Мельпомена

Шум актеров ударил по ушам писателя. Непривычный, и не желавший привыкать к подобному безобразию, француз принялся быстро искать светловолосую девицу, ради которой он спустился в этот ад. Сейчас он чувствовал себя Данте, искавшим образ Беатриче, без конца ускользавшим от его взора.

– Меня ищешь? – способность Мелисы появляться из ниоткуда начинала раздражать.

– Боюсь, нет, – возразил Филипп, – это ты меня искала. Интересно с какой целью.

Девушка взяла его за руку, как молодого любовника, и потащила в сторонку к декорациям, подальше от громогласного Жака Трюффо, который что-то декларировал своим коллегам. Лавуан поймал себя на мысли, что сделал бы что угодно, лишь бы мадемуазель Марсо не увидела его с Дюбуа, лишь бы не поняла эту сцену неправильно.

– Рассказывай про свою новую девушку, – Мелиса не церемонилась с выбором слов. Казалось, что она ведет разговор со старой подружкой, хотя даже с ней разговор был бы менее фамильярным.

– Боюсь, мы еще не пара… – отступал Филипп.

– Давай без твоей неуверенности, Боже, – Дюбуа демонстративно закатила глаза. – Я не слепая – я вижу, как вы друг на друга смотрите, как держитесь друг с другом.

– И что же такого особого в нашем поведении? – недоумевал писатель.

– Довольно прикидываться олухом, прошу, – Мелиса, казалось, ни на шутку разозлилась. – По тебе то дураку сразу видно, что ты влюблен по уши – тут и разглядывать ничего не надо, знай только тарелку для слюней подставляй, чтоб паркет не запачкать.

– А с Мелани? – с животным интересом спросил Лавуан.

– Она ведет себя куда сдержанней… – девушка призадумалась. – Сразу видны хорошие манеры. Не бросается к тебе на шею, хотя порой язык ее тела говорит, что она этого хочет.

Филипп доверял своей подруге. Может она сама манер не соблюдала, но за остальными всегда наблюдала с особым вниманием, отчего приобрела большой опыт в том, как и с кем стоит держаться. Природная простота, животная страсть, что порой из нее выливалась, часто находила собратьев в поведении окружавших людей. Пусть на стороне Мелиссы не было той могучей эмпатии, что владел Лавуан, но познаний в человеческих отношений у Дюбуа было не меньше, а быть может намного больше, чем у писателя.

– Конечно до моего мастерства ей далеко, – рассмеялась девушка, – но она старается.

Твое мастерство и впрямь велико. В голове Филиппа возникла темная идея, которая так заворожила писателя, что противиться ее притягательности он был не в состоянии.

– В этом я, к сожалению, сомневаюсь, – ответил Лавуан. Лицо Мелисы выдало гримасу ужаса, злости и готовности вцепиться в глотку француза подобно хищнице. На секунду писатель опешил и даже сделал шаг назад, но, вспомнив, что стоит на кону, нашел в себе силы устоять под напором доброй подруги. – Боюсь, ухажеры мадемуазель Марсо тебе не по зубам. За ней ухлестывают банкиры, художники и прочий достойный люд. Слышал даже об отставном генерале…

– Ты правда думаешь, что мое обаяние сравнимо с ее? – Мелиса резко указала пальцем в сторону зрительного зала.

– За это говорят факты, дорогая Мелиса, – добил девушку Филипп.

Лицо мадемуазель Дюбуа нездорово обагрилось. Она высунула красную мордочку за штору, чтобы лицезреть свою оппонентку, только что ставшую заклятым врагом. Лавуан последовал ее примеру, чтобы отвести Мелису подальше, ведь, зная горячий характер девушки, она могла наломать дров очень быстро, за что все участники конфликта будут в ответе еще долгое время.

– И что в ней такого?! – негодовала блондинка.

