Глава 2
– Я вас снова приветствую, Федот Иванович.
– Мне не особо приятна эта встреча. Сколько ещё ваши люди будут переворачивать мой дом вверх дном? У меня никогда не было оружия!
– Позвольте им завершить обыск. Чем меньше вы ему противостоите, тем быстрее они уйдут.
– Пусть они проводят свой обыск более бережно. Здесь много вещей, ценных для меня. К тому же, я не хочу, чтобы что-либо пропало. Чего вам нужно от меня?
– Не от вас, а от вашей дочери. Мне нужны её показания по поводу случившегося в лесу.
– Я против. Василиса и без того пережила достаточно потрясений.
– Это ненадолго.
– Мне всё равно! Она больна, понимаете? Больна! Она перестала есть, перестала спать, местные её ненавидят и презирают! И вы хотите, чтобы я позволил вам ещё больше вредить ей?
– Я понимаю вашу позицию, но погибли две неповинные девушки. Их честь и достоинство некому защищать!
– А мне плевать! Это моя дочь! У вас нет полномочий допрашивать людей без повестки! Я и так терплю этот несанкционированный осмотр, этих… немытых, вшивых вояк в замызганных сапогах, топчущихся на моих коврах и пачкающих своими пальцами мою мебель! Идите вон, Волков! Мне плевать на последствия, я не стану терпеть это унижение!
– Папа! – Из сеней вышла девушка, – Прошу, держи себя в руках. Если этот господин хочет поговорить со мной, то путь говорит. Я вижу его душу, в ней нет намерений навредить мне.
– Василиса, вертайся в комнату! Немедленно ложись обратно в постель! Этот человек уже уходит!
– Твоя забота отрадна, отец. Но если господин комиссар будет слишком мне докучать, я сама выпровожу его, – девушка улыбнулась и указала тонким пальцем на дверь, – а теперь оставь нас. Допрос ведь предполагает приватность.
– Как пожелаешь, – раздосадованный Федот слегка толкнул Валерия плечом и звучно хлопнул за собой дверью.
Валерий наконец смог во всех деталях рассмотреть Василису. По рассказам Николая и прочих, он представлял себе неухоженную, баламутную, краснощёкую деревенскую балаболку. Юную ведьму. Однако Валерий в своих предположениях во многом обманулся. Девушка была красива, необычайно красива. Рыжие волосы скрывались под цветастым платком, но было видно, что они были ухожены, опрятно причёсаны. Кожа её была бледна, почти белоснежна. На обескровленном лице алой раной зиял рот с чуть опущенной нижней губой. Всё её тело будто выстругали из слоновьей кости руки лучшего мастера. Оно было облачено в белое платье, которое явно шили на заказ. Отец дочь баловал. Над кружевным вырезом платья медленно вздымались кверху тонкие ключицы. Они переходили в узкие плечи, отчего-то постоянно дрожащие, их еле-еле прикрывал накинутый полушубок с пушистым воротником. Длинные пальцы беспрестанно бегали по подолу платья, собирая его в складку и расправляя. И всё же было с ней что-то не так… Запястья её покрывали многочисленные амулеты на разноцветных подвязках. Улыбка её не походила на улыбку вежливости или доброжелательности. Она будто вообще не несла под собой смысла. Грудь её содрогалась, будто ежесекундно она сдерживала то ли приступ хохота, то ли крика. А главное глаза… как же они были похожи на глаза Ивана, но в них читаюсь что-то ещё. Что-то, чего никто не мог понять.
Но несмотря на это, Волков не мог оторвать от неё взгляда. Как же она была невероятна! Между тем Василиса отодвинула от стола несколько стульев и развернула их друг другу. Не говоря ничего, она заняла один из стульев и указала на второй. Прежде чем Волков занял своё место, девушка тихо захихикала:
– Ты забавный, Волков.
– Я порошу соблюдать официальный тон.
– Ха-ха-ха, а я не хочу.
