Этнокультурная история казаков. Часть III. Славянская надстройка. Книга 3

III. Новгородский корень казачества

На Волге разбойничали свои «казаки» – новгородские ушкуйники. По свержении татарского ига Иван III обратил внимание на хлыновских ушкуйников, беспокойный и неподвластный ему народ, и в 1489 году Хлынов был взят и присоединён к Москве. Разгром Хлынова сопровождался большими жестокостями: главные народные вожаки Аникиев, Лазарев и Богодайщиков были в оковах приведёны в Москву и там казнены; земские люди переселёны в Боровск и в Кременец, а купцы в Дмитров; остальные обращены в холопов.

Но самый свободолюбивый и беспокойный элемент этого народа ни за что не хотел покориться Москве. Массовые переселения ушкуйников в другие земли были вызваны и другими подобными историческими событиями конца ХV века (разгром и присоединение к Москве Новгородских, Тверских, Вятских земель). Переселенцы из Новгородских земель двинулись как на крайний север (Поморье), так и на далёкий юг ранее разведанными путями. После разгрома Хлынова часть его граждан ушла на Северную Двину и Каму. Ушедшие вверх по Каме новгородцы-ушкуйники основали город Елабугу среди покорённых ими вотяков.

Множество этих удальцов со своими жёнами и детьми на судах спустилось вниз по Вятке и Волге и укрылось в малодоступном и диком краю. Здесь они могли поселиться только в таком месте, где бы могли добывать средства к существованию, то есть иметь торговые сношения, запасы хлеба и огнестрельные снаряды. Ниже нынешнего Камышина до Астрахани кочевала Золотая Орда. Пространство, занимаемое впоследствии Камышином, было самое удобное и безопасное. Здесь и появились первые становища хлыновских ушкуйников. Торговые караваны давали случай этой вольнице приобретать «зипуны», а пограничные городки враждебных Москве рязанцев служили местом сбыта добычи, в обмен на которую можно было получать хлеб и порох.

Иван III, зная предприимчивый характер этой удалой вольницы, поселившейся за пределами его владений, зорко следил за движениями этой горсти людей, не пожелавших ему подчиниться. И Иван III не ошибся, придавая в своих политических соображениях большое значение новому, поселившемуся на границах Рязанской области враждебному ему элементу.

В той же первой половине XVI столетия укрывшаяся на Волге удалая вольница – бывшие хлыновские ушкуйники – перешла волоком на Иловлю и Тишанку, впадающие в Дон, а потом, при движении в низовья Дона с Днепра азовского, запорожского и северского казачества, вместе с ним смешавшись, расселилась вплоть до Азака. Некоторые донские казаки выводят свой род именно от этих вятских ушкуйников-хлынов. Как обычно в таких ситуациях, в жёны беглые хлыновцы-вятичи брали дочерей местных степняков, отчего их потомки заметно потемнели, но сохранили христианскую веру и привычку к передвижению по рекам, которая была у их отцов и дедов.

Черкасы запорожские и киевские, казаки белгородские и севрюки, а в особенности старые казаки-азакцы, проводившие целые века в битвах с неверными, не отличались культурностью и домовитостью, между тем новгородцы считались лучшими плотниками на всём пространстве тогдашней России. Новгородцы считались мастерами при возведении церковных деревянных построек как в северных областях, так и по Дону. План и фасад этих построек был свой, особенный, древнеславянский, ничего общего с византийским стилем не имеющий. Они-то, выходцы из Новгорода, первые и стали строить укреплённые городки на всём протяжении среднего и нижнего Дона – Раздоры Верхние и Нижние, при устьях Маныча и в других местах. К ним скоро прикошевали другие казацкие общины с Днепра, верховьев Северского Донца, рязанских украин, а потом казаки азакские, самые бедные и бездомовные, образовав на окраинах казачьих городков присёлки – хазовки.