Филипп не мог дать внятного ответа. На самом деле, успех Мелани объяснялся не каким-то одним фактором. Ни ее ум, ни грация, ни красота, ни умение держаться в обществе по отдельности не давало девушки такого преимущества, ведь отдельные черты характера присутствуют в той или иной степени у всех девушек и лишь их синтез, преуспевший именно в случае мадемуазель Марсо, давал ответ на риторический вопрос Мелисы. Объяснять все это Лавуан не стал, ведь это было бы неуместно, учитывая нынешнее состояние подруги.

– Это один из ее ухажеров? – большие глаза Дюбуа сейчас налились кровью.

Филипп посмотрел на балкон, и сердце его ушло в пятки. Перед хрупким силуэтом Мелани образовалась гигантская тень. Сомнений в личности, владеющей этой тенью, у Лавуана не было. Бритые по моде виски, пышные гусарские усы, большие черные брови и, разумеется, внушительная комплекция в купе с гигантским ростом: все это выдавало Виктора Моро и резко выделяло его на фоне остальных людей. Филипп не боялся его вида, пусть оно того и стоило. Сердце ушло в пятки от того осознания того факта, что едва ему стоило удалиться, как мадемуазель Марсо тут же окружала себя ухажерами.

– Помяни черта, – вырвалось у писателя.

– Знаешь его? – поинтересовалась Мелиса.

– Кто ж не знает Виктора Моро… О его подвигах…

– Это Виктор Моро?! – Дюбуа готова была лопнуть от зависти едва заслышав имя. – Один из самых завидных холостяков Франции? И он, этот достойнейший человек, увлекся столь незатейливой девицей?!

Голос Мелисы повышался в геометрической прогрессии. Казалось, после следующей реплики вся труппа будет интересоваться личной жизнью отставного солдата. Внимания к отношениям Филиппа уже и без того было много, потому он решил перевести разговор в спокойное русло, пусть ему самому это было и нелегко.

– Как видишь, я не блефовал, – тон голоса Лавуана выдавал фальшивое спокойствие, которое, впрочем, мог распознать только истинный эмпат. – Ухажеров подобно этому у Мелани много. Потому я и не воспринимаю свои отношения с мадемуазель Марсо настолько серьезно, – Филиппу едва самому не стало смешно от абсурда, что он нес.

– Я тебе помогу, – отрезала Дюбуа и направилась было в сторону балкона, но рука писателя остановила ее. – В чем дело, Филипп?

– Брось эту затею, Мелиса, – серьезно сказал Лавуан. – Я знаю, что ты хочешь мне что-то там доказать, но в этом нет никакой необходимости. В твоей красоте и умении обращаться с мужчинами я нисколько не сомневаюсь, – на этих словах у Мелисы на щеках выступил только что испарившийся румянец, – но эта рыба слишком серьезна, и она тебе не по зубам.

Девушка остановилась. На мгновение показалось, что она задумалась над словами друга и привела мысли в порядок. Но Дюбуа была бы не Дюбуа, если бы успокоилась так быстро. Нет, ее взрывной характер так просто не утихомирить.

– Я не ради тебя это делаю, дурья твоя башка, – манеры Мелисы совершенно испарились. – Не будь столь высокомерен. Не все в этом мире крутится вокруг Филиппа Лавуана…

Дюбуа не обращала внимания на активную жестикуляцию француза, к тому же, он остался позади и, как ни пытался поспеть за блондинкой, ему это не удавалось. План писателя сработал даже лучше, чем предполагалось. Холерический нрав Мелисы перевесил здравый смысл и она, сама того не ведая, повелась на поводу у злостного манипулятора. Выдав свое желание за ее собственное, он возможно нашел единственный способ избавиться от столь надоедливого конкурента.

Прямо перед проходом на балкон Дюбуа остановилась, поправила взъерошенные небольшой пробежкой волосы, отряхнула платье – оно было костюмом для предстоящей постановки – вдохнула и вошла в залу. Мелани и Виктор беседовали. Беседу никак нельзя было назвать милой: судя по выражению лица девушки, солдат ей докучал, но не сильно, хотя и этого было достаточно, чтобы она улыбнулась при виде непрошенных гостей. Моро же напротив – был крайне возмущен тем, что его прервали.