– Хм… не буду спорить с ребёнком…
– Ха- ха-ха… очень забавный.
– И чем же я забавен?
– Строишь из себя свою фамилию.
– Что же, я не страшен, как хищник? Твоего отца я, кажется, напугал.
– Гл-у-у-пый. Его ничто не пугает. Ты, может, и хищник, но дикой страсти… – девушка запрокинула ногу на ногу, – …в тебе нет. Ты дворовый пёс. Громко лаешь и не кусаешь, потому что на привязи. Но не бойся, скоро ты поменяешься.
– Поменяюсь?
– Это место… оно всех меняет. Если примешь его, оно сделает тебя сильнее, смелее, освободит от поводка. Сделает тебя, скажем… зайчиком.
– Зайцем?
–Да-да! Зайчиком из считалочки. Вот этой…
«Раз, два, три, четыре, пять -
Негде зайчику скакать,
Рядом ходит волк, волк -
Он зубами щёлк, щёлк.
Раз, два, три, четыре, пять -
Он бежит к себе в кровать,
Под кроватью лис, лис -
Неприятнейший сюрприз.
Раз, два, три, четыре, пять -
Заяц с хаты убегать,
В небе реет филин, филин -
Звучит голос замогилен.
Раз, два, три, четыре, пять -
Зайца смерть идёт искать,
А за смертью мишка, мишка -
Зайцу скоро будет крышка.
Счёт устала повторять!
Леса бог идёт искать!
Жертвенный несёт венец -
Зайчику придет конец!»
Девушка залилась смехом.
– Невесёлый конец ты мне пророчишь.
– Почему? Зайчик – это начало всего… первая пища. С него начинается великий круговорот.
– Ну а ты… кто ты из считалочки?
– А по моему имени не слышно?
– Васи-лиса… ясно. Что же… охотиться будешь за мной?
– Не-е-т, глупый. Ты что, считалочку не слышал? Лисичка зайчика из домика выманивает. Дружит с ним, заигрывает…
– Заигрывает? – Волков сглотнул вязкую слюну.
– Ну так… понарошку. Я ведь Лесная невеста.
– Невеста?
– Хозяин заберёт меня… рано или поздно. Он пометил меня.
– Насчёт этого твоего Хозяина… Меня интересуют подробности вчерашней ночи. Что ты видела?
– Его… Бога леса. Я же сказала, он пометил меня своим знамением.
– Ты правда думаешь, что я поверю в эти сказки?
– Ха-ха-ха, это не сказки, дорогой. Тебе придётся смириться с этим, если не хочешь распрощаться со своим рассудком. Я вижу, что ты очень дорожишь своим умом, думаешь, что знаешь больше, чем местные. Тебе искренне жаль их, но ты не можешь удержать в себе гордость за знание некой «истины». Так вот будь готов к удару по стенам своего сознания.
– Занятно. Нечто подобное мне говорил другой человек. Человек, ум, которого был ослаблен и сломлен. Мой же ум достаточно дисциплинирован, и таковым останется. Так что давай по существу. Уверен, я сумею отделить семя правды от шелухи больных фантазий. Почему местные винят в произошедшем тебя?
– Потому что считают меня иной, разумеется. Кто-то ведьмой кличет, кто-то богом поцелованной, кто-то бесом околдованной, а кто-то признаёт во мне избранницу леса. А ты как думаешь, кто я? – девушка нагнулась к комиссару почти вплотную, будто помогая лучше себя рассмотреть.
– Думаю, что ты нездорова рассудком. И мне печально от этого и от того, что деревенские этого не разумеют.
– Фи, как примитивно. Впрочем, за произошедшее у них есть повод меня винить. Это ведь я сестёр в лес выманила. Настю и младшую её – Алёну.
– Как? Зачем?