Таким образом, возможно, хлыновцы положили основание «Войску Донскому» с его древним вечевым управлением. Казаки-новгородцы на Дону – самый предприимчивый, стойкий в своих убеждениях, даже до упрямства, храбрый и домовитый народ. Присутствие новгородского элемента в донском казачестве долго сказывалось в архитектуре построек церквей, часовень, народной орнаментации, нравах, обычаях, суевериях, свадебных обрядах, говоре и многом прочем.

Сопоставляя религиозно-бытовые обычаи церкви новгородско-донской с церквами азовской и московской, куда греческие церковные обряды перешли целиком, можно видеть, кто были первые насельники по запустелому и безлюдному среднему Дону в середине XVI века, навязавшие остальному казачеству свой древний своеобразный взгляд как на религию, так и на внутреннее управление общины. Греческий церковный устав и греческие церковные обряды среди казачества в том его составе, в каком мы его встречаем на Дону в XVI веке, имели очень незначительное влияние, но зато там стали господствовать церковно-народные обычаи новгородцев, занесённые туда из Хлынова и других областей великой новгородской земли, как более всего отвечающие народно-вечевому правлению.

Кроме Дона местом нового жительства ушкуйников стал Северный Кавказ. Своеобразным воспоминанием о прибытии их на Терек можно считать ежегодно совершаемый обряд «пускания кораблей», распространённый в гребенских станицах. В позднесредневековых склепах Ингушетии Е. И. Крупновым были обнаружены «вятические» подвески. Примечательно, что в гребенских былинах совершенно нет упоминаний о борьбе с монголо-татарами.

Важнейшим показателем материальной культуры народов является жилище. В гребенских станицах, как и в северной зоне, было распространено срубное строительство. Жилище казаков поднималось на столбах на 1,5 — 2 метра от земли и имело высокое крыльцо. Эту «приподнятость» исследователи объясняют как влиянием природных факторов (сырые почвы, наводнения), так и этнических (севернорусских традиций). Поскольку лесов в Притеречье было немного, это приводило к дороговизне строительного материала. Выход был найден в следующем: брёвна распиливали и их круглые бока помещали на наружную сторону. Не заставило отказаться от традиции и то, что такие жилища в условиях Притеречья продувались, требовали большого количества топлива. В них жили только летом, хранили скарб, принимали гостей, использовали в дни праздников, похорон, свадеб. Они считались обязательными, хотя большую часть времени семья проводила в турлучных и саманных постройках.

Бревенчатые дома завершала крыша с резным коньком, окна также были резными. Примечательно, что подобный тип жилища был занесён и в Сибирь выходцами из Европейского Севера.

Среднесевернорусским оставался и план гребенской избы (печь помещалась справа от входа, а по диагонали от неё находился киот с деревянными иконами и литыми медными складнями). И это коренным образом отличало её от плана куреня донских азов. Сходными с северными были представления о домовом, обряды, связанные с переходом в новый дом.

Историческая основа говора гребенцов — северная, поскольку в их языке присутствуют севернорусские черты и отсутствуют южнорусские. На Кавказ они пришли с оканьем (хоровод, помочи и прочее), которое здесь отмирало.

Гребенцы не имели традиционных для южных русских представлений о леших и русалках. Они верили в лабасту, нагую женщину с отвислыми грудями, закинутыми на спину, которая безобразна, наводит страх на людей, живёт в болотах, омутах, захватывает идущих мимо и щекочет, иногда до смерти. Подобные представления о страшных косматых женщинах с большими отвислыми грудями, которые живут в водоёмах или лесах, характерны для северных русских. Их называли водяными чертовками, слово русалка здесь не было известно. У гребенцов, по-видимому, «северный» образ под влиянием кавказских соседей-тюрок (аланов) стал именоваться лабастой (от тюркского «албаслы», злой демон женского пола).