– Добрый вечер, – Мелиса, которая еще пару минут назад готова была подобно Зевсу метать во всех молнии, превратилась в милейшее создание. Такое перевоплощение непосвященный в натуру Дюбуа человек назвал бы колдовством. Но не Филипп. Ведь писатель ровно на эти навыки подруги и рассчитывал. – Боюсь, нас еще не успели представить, – это прозвучало как укор в сторону Лавуана, плетущегося еще позади.

– Мадемуазель Марсо, это мадемуазель Дюбуа, она имеет честь работать здесь – в театре, – исправился Филипп.

– Наслышана о вашем актерском мастерстве, – улыбка Мелани была настолько светлой, что даже Филипп не мог понять притворяется она, или искренне рада встрече. – Мелани Марсо.

– Также наслышана, – кивнула в ответ Мелисса. – Правда в основном из уст дорогого Филиппа, – эти слова пристыдили героя, но спровоцировали смешок со стороны Мелани.

– А это мсье Моро, – указала Марсо на собеседника.

– Виктор Моро, – низкий бас, на фоне милых голосков девушек, прозвучал устрашающе. Маленькие зеленые глазки, прячущиеся под густыми бровями, бурили Лавуана, но, едва попав на мадемуазель Дюбуа, приобретали вид весьма доброжелательный.

– Ваша фигура не нуждается в представлении, – Дюбуа, будучи не очень высокой, приходилось задирать голову, чтобы сохранять зрительный контакт с солдатом. – Полагаю, в этом зале всяк знает кто такой Виктор Моро – герой войны, храбрый воин и человек чести. Большая удача познакомится с Вами.

Кажется, лесть Мелиссы, столь небрежная, столь слащавая, что уши Филиппа едва не закровоточили лишь бы не слышать этого кошмара, сработала тем не менее на ура. Виктор, все это время косившийся на мадемуазель Марсо, переключил свое внимание на миловидную блондинку, столь щедро осыпавшую его комплиментами. Как можно повестись на такое? Ну что за остолоп! Будь я на его месте, сразу бы раскусил эти уловки.

– Не хотите ли посмотреть на наш театр? – спросила Дюбуа. – Ах, простите, я, верно, прервала вашу беседу с мадемуазель Марсо. Прошу прощения, очевидно, что Вам сейчас не до скромных экскурсий.

– Вовсе нет, – возразил Моро, – я уверен, что мадемуазель Марсо будет не против, если я отлучусь на несколько минут.

– Разумеется, – подтвердила Мелани, – разве способна хрупкая девушка остановить матерого солдата, – девушки рассмеялись, будто обе оценили издевку, которую, впрочем, совершенно не понял Виктор.

Пара, во главе с Мелиссой, направилась к выходу. Девушка, проходя мимо писателя, кокетливо подмигнула, очевидно намекая на свою оглушительную победу и горькое поражение Лавуана. Она еще более наивная, чем ее новый ухажер.

Удачное стечение обстоятельств ободрило француза. Сейчас он верил, что с помощью самой фортуны сумел легко избавиться от назойливого конкурента. Сам себя Филипп убеждал, что он при этом помогает и самой Дюбуа, которая уже давно искала себе ухажера по статусу и похоже только что сорвала большой куш. Главное не пытаться съесть больше, чем сможешь проглотить.

Зал постепенно наполнялся людьми, занавес полноценно закрылся в ожидании готовых к предстоящему действу актеров, звонки отсчитывали время до начала представления. Все это Филипп улавливал лишь краем уха, концентрируя почти все свое внимание на разговоре с Мелани. Само содержание беседы в данном контексте совершенно не имело значения – сам факт ее наличия уже грел французу душу. Между тем на сцене уже во всю шел Гамлет. Пьер Шерро в образе главного героя восхищал своей игру толпу: выразительная речь, яркая мимика, точные интонации, западавшие в душу зрителей – все это доказывало его статус молодой звезды театра. Даже Мелани прерывала диалог, который уже давно перешел в активный шепот, дабы насладиться игрой молодого дарования. Филипп не винил ее. Он прекрасно понимал, что Пьер хоть и был весьма эксцентричным молодым человеком и тем самым в какой-то мере раздражал писателя, тем не менее имел явный актерский талант, которым активно пользовался мсье Гобер.