– Дурного я ничего не думала. Погадать мы хотели на суженого. Луна полная стояла. Надобно было, ни с кем не говоря и взглядом не встречаясь, выйти из дома с волосами, заплетёнными в тугие косы. Зайти в лес и, проговаривая слова сокровенные, траву особенную пособирать. Потом так же домой воротиться и траву ту в печи сжечь. Под дымок спать лечь. Во сне суженый и явится.
– Что было дальше?
– Вышли мы на прогалину, где травы той было в избытке. Лунного света было в достатке, и снег не шёл. Мы собирались уж уходить, как вдруг поднялся ветер – странный, будто шепчет кто. И начал он снежную крошку с земли поднимать. И стало так промозгло… за всю мою жизнь мне не было так холодно. Вдруг что-то как затрещит, с дуба ветки посыпались. У меня со страху подкосились ноги, и я упала в куст на краю прогалины. Гляжу через ветки и вижу, как на дереве Филин сидит ростом с человека. Глаза, как фонари, желтым светом по земле ползают, из клюва раскрытого длиннющий язык змеиный вылезает, – Волков заметил, как наполняются глаза девушки слезами, при этом издевательская ухмылка не покидала её лица, – Настя сестру за руку тащит, в снегу запинается. А Филин им вдогонку голосом человечьим кричит, по ветвям скачет, дерево щепами выдирает. Недалеко подруги мои ушли, на Настю из-за куста волк выскочил, здоровущий. В снегу валяет, одежду рвёт. Она кричала, умоляла, чтобы сестру отпустили. Сестрёнка её к дубу попятилась, средь корней притихла, сидит, рыдает. Волк меж тем Настю передними лапами схватил, на задних, как человек, держится и в горло клыками до хруста. Алёнка очнулась, побежать хотела, но тут из-за дуба Медведь вышел, тоже на двух ногах. Страшный, облезлый, с мордой исполосованной, он за волосы её лапами схватил, и трепать начал, как куклу. Она помахал ручками своими, помотала головкой и обмякла, лица из-за крови не видать. Вдруг чувствую, земля подо мной трясётся, как от шагов гигантских. И на плечо что-то тёплое и вязкое капает… Голову подняла, а надо мной человек шестиметровый с оленьей головой. Глазами жёлтыми на меня смотрит, слюной исходит и блеет по козлиному. Громко так, что слушать больно. Так больно, что слёзы у меня кровавые пошли и со рта пена. Дальше ничего не помню. Очнулась в пуще где-то. Сначала думала, что ослепла, но нет… просто кровь на глазах ссохлась. Косу мою, да вы сами взгляните.
Девушка сняла платок и оголила неровно оборванные на затылке пряди.
– Ты говорила, что этот хозяин тебя как-то пометил.
– Да, вот, – на глазах у изумлённого Волкова, Василиса встала со стула и оголила верхнюю часть спины. Свежие шрамы образовывали круг с примитивным рисунком оленьей головы в центре.
– Мне… жаль. Я найду того, кто сделал всё это.
– Глупый, глупый комиссар. Я уже рассказала, кто это. И наказания он не заслуживает. Это меня наказать надобно.
– Молчи. Я никому не позволю причинить тебе вред боле. Будь он хоть сатаной, я предам его суду. Мне… пора. Нужно закончить с делами. Отдыхай и слушайся отца, – Волков поднялся со стула и прошёл к двери.
– Волков! – прозвучало ему вслед, – ты ошибся, я уже не ребёнок. Восемнадцать в прошлом году исполнилось. Заглядывай почаще. Я буду ждать.
Приёмная железнодорожной станции была полна людьми. Недовольные работники бойко обсуждали возможные причины, по которым их всех могли вызвать в один час. Многие уже были в курсе о приезжем комиссаре. Женщины обсуждали его стать, возможный возраст и достаток. Мужики опасались увольнений, штрафов и репрессий. Все понимали, что это как-то связано с недавним арестом коменданта, нападением на поезда и особенно беспокойным видом начальника станции. Он, кстати, был здесь же, бегая от одного конца коридора в другой и всякий раз прося людей быть потише и поаккуратней в словах.