Ещё больше параллелей мы находим в обрядовой практике гребенцов и северных русских. Важнейшей отличительной особенностью севернорусской свадьбы являлся так называемый свадебный плач. У гребенцов также за семь дней или накануне свадьбы невеста садилась в угол и оплакивала свою долю. Определённое сходство прослеживается и в других элементах свадебной обрядности гребенцов и «северян». Поморье и Терское левобережье имеют и другие черты сходства. Так что делать вывод о большом, если не решающем вкладе новгородских ушкуйников в становление гребенской общности казачества Северного Кавказа мы имеем полное право. Хотя, конечно, не настаиваем: мы даём лишь повод к размышлению.

IV. «И иные баловни казаки…»

С 1491 года казаки известны в царстве Казанском, тогда же упоминаются и казаки мещерские (или городецкие).

Под 1492 и 1493 годами летопись говорит о «казаках ордынских», неожиданно пришедших в Рязанскую землю и взявших три села. Эти «ордынские казаки» в летописи названы татарами. В последующих веках они наводили страх на купеческие и посольские караваны по Дону близ Переволоки и по Нижней Волге.

В конце XV века по берегам Дона от устья реки Хопра вниз до реки Аксая, на протяжении более 850 километров, были рассеяны на различном расстоянии казачьи городки и зимовища. Несколько подобных селений находились ещё и по реке Северский Донец. Остальное пространство между этими двумя реками оставалось незаселённым.

Городки и зимовища отличались между собой. Первые являлись постоянными жилищами, а вторые составляли временный и преимущественно зимний приют, где бездомовные казаки проводили зиму в шалашах и землянках, а с наступлением весны уходили на военные поиски. Городки сооружались для защиты от неприятельских набегов. В городках жили общества казаков в избах или в землянках.

В конце XV – начале XVI веков город Азак служил передаточным пунктом для приёма и отправки турецко-русских послов. Вокруг порта, у самого берега Дона была отстроена крепость; её охранял сильный турецкий гарнизон; в посаде проживали прежние жители – «азакцы» из оседлых ордынцев, местные татары-земледельцы, купцы со своими лавками и некоторые азовские казаки (азаки).

В ранний период своего существования большинство казаков ограничивалось при заключении брака одним объявлением перед народом об избранной ими жене. Для этого жених и невеста приходили вместе на собрание народа на площадь или к станичной избе. Помолясь Богу, кланялись они на все четыре стороны, и жених, назвав невесту по имени, говорил: «Ты будь мне жена». Невеста, поклонившись ему в ноги, отвечала так же, называя его по имени: «А ты будь мне муж». После этих слов они целовали друг друга и принимали от всего собрания поздравления. Утверждённое таким образом бракосочетание считалось законным. Этот обряд в старину был всеобщим у казаков. Даже после распространения церковного обряда бракосочетания казаки предварительно исполняли свой старинный обычай.

Насколько легко по обычаям казаков заключался брак, настолько же быстро брачный союз расторгался. Отправляясь в дальний поход или просто под предлогом, что жена ему не нравилась, лихой молодец обычно бросал свою землянку, а жену продавал. Для этого жену выводили на круг и говорили: «Не люба!». Если кому-то она нравилась, то продавали её, слегка потор-говавшись. Очень часто уступали жену за харчи, нужные в походе, притом в таком количестве, сколько можно навьючить на лошадь, не обременяя своего верного спутника. Купивший отказ-ную жену прикрывал её полою кафтана и соблюдал вышеописанный обряд, то есть говорил перед народом: «Ты будь мне жена» и так далее. Прикрытие полою казаки считали важным символом. Это означало снятие с отказной жены бесчестия развода. Бывало так, что за своеобразным разводом практически сразу следовал новый брак.

Эти простые брачные обряды, тем не менее, соблюдались очень строго. Сожительство без выполнения описанного обряда порою наказывалось лишением жизни, ибо считалось прелюбодеянием.

Власть мужа над женой была неограниченна. Это являлось одной из черт народного духа. Тем самым прелестный пол долгое время не имел сильного влияния на уклад жизни казаков, на смягчение их нравов. Женщины в своей жизни ограничивались кругом семьи и редкими знакомствами с соседками. Они не имели права участвовать в беседах и делах мужчин. Однако, нельзя сказать, что они были закабалёны.