Вражда Филиппа и Пьера носила давние корни. Все дело в том, что Шерро быстро понял свою значимость для театра и, пусть он и не говорил о своем статусе громогласно, отдельными действиями показывал, насколько его влияние велико. В частности, был случай, когда актер начинал переделывать пьесу, столь кропотливо написанную Лавуаном, под себя, заменяя реплики, отдельные сцены, а в итоге и весь образ персонажа. На этой почве у молодых людей разгорелся конфликт, компромисс по которому был найден лишь мсье Гобером – в этом он был мастер, потому свое кресло и занимал – и если бы не директор, то постановку про Фауста французская публика так бы и не увидела.

Совершенно другое отношение было к Жаку Трюффо. Его Лавуан уважал куда больше, а таланта в нем было никак не меньше, чем у вышеназванного коллеги. Однако талант в наши дни совсем не главное. Будь ты хоть современным Исааком Ньютоном, если не умеешь себя продавать или на худой конец не нашел человека, способного тебя грамотно продать – ты будешь сидеть со своим талантом в выгребной яме. Так и случилось с беднягой Жаком. Он был абсолютный идеалист. Все материальные ценности были ему чужды отчего, впрочем, страдала его зарплата. Гобер, не будучи дураком, всячески экономил на своих дарованиях: Трюффо получал зарплату рядового актера. Таким образом между Жаком, настолько вживающимся в роль, что порой даже за пределами театра его можно встретить в каком-нибудь мундире, разучивающим роль посреди парка, и рядовой актрисы, то и дело забывающей простецкие реплики, с точки зрения получаемой зарплаты разницы не было. Филипп, сам будучи тем еще идеалистом, восхищался натурой актера, но даже для него такое отношение к Трюффо казалось чем-то неправильным и даже омерзительным. Мелани, впрочем, тоже оценила игру Жака, указав, что играет он никак не хуже Гамлета. Такое замечание поднимало авторитет девушки в глазах писателя, обнажая способность мадемуазель Марсо видеть прекрасное даже там, куда ее взор пал впервые.

У первого ряда показалась внушительная туша. Даже при полном мраке образ Виктора Моро различался отлично. Солдат не смотрел на балкон, полностью увлекшись происходящим на сцене. Не совсем понятно куда в итоге отправилась с ним Мелисса – но итог был более чем очевиден. Виктор покорен этой дамой.

– Как удачно они встретились, – будто прочитав мыли Лавуана, прошептала Мелани. – Видит Бог, не приди она сюда – не бывать нашей встрече успешной.

– Полагаете, он бы остался? – прошептал в ответ Филипп.

– В этом нет сомнений, – закивала Мелани. – Наш последний разговор снова оборвался на полуслове… Право, спорить с солдатами невозможно – они донельзя упрямы. Порой они не то что собеседника, голос собственного разума не слышат…

– Может его просто контузило?

Мелани еле сдержала смешок. Столь вульгарную и оскорбительную шутку по отношению к такой персоне ей, видимо, слышать не приходилось. От смеха девушки смешно стало и французу, и они вместе залились смехом. Люди вокруг начали оглядываться на пару и бросать осуждающие взгляды, которые, впрочем, растворялись во мраке зала.

– Ваша непосредственность меня поражает, – заключила девушка.

– Стоит ли мне воспринимать это как комплимент? – с улыбкой спросил Филипп.

– Само собой, мсье Лавуан, – улыбнулась Мелани. – Само собой.

Рядом с этой девушкой Филипп расцветал. И пускай сейчас ему было не до написания своего опуса, хорошее расположение духа – это уже большая победа для столь угрюмого человека. В темноте сложно было разглядеть улыбку на лице Мелани и все же Лавуан чувствовал, что прямо сейчас уголки ее губ мило поднимаются при виде Виктора Моро, который наконец дал девушке вздохнуть спокойно.

Она улыбается юному Пьеру. Не обольщайся.

