Вероятно, и то, что хитрый негр искусно подогревал интерес Уилки. И, все же, сын бедного фермера ничуть не расстраивался из-за того, что до сих пор так и не узнал секрет Геракла. Уилки очень хорошо понимал, что в любом деле – важно терпение. Он не без основания полагал, что придет день и час, когда негр сам скажет ему то, что необходимо. Он нуждался в Фармере. А, иначе, для чего ему было трепаться об оружии, пепельнице и подсвечнике из чистого золота?

Как-то вечером, когда двери «Райской птички» уже закрывались, неожиданно появился клиент, который попросил налить ему кружку пива. Он пожаловался, что устал после дальней дороги, и его ужасно мучила жажда. Дора тотчас выполнила его просьбу. Но незнакомец, как назло, пил очень медленно. При этом беспрестанно крутил головой по сторонам, словно на шее у него гноился чирей. Вспомнив про грязную утварь и, к тому же, не желая стеснять незнакомца своим присутствием, поскольку для догляда за поздним клиентом достаточно было одной Доры, Уилки удалился в кухню. Он домывал уже последнюю тарелку, когда сверху, видимо, из хозяйской комнаты донеслись ужасные проклятия в чей-то адрес. Послышался грохот падавших предметов. Шум торопливых шагов на лестнице. Выйдя из кухни для того, чтобы выяснить, в чем, там, дело, а точнее, не случилось ли чего с хозяином «Райской птички», Уилки едва нос к носу не столкнулся с незнакомцем!.. Тот пулей пронесся мимо посудомойщика, едва не сбив его с ног. Хлопнув входной дверью, странный тип навсегда пропал за ней. Недолго думая, Уилки в тревоге поднялся по лестнице на второй этаж. В комнате у Геракла, как обычно, царил полумрак. Вглядевшись в него, Фармер вдруг с удивлением обнаружил, что сам хозяин, лежал на полу. Словно, не веря своим глазам, он чиркнул спичкой и поднял ее над собой. «О, боже!» – невольно вырвалось у него. Лихорадочно озираясь кругом, справа от себя он нашел выключатель, которым никогда не пользовался прежде, поскольку Геракл не любил яркого света. Вспыхнула хрустальная люстра, и взору Уилки явилось то, отчего ему стало не по себе. Голова хозяина покоилась в луже крови!

– Дора! Дора! – отчаянно возопил посудомойщик.

Но ему никто не ответил. Он схватил стакан с виски и плеснул прямо в кровоточившую рану на голове негра. Затем взял полотенце со спинки кровати из красного дерева, и туго обмотал им то место, откуда струилась кровь. Оно пришлось как раз на средину окровавленного затылка. Про себя Уилки машинально отметил, что, наверняка, жертву ударили чем-то тяжелым. Безусловно, это не причинило бы большого вреда, если бы Геракл регулярно не стригся налысо. Точнее, против воли супруга или же его с молчаливого согласия, Дора ухаживала за ним и кривыми и основательно затупленными ножницами кромсала черные, как смоль, курчавые волосья, едва они немного отрастали. Затем, чтобы не завелись вши. Ими же укорачивала окладистую бороду. После чего довершала начатое при помощи бритвенного лезвия. Ей приходилось следить за мужем, так как в последние годы их совместной жизни Геракл практически ни разу не протрезвлялся и порой даже смешивал день на дворе с ночью, лето с зимой. Она довольно часто перестилала ему простыни, переодевала, как маленького ребенка. От ванной Геракл наотрез отказывался. Не мыть же ему было голову, шею, лицо и руки, не говоря уже о других частях тела, прямо в постели?

– Хорош – нигер! Алкаш чернозадый! Наркота облезлая! – такими ласковыми эпитетами удостаивала она Геракла, пока холила его.

– Ну, ты – ночь беззвездная! Шлюха ресторанная! – щедро платил Геракл той же монетой своей дражайшей супруге.

Но далее этого не безобразничал. Он вливал в себя значительную порцию виски с тем расчетом, чтобы после ежедневных и весьма неумеренных выпивонов, наконец, основательно притушить пылавшие адским пламенем «колосники». При этом он громко булькал, сопел и пыхтел, точно паровоз, отдыхиваясь после каждого глотка. Только что из ушей у него не парило.

Геракл слабо застонал, когда, поднатужившись, Уилки попытался перетащить его с пола на кровать.

– Потерпите, хозяин!..

– Слава богу, жив! – залепетала вне себя от ужаса Дора.

Неслышно впорхнув в комнату, она кинулась к кровати, где уже лежал Геракл. Склонившись над ним, запричитала, заохала. Упав на грудь бедняге, истошно зарыдала. Но это продолжалось недолго. Убедившись, что муж хотя и пострадал, но не настолько, чтобы это внушало серьезные опасения за его жизнь, она несколько успокоилась и с мокрым от слез лицом поспешила вниз. Очень скоро пол из дубовых половиц, залитый кровью, благодаря стараниям Доры блистал, как новый. Дора являлась человеком действия. Она ни минуты не сидела на месте. И в нелегкий для нее час испытания показывала себя с самой лучшей стороны. Сняв окровавленное полотенце с головы Геракла, она тщательно обработала его рану. Наложив на нее тампон из ваты, затянула бинтом.

– Надо вызвать врача! – сказала она, по-прежнему немало тревожась за здоровье несчастного мужа.

Но, едва она произнесла эти слова, как Геракл открыл глаза и довольно громко и отчетливо произнес:

– Не надо мне никакого врача, дура!

Но, видимо, сил у него хватило ровно настолько, чтобы в свойственной ему манере отказаться от услуг доктора. После чего раненый с трудом что-то прошамкал ртом. Мрачно, почти зло он уставился на бутылку с виски, которую Дора, употребив не совсем по назначению, вместе с ватой и бинтами оставила на столе. В довершение негр вытянул губы, похожие на две мандариновые дольки, которые словно слегка поджарили на сковороде, и потому из оранжевых они превратились в коричневые…

…Наконец, Геракл отпал от горлышка, как слепой щенок от сучки, вдоволь насосавшись ее молока, и мелодично захрапел, тогда, как Дору и Уилки дожидались внизу неприбранные столы и горы грязной посуды.