* * *

В 1502 году крымский хан Менгли-Гирей нанёс решительное поражение хану Золотой Орды Шейн-Ахмату, разрушил Сарай и окончательно покончил с Золотой Ордой. После этого поражения Золотая Орда прекратила свое существование. С этого времени казаки, покидая службу на границах рязанского и других русских княжеств, стали уходить в степи и занимать свои прежние, когда-то покинутые места. Уход казаков обнажал границы и оставлял их без наблюдения и защиты со стороны степи.

С 1502 года упоминаются казаки в слабом царстве Астраханском, образовавшемся вместе с независимыми ногайскими ордами на развалинах Золотой Орды.

Поля вокруг древней казачьей столицы Азака засевались хлебами кругом на расстоянии 10 километров, а дальше в степях Приазовья располагались юрты кочевых азаков (азовских казаков), которые время от времени вместе с ордынскими казаками совершали нападения на московские окраины, посольские караваны и на крымских татар, чем вызывали недовольство султана. В 1502 году султан приказал крымскому хану Менгли-Гирею: «Всех лихих пашей казачьих и казаков доставить в Царьград». В 1503 году хан выступил с крымскими татарами против казаков, живших в Приазовье, и занял Азак. Азакские казаки были вытеснены из пределов Азака и устья Дона и двинулись вверх по Дону.

По течению Дона в это время освобождались земли от схлынувшего из-за сумятиц населения, на которых столетиями жили казаки. В начале XVI столетия казацкие товарищества уже сновали по всем направлениям от Волги до Днепра, высматривая неприятеля и следя за его движениями. При слиянии Дона и Северского Донца и обосновалась часть казаков, вытесненная из Азака и Таврии. Здесь они основали свои вольные городки с центром в Раздорах.

Часть азакских казаков, до этого обретавшихся на Северном Кавказе со времён нашествия монголо-татар, к 1505 году, рассорившись с турками, перекочевала в Северщину к реке Десне. Сюда же от турок пришли казаки белгородские. Здесь азакцы и белгородцы объединились в одну общину.

* * *

Со стороны Волги, по левому побережью Дона до устья Хопра кочевали ногайцы. Вся степная полоса к западу от Дона была свободна от кочевников и превратилась в «Дикое Поле», страшное для невооружённого человека. «От казака страх на Поле», – писал Иоанн III крымскому хану Менгли-Гирею в 1505 году. И действительно, казачество вело военные действия с южными соседями так, как это было издревле заведено в Поле, не считаясь в своих действиях ни с политикой Москвы, ни Крыма, ни турок.

Но одной из прочных связей донских казаков, гребенских и яицких с московским княжеством была церковная. Казаки в церковной иерархии входили в состав епархии епископа, переселившегося из центра Золотой Орды – Сарая – в московские пределы и находился под властью митрополита Всея Руси. На протяжении следующих веков казаки состояли в постоянной переписке с Москвой и эволюция русского языка московских и донских писцов шла совершенно одинаково.

Границы донских казаков с московскими владениями остались те же, которые были указаны Сарско-Подонской епархией, митрополитами Феогностом и Алексеем в XIV столетии и проходили по рекам Хопёр и Ворона. Между границами московских владений и землями донских казаков лежали большие пространства пустынных земель, и связь поддерживалась только дозорами городовых казаков, спускавшихся до пределов донских казаков. В значительно большем напряжении находилась часть низовых казаков. Ближайшей угрозой для них было Крымское ханство и Малая Ногайская Орда, кочевавшая между устьями Дона и Кубани.