Меланхолия, молчавшая и не подававшая до сих пор виду, вдруг проснулась и притаилась в одном из темных уголков театра. Сейчас она была слаба настолько, что ее хватило лишь на пару предложений. Причину такого недуга соперницы Филипп не знал. Это могло быть прекрасное расположение духа писателя или же остаточное действие препаратов, подаренных немцем еще утром. В любом случае, сейчас болезнь отошла на второй план и испортить настрой героя ей никак не удастся.

Тем временем первый акт подходил к своему логическому завершению. Вот и свет начал зажигаться, а затем в его лучах появился ведущий, объявивший небольшой антракт. Сейчас нельзя допустить появления Виктора, нужно оградить Мелани от его влияния. Иначе не быть этому вечеру удачным.

– Мсье Лавуан, – прервала раздумья Филиппа Мелани. – Знаю, что постановка невероятно интересна, и мне правда хотелось бы досмотреть это прочтение классики до конца…

– Но? – с улыбкой полюбопытствовал Лавуан.

– Но еще больше я хочу другого, – улыбнулась в ответ Мелани. – У меня на Вас большие планы, Филипп, и, если Вы позволите, я бы с радостью начала их выполнение, – в глазах девушки различался едва заметный огонек. – Как насчет начать с Вашей квартиры?

Не дождавшись положительного ответа, Мелани пошла к лестнице и, увидев, что писатель отстает, оставаясь в кресле крепко о чем-то задумавшись, она повернулась и спросила:

– Неужто Вы против?

~ IV ~

От предложения девушки глупо было отказываться. И пусть Филипп и считал себя редкостным мерзавцем, хоть и признавал, а порой даже гиперболизировал, свои недостатки – глупцом свою персону никак назвать не мог. По дороге до дома, которая занимала достаточно много времени, особенно учитывая тот факт, что пара была возбуждена мыслями о предстоящем времяпровождении, Мелани и Филипп останавливались, чтобы приласкать друг друга. Прохожим такое поведение, разумеется, казалось чересчур вульгарным, а потому совершенно неприемлемым, но все мы знаем, что влюбленным до этого дела не было. Пусть Лавуан и был на седьмом небе от происходящего, мысли о причине такой возбужденности мадемуазель Марсо, терзала его разум, не давая полностью насладится моментом. Резкая смена настроения девушки немного пугала писателя. Еще полчаса назад она с холодной отстраненностью обсуждала профессионализм театральной труппы, а уже сейчас нежно покусывает губы француза. Многие назвали бы такое поведение непристойным, недостойным такой дамы. Даже для некоторых мужчин это был бы яркий флажок, на который стоило бы обратить внимание. Но Лавуан прекрасно понимал, что подобного рода суждения ничто иное как глупое предубеждение. Что это лишь попытка нацепить на девушку ошейник, как на собаку. Ошейник этот был соткан из традиционалистских стереотипов, давно устаревших и неприменимых в современных реалиях. Именно для устранения подобного рода мыслей и пишется пьеса Филиппа.

Как пара ввалилась в здание, где арендовал комнату Лавуан, никто, за исключением мадам Бош, не помнил. Старуха, выбежав в проходную, по обыкновению кричала что-то вслед влюбленным, но слова ее остались неуслышанными. Филипп, словно подсознательно понимая необходимость как можно быстрее оказаться в своих покоях, дабы не вступать в длительную дискуссию с мадам Бош и не испортить настроения всем и до конца вечера, схватил Мелани на руки и, под одобрительное хихиканье, переходящее в откровенный заливистый смех, начал бежать по ступенькам на свой этаж. Мадемуазель Марсо была на удивление легкой. Даже физическая неполноценность Лавуана не мешала ему непринужденно тащить на себе хрупкую девушку. Писатель поймал себя на мысли, что будь на месте его новой пассии кто-нибудь из прошлых предметов воздыхания, он едва ли сумел бы справиться с задачей. И связано это было не только с конституцией тела девушки, с ее хрупкостью и изяществом – вовсе нет. Первоочередную роль играл душевный подъем Лавуана, который к тому же влиял и на его физические возможности.