Крымские ханы уже не были достаточно сильны для того, чтобы уберечь на Донце свои права и рекою завладели казаки. Вскоре казачье племя сары-азман, выделившееся из среды азакских или белгородских казаков, спустилось к берегам Дона. Ногайцы увидели в этом действия, направляемые Москвой, куда и посылали свои протесты. Они называли пришельцев «севрюками», но наравне с этим к ним применяется имя «сары-азманов» и «казаков». В сары-азманах видна сущность турано-аланская. «Азманы» очень часто встречаются в скандинавских преданиях IX века, как древние жители Дона (Танаквиса). Придя на Дон, сары-азманы, очевидно, представляли собою давно законченный сплав асов-аланов. Они положили начало возрождению казачьей жизни на Дону, но их племенное имя вскоре вышло из употребления, а восторжествовало единое для всех обитателей Дона имя – казаки. Исчезли также и иные названия и прозвища: бродники, козары, торки, берендеи, чёрные клобуки и тому подобные. Дольше других держалось принятое у русских наименование «донские черкасы».

Разрозненные в своём расселении, донские казаки оказались в военном отношении настолько сильными, что могли вести успешную войну против врага, от нападений которого Литва, Польша и Москва были бессильны защищать границы своих владений. Это были сильные и хорошо организованные казачьи войска. Казаки, несмотря на отсутствие военной помощи со стороны Москвы, Литвы и Польши, и даже при их противодействии, имели достаточно сил и средств для отражения нападений своих соседей. Считая лучшей обороной наступление, казаки предпочитали наступательные действия.

Жалобы Турции, Крыма и ногайцев на разбои казаков, начиная с первых лет XVI столетия, не прекращались, что в значительной степени отражалось на их отношениях с Москвой. Но и робкие попытки вмешательства во внутренние дела казаков со стороны приводили к тяжёлым раздорам и резкому противодействию этим требованиям.

Гребенские казаки вели войны против ногайцев и черкесов, яицкие – против ногайцев и кыргызов, нападали на Сарайчик, превратившийся в центр Большой Ногайской Орды после распада Золотой Орды. Войны казаками велись повсюду.

С 1515 года появляются на исторической сцене казаки белгородские, стан которых располагался близ Аккермана, у Днестровского лимана, у чуваш, черемис, мордвы, в Соловках при архимандрите Филиппе, впоследствии митрополите московском, и в других местах. Белгородские и азакские казаки заняли совместно кочевья в лесостепи и в 1518 году договорились с московским князем Василием о боевой ему помощи. С этого же времени Северский Донец стал служить перевалочной базой для казаков, возвращающихся отовсюду на Землю Отцов. Покидая Крымскую Орду, Литву и Московию, они начали сходиться на его берегах.

Казаками, возвращающимися на Дон после полуторавекового пребывания на чужой земле, был построен в дельте Северского Донца городок, названный почему-то Раздоры. От самого его основания и до 1622 года здесь находился центр казачьего речного государства, возродившегося на Дону. Здесь собирались Круги, помещалась администрация и Главная Квартира Войска.

Система общественной власти и поддержания порядка у казаков долгое время носила ярко выраженный отпечаток древних кочевничье-племенных традиций. Вообще, надо отметить, все вопросы казаки решали «демократически-анархическим» путём. Может быть, именно потому и получил название городок Раздоры – по причине проведения здесь войсковых Кругов? Собирались казаки или по заранее полученному извещению, или по сполоху (по срочному призыву) на площади возле Войсковой Избы. Когда собиралось много народа, войсковой атаман, окружённый начальниками и бывалыми людьми, выходил на Круг. Перед ним шли войсковые есаулы и выносились войсковые регалии. Сам атаман нёс булаву в руках (знак его власти). Выйдя из Избы, он останавливался посредине общего скопления народа. Есаулы, положив свои жезлы и шапки на землю, читали молитву и кланялись вначале атаману, а потом на все четыре стороны казакам. После этого они брали свои жезлы и шапки, подходили к атаману и, получив от него приказание, провозглашали: «Помолчите, атаманы-молодцы и вся Великая Войска Донская!». Затем есаулы объясняли суть дела, по которому собрался Круг. В конце своей речи они вопрошали: «Любо ли вам, атаманы-молодцы?». В ответ со всех сторон казаки кричали: «Любо» или «Не любо». В последнем случае атаман сам ещё раз объяснял дело, толковал его пользу, склонял к своему мнению. Однако, его разъяснения не всегда убеждали казаков. Воля войскового Круга становилась окончательным решением. Иных законов донцы не знали, а письменных законоустановлений у них не существовало. Все дела решались по большинству голосов.

Судебные приговоры Круга исполнял войсковой есаул. Он приходил к осуждённому и объявлял ему, что Войско требует его головы, руки или ока. Казнь совершалась немедленно. Вообще, два войсковых есаула заведовали войсковыми доходами, своеобразной донской полицией, казнями и охраной столичного городка.

При сборе в поход войсковые начальники старательно стремились скрыть намерения донских казаков. Для этого решения на Кругу принимались в обобщённой форме: идти на море или идти в поход. При таком решении скрывалась не только военная тайна, но и истинные намерения руководителей Войска.

Избрание войсковых атаманов и других предводителей протекало шумно и довольно редко обходилось без драки. Здесь всякий хотел настоять на своём. Необходимо было большое искусство и гибкость характера, чтобы обуздать страсти, чтобы склонить большинство народа в свою пользу.

Сменяемый атаман, сняв шапку, кланялся казакам на все четыре стороны, а потом смиренно клал булаву на стол, поставленный посредине Круга. Вновь избранный атаман, приняв булаву из рук есаула, также кланялся, благодарил за честь и клялся атаманам-казакам не щадить жизни для отечества и радеть об общем благе.

Провинившиеся казаки, осуждённые или как-то наказанные, в голосовании не участвовали. Им прощали вину с условием её возмещения кровью в каком-нибудь отважном мероприятии. Эти преступники назывались пенными. Они по приговору Круга как бы лишались права гражданства. Их любой мог бить и грабить, не опасаясь при этом никакого наказания в Войске.

* * *

На посольский караван Алакоза у Переволоки напали астраханские наездники, много людей, турок и русских, побили, а других забрали в плен. Путь по Дону для торговли и посольских караванов сделался совсем непроходимым. В 1521 году послу Тредьяку Губину, отправленному в Турцию, дан был наказ договориться: «как послам и гостям от обеих сторон по Дону бесстрашно ходить».

Последствия этих переговоров неизвестны. Только мы знаем, что приехавший с Губиным в Москву турецкий посол Скиндер отпущен был уже в 1524 году не Доном, а через Путивль, так как пронеслась молва, что он хочет осмотреть на Дону место для постройки города, а это, видимо, было крайне нежелательно для московитов. Донской путь так и остался небезопасным для сообщения с Азаком. В Поле по-прежнему носились лёгкие казацкие отряды запорожцев, белгородских и азакских казаков, сталкивались на поречьях Дона с ногаями, астраханцами и крымцами, отбивали у них пленных и в свою очередь прельщались товарами русских и магометанских купцов. Время было своевольное и безначальное. Азакские, ногайские и астраханские наездники соединялись с крымцами и господствовали на всём протяжении донского Поля.

Среди донских казаков была сильная прослойка населения татарского происхождения, хотя дать точное определение такому понятию затруднительно. Во время княжения Василия III среди атаманов были известны многие с татарскими именами, в большем количестве среди верховых казаков. Со времени распада Золотой Орды и перехода казаков в положение независимого быта, татары и казаки сильно перемешивались. Но ко времени начала царствования Иоанна Васильевича во главе донских казаков, как верховых, так и низовых, становятся известными атаманы исключительно с русскими именами.

В 1538 году мирза Приволжской Ногайской Орды Кель-Магмет жаловался в Москву на обиды, чинимые ему городецкими, мещерскими и другими казаками. Боярская Дума именем царя уклончиво отвечала ему: «на Поле ходят казаки многие – казанцы, азовцы, крымцы и иные баловни казаки, а и наших украин казаки, с ними смешавшись, ходят. И те люди, как нам, так и вам, тати и разбойники; а на лихо их никто не учит: сделав какое лихо, разъезжаются по своим землям». Бессильная в то время Москва иначе и не могла ответить, а потому всегда прибегала к такой двойственной политике, втайне радуясь успеху казацкого оружия. Это, так сказать, были первые, нерешительные наступательные действия необъединённого ещё восточного казачества.