В комнату влюбленные едва ли не вкатились. Филипп, будучи натурой романтичной, первую ночь с Мелани представлял совсем не так. Он был уверен, что будут долгие и томные разговоры на серьезные темы, что к самому моменту поцелуя пара дойдет постепенно и что этот поцелуй будет легким и сладким. Это вовсе не значит, что Лавуан был разочарован той страстью, с которой они целовались, параллельно раздеваясь. Да и может ли мужчина быть недоволен, когда в его постели лежит полуобнаженная дама? В этот момент о причинах ее появления вопросы не задаются.

Филипп, стоя перед распластавшейся, поджав тонкие ножки, Мелани, представлял себя хищником, готовым наброситься на газель. Само сравнение, возникшие в голове, показалось писателю настолько тривиальным, настолько заезженным, что это едва ли не повлияло на сам настрой молодого человека. Благо образ Мелани был настолько привлекательным, что Лавуан быстро забыл эту мысль, едва опустившись к своей избраннице. Стоило ему приблизиться к ее шее, как в нос ударил запах парфюма. До этого он был едва различим, но сейчас, когда нос француза касался кожи Мелани, следуя за бесконечными поцелуями, которыми писатель неустанно покрывал девушку, цветочный аромат был настолько ясно слышен, что даже возбуждал Филиппа. Руки француза, следуя общему такту момента, обхватили тонкие бедра Мелани и Лавуан, по-животному грубо притянул к себе Марсо и, не без церемоний приступил к своему грязному делу. Девушке такой напор, судя по реакции, был очень даже приятен. Казалось, что животная сторона соития ее удовлетворяла куда больше нежных прелюдий, к которым, по словам самих же девушек, большинство и тяготеет. Лавуан же, слыша сначала настолько слабые, что их было слышно лишь во время поцелуя, но затем постепенно нараставшие, доходя до практически крика, содрогавшего стены, стоны, понимал всю абсурдность слов дам. Толи они просто притворяются, толи сами не знают, чего на самом деле хотят. От экстаза, явственно отражавшегося на лице француженки, удовольствие получал и сам Филипп. Впервые за долгое время его дурную голову не отягощали никакие мысли. Были только восторг и желание никогда не покидать этот момент.

Часы, что пара нежилась в любви, пролетали незаметно. За это время менялись позы и места. Казалось, что в маленькой комнатушке Лавуана уже и не оставалось точки, которую они не успели облюбовать. Даже рабочий стол, будучи своеобразным святым местом, храмом творчества, обителью настоящего искусства, не сумел избежать участи быть опороченным страстным сексом. Печатная машинка с треском летела на пол, за ней как осенние листы медленно опускалась и рукопись. Филиппу, разумеется, никакого дела до творчества не было. Единственная здравая мысль, родившаяся в его возбужденном мозгу, была связана с беспокойством за старый стол, который мог и не выдержать любви французов. Однако у старого служаки еще был порох в пороховницах – с удивительной стойкостью он выдерживал все новые и новые поступательные движения.

Устали влюбленные далеко за полночь. Лавуан, тяжело дыша, принялся искать папиросы. Как назло, все было выкурено. Мелани, почувствовав желание Филиппа, указала на свою сумочку, из которой выглядывал, поблескивая в свете луны, портсигар. Писатель молча кивнул, слегка улыбнулся и достал пару папирос, протянув одну из них владелице. Девушка отказалась: сил на то, чтобы курить у нее не было. Судя по виду, Мелани даже не хватило бы сил на подъем с кровати – отойти от бурной ночи она все никак не могла. Француз же легким прыжком сел на подоконник и, с несвойственным ему счастливым видом, принялся разглядывать улицу.

Насколько же сильно влияет состояние нашего внутреннего мира на мир внешний. То, что еще позапрошлой ночью казалось омерзительным и не привлекающим ровно никакого внимания, сегодня пестрило красками. Разговоры двух пьянчуг, медленно бредущих с кабака, Филипп решил вставить в предстоящую пьесу. Почему-ту сейчас ему это казалось замечательной идеей, раскрывающей не только центральную линию повествования, но и знакомящей людей с бытом обычного люда и показывающей, что во все времена можно найти события, происходящие у жителей города буквально повседневно. Откуда столько вдохновения? Неужто обычный секс способен повлиять на это? Неужели действительно только заполнив базовые потребности можно переходить на новый, более высокий уровень – к творчеству?