До середины XVI столетия Дон ещё представлял арену для казацких турниров с астраханскими и крымскими наездниками, с переменным счастьем для тех и других. В целом, можно сказать, черкасское, северское, белгородское и старое азакское/азовское казачество в этот период времени хранило грозное молчание и только соединилось в одну общую семью, чтобы вскоре одним дружным натиском дать отпор сильному и зазнавшемуся врагу. Эта грозная сила в конце первой половины XVI века двинулась лавиной на берега родного ей Дона и своим внезапным появлением обескуражила, смутила и навела страх на весь мусульманский мир.

Малолетство царя Иоанна IV Васильевича было временем господства князей и боярства. Связь донских казаков с Москвой во время боярского правления не прекращалась. Они продолжали сопровождать послов между Москвой и Крымом, и поддерживали церковную связь с епископом своей епархии Крутицким.

В сторону Казани и Поволжья верховые казаки имели сильную заставу, существовавшую ещё со времени Батыя, получившую название впоследствии «волжских казаков». На Переволоке между Доном и Волгой, в сторону Большой Ногайской Орды и Астрахани, находилась ещё одна постоянная застава.

В крымских генуэзских колониях, Кафе и других, а также в их окрестностях тоже были казаки, выходившие на добычу в Поле и нападавшие на татарские улусы. Интересно, что и крымские военные отряды частично состояли из тех же народов, от которых произошли казаки. Так, в начале второй половины XVI века австрийский посол де Бусбек писал: «Многочисленные народы русов, черкесов, аланов, приняв нравы монголов, их одежду и даже язык, составляли части многочисленных войск крымских ханов…».

В XVI столетии кавказские черкасы, в отличие от днепровских и запорожских черкасов, между которыми в то время уже не ощущалось никакого родства, в русских исторических документах называются «пятигорскими черкасами». В первой половине XVII столетия у донских казаков и в документах московских мы встречаем названия: «кабардинские черкасы» и «кубанские черкасы». Исходя из наших прежних лингвистических находок, следует, что это, как и поднепровские черкасы, тоже были кочевники-асы? Похоже на то, особенно, если вспомнить, что территории эти также входили в состав земель обитания сарматов.

В польско-турецких отношениях такую же роль, как донские для Москвы, играли казаки днепровские. Заняв земли Дикого Поля, за которые Русь в течение многих столетий вела безуспешно борьбу с кочевниками, казаки продолжили эту борьбу, решив эти земли прочно держать в своих руках. Занимая территории, лежавшие между московскими, литовскими владениями и кочевниками, казаки не считались с политикой ни Москвы, ни Литвы, ни Польши, и их отношения с Турцией, Крымом и другими ордами строились исключительно на соотношении сил, беря на свой риск и ответственность успехи и неудачи этой постоянной борьбы. Казаки Днепра и Дона, не считаясь с установившимися дипломатическими сношениями Москвы и Польши с Турцией, вели самостоятельную политику в отношении турецких владений, нападали на Крым, Астрахань и даже предпринимали рискованные морские походы на лёгких суднах-«душегубках», переправляясь через Чёрное море и нападая на побережья Малой Азии. Нередко они возвращались из походов с большой добычей, но платили за неё своими головами, и добыча эта обходилась казакам очень и очень недёшево…

Самостоятельные действия казаков вызывали бурный протест Турции. Москва и Польша обвинялись в том, что подвластные им казаки нападают на владения Турции и всю ответственность за деятельность казаков турки относили на их счёт. Москва и Польша старались убедить Турцию, что казаки – «вольный народ», от них независимый и действующий по своей воле. И действительно, на границах московских и польско-литовских владений нередко происходили нападения как на московские, так и на крымские посольства, в чём с той и другой стороны обвинялись казаки.