Печатная машинка была цела. На покупку новой у Филиппа в любом случае не было бы денег, потому счастью творца не было предела. Вдохновение, взбудораженное после бурной ночи, подтолкнуло Лавуана продолжить писать пьесу прямо сейчас. Свет француз включать не решался, боясь разбудить возлюбленную, но в том и не было совершенно никакой необходимости – свет июньской луны озарял едва ли не всю комнату своим холодным сиянием, и, усевшись с машинкой на окно, Филипп начал судорожно барабанить по клавишам. Цоканье аппарата эхом раздавалось на улице. Таким грохотом можно было разбудить не только мирно лежавшую Мелани, но и давно уже спящих соседей. Больше всего писателя удивлял тот факт, что на пороге его квартиры все еще не маячила мерзкая фигура мадам Бош. Помнится, в том месяце к нему в гости заглянули знакомые или, как они сами себя именовали, друзья из местного книжного клуба. Люд в этом клубе был заурядный: по большей части там толпились те, кто хотел покрасоваться, показать свои новые наряды, и заявить всему городу, что приобщен к чему-то культурному. Для таких людей книга ценна сама по себе, лишь бы имела форму книги и была хоть отдаленно на нее похожа. Филипп был уверен, что будь в подобной пустышке хоть все страницы белыми – это нисколько бы не смутило многих посетителей заведения. Тем не менее, даже в таком псевдокультурном месте Лавуан ухитрился встретить достойных личностей, с которыми было о чем поговорить. Но стоило ему лишь пригласить компанию к себе, как старая домоправительница сразу же начала вставлять палки в колеса. И пусть из-за выпитого Филипп не помнил, чем конкретно закончилась ночь, он знал, что не мог совершить ничего постыдного, а потому гнев старой карги был мягко говоря не обоснован.

Ночь выдалась тихой. Легкое посапывание Мелани прерывалось звоном машинки. Пожалуй, это та идиллия, о которой так мечтал Лавуан. Если бы вся моя жизнь или хотя бы большая ее часть прошла именно так – я был бы самым счастливым человеком на земле. Я бы смог реализоваться ровно так, как должно. Сколько травм можно было бы избежать, сколько светлых эмоций получить… Почему Господь решил иначе?

Потому что Господь воздает людям по заслугам. Паучиха определенно была в комнате, но где конкретно писатель определить не мог. Голос звучал будто ото всюду. Тебе пора бы отринуть Бога, родной. Даже сейчас… Тебе кажется, что ты счастлив… Ты не видишь дальше собственного носа… Каким же наивным глупцом надо быть, чтобы хоть на секунду представить, будто ты станешь счастливым? Эта женщина… Огромная туша наконец показалась из тени. Паучиха висела прямо над кроватью, где спала ни о чем не подозревающая девушка. Восьмиглазая морда, обнажив тройной ряд острых клыков, медленно спускалась вниз. Перемещение твари едва можно было разглядеть – свет не доходил до той части комнаты. Лавуану стало страшно за свою любовь.

Отчего ты так трясешься, Филипп? Боишься, что я ее сожру? В голосе Меланхолии звучали нотки радости от той садисткой мысли, что появилась в голове. Какая нелепая мысль посетила твою дурную головушку, родной… Зачем же мне сейчас это делать? Это было бы неразумно с моей стороны. Нет уж, я подожду. Куда приятней наблюдать за твоими страданиями. А жизнь милой Мелани я поглотить еще успею.

Филипп не испугался, однако слова Паучихи заставили его крепко задуматься. Он вспомнил о своем нелегком состоянии, которое нес как крест всю свою жизнь, и не хотел втягивать в это новоиспеченную возлюбленную. Счастье, что она подарила ему за пару дней знакомства, осветило ему жизнь. Лавуан не хотел, чтобы этот свет был поглощен непроглядной тьмой, поселившейся в его душе. Писатель выпил таблетки.

Вдохновение прошло, но воспоминание пылкой страсти, рожденной этой ночью, стало тепло греть душу. Сегодняшний вечер стал казаться настолько уютным, что его не хотелось прекращать. Усталость давала о себе знать. Филипп упал на кровать. Рука, скованная ночным морозом, наткнулась на кисть Мелани, которая сумела сохранить тепло горячей ночи. Воистину лед и пламень. Мадемуазель Марсо не соизволила проснуться даже от холода Лавуана. Казалось, сон этой дамы нарушить невозможно, как ни пытайся. Филиппу и не хотелось. Спящее личико девушки вызывало улыбку, вместе с которой приходила и вера в светлое будущее.

Проснулся француз поздно. Судя по шуму улицы, доносившегося из открытого настежь окна, было уже не меньше десяти утра. Рука начала машинально искать Мелани, но, как бы она ни старалась, девушка испарилась. Здесь стоит отметить немаловажную деталь, которую Филипп тоже не сразу разглядел, но которая, тем не менее, была достаточно важна. Мелани все делала чрезвычайно тихо. Голос ее, как уже неоднократно отмечалось, был мил и притягателен, но немаловажную роль в этом играло то, что он был едва различим. Филипп всегда был глуховат – еще в детстве он застудил левое ухо и едва им слышал, потому имел при разговоре дурную привычку поворачиваться к людям правой стороной, чем смущал собеседника. В любом случае, сейчас речь не о нашем герое. Мелани не только говорила тихо, но и передвигалась, стараясь создавать минимум шума. Порой это было непросто – судя по нескольким встречам, она очень любила каблуки – но даже цоканье ее туфелек было не таким громким, как лошадиная походка большинства француженок.

Лавуан поднялся в прекрасном расположении духа. Он выглянул в окно: сегодня толпа его не раздражала, даже наоборот – он находил занимательным рассматривание смешных людишек. Улыбка не спускалась с лица Филиппа и ему самому в какой-то момент этот факт показался противным, ведь он на дух не переносил оптимистов. Но не успел он содрать ухмылку со своей неумытой рожи, как его взгляд пал на двух прохожих. В высокой блондинке писатель сразу признал Мелису – это было совсем не сложно – а вот спутник ее был куда занятнее. Рядом с ней красовался настоящий средневековый рыцарь. Сперва Филипп было подумал, что Виктор Моро пригласил свою новую пассию на очередной маскарад, коих в городе проводилось преступно много. Но рыцарь был не столь высок, не столь мускулист. Было видно, что доспехи ему мешают, что его тело совершенно к ним не привыкло, но, несмотря на это, мужчина старался держаться достойно. Писателю стало до того любопытно пообщаться с этими двумя, что он принялся кричать в их сторону, дабы быть замеченным. Голос Лавуана, однако, растворялся в толпе, не доходя до адресата. Тогда он решил что-нибудь бросить в пару. Едва его мозг родил, мягко говоря, абсурдную идею, руки уже все сделали – по улице эхом прокатился звон металлического лязга. Это старенький поднос встретился с уличной брусчаткой. Дюбуа вскрикнула, недовольно поморщилась, разглядывая испугавший ее предмет, затем, высоко замахнувшись пнула его с такой силой, что бедный поднос, судя по потертостям служивший этой гостинице не один десяток лет, погнулся и полетел вниз по улице. Филипп рассмеялся, но, вспомнив, кто является хозяйкой этой утвари, невольно обронил улыбку с лица. Рыцарь, до сего момента молча наблюдавший за нелепой картиной, принялся показывать в окно, из которого торчали неопрятные волосы Лавуана. Поняв, что свою злость можно выместить не только на безобидном подносе, но и на живом обидчике, Мелиса, со свойственной ей прытью, ринулась ко входу. Навстречу ей выскочила мадам Бош, которая, очевидно, услышала странный звук на улице и решила посмотреть. Это было опрометчиво с ее стороны. Короткого разговора двух барышень француз не слышал, но четкое и ясное «с дороги старая кошёлка» со стороны Дюбуа разобрать труда не составило.