Ровно в десять коридор наполнился эхом гулких строевых шагов. При виде грозного комиссара толпа тут же замолкла. Волков подошёл к двери кабинета и привесил на выступающий гвоздь лист бумаги.
– Все присутствующие, согласно этому списку, по очереди должны заходить ко мне в кабинет на дознание. Не беспокойтесь, товарищи, это стандартная процедура следствия. Через минуту можете заходить.
Стоило двери за его спиной закрыться, толпа вновь оживилась, обсуждая, кого стоило послать первым. Заняв своё место за столом, комиссар поправил фуражку, приготовил документы и личные дела под запись, достал письменные принадлежности.
Дверь отворилась, и в неё почти влетел худощавый мужчина в толстых круглых очках. Казалось, что его впихнули в кабинет насильно.
– Здр… здравствуйте.
– Присаживаетесь. Ваше имя, фамилия, отчество?
– Митрофанов Сергей Лукич.
– Год рождения?
– Тысяча восемьсот девяностый год, пятое августа.
– Место рождения?
– Так ведь здесь. Ухабинск.
– Занимаемая должность?
– Я т-телеграфист.
– Вы единственный телеграфист на станции?
– Моего к-коллегу уволили ок-коло полугода назад по причине п-пьянства. Никого на замену не нашли.
– Где учились?
– В Питерском университете радиосвязи.
– Почему же не остались там? Разве ваша профессия не востребована?
– Я человек с-семейный. Все мои родичи жили здесь, похоронены тут же. Не могу же я бросить жену, детей, – при словах о семьи мужчина погрустнел.
– Ясно. Воевали?
– Нет. По состоянию здоровья не прошёл. В д-детстве переболел корью. Б-были осложнения, попал на стол к х-хирургу. После этого не б-боец.
– Как относитесь к партии?
– П-положительно, конечно, что за в-вопрос? – Телеграфист поерзал на стуле.
– Но вы в ней не состоите.
– Д-д-да. В городе нет вашего представителя. Все в-вроде признали смену власти. То и д-дело то документ старых в-времён попадётся, то печать и-имперскую ставить приходится, за неимением иной. Как будет в-возможность, так сразу. Я вашу п-программу ещё в тысяча девятьсот восемнадцатом прочёл.
– Ясно. Спасибо за полезную информацию. Как относитесь к контрреволюционной деятельности? Имеете ли вы связи с представителями бывшего дворянства, офицерства, кулачества или духовенства?
– Я… – мужчина заколебался, но затем уверенно ответил, – контрреволюцию осуждаю. Ни с одной группой из перечисленных связей не имею.
– Вы согласны сотрудничать с советской властью? Сообщать о нарушении её законов?
– С-согласен.
– Хорошо, можете идти.
– П-позвольте пожать вашу руку, – Сергей подошёл к Волкову почти вплотную.
– Что же, пожалуйста, – Волков встал с кресла, и парень обхватил его локоть одной рукой, судорожно тряся ладонь другой.
– Ладно-ладно. Достаточно. Позовите следующего.
Поток людей иссяк лишь к позднему вечеру. Волков исписал приличную стопку бумаги важными и не очень важными показаниями. О многом он и так знал из личных дел и характеристик. Выслушивая очередного сотрудника, он то и дело проваливался в воспоминания, к своему первому делу. Тогда он был почти никем. И как бы ни хотелось приключений… большая часть дела распуталась не ожесточёнными перестрелками, а подобной бумажной работой. Ловя людей на противоречии между тем, что они говорят и что пишут, и что пишут о них другие, можно узнать очень многое. К тому же знание человека в лицо даёт мощную, почти сакральную власть над ним. Порой единого разговора с человеком достаточно, чтобы узнать о нём всё, главное выбрать верную тему… тему, интересную ему. А дальше человек сам о себе всё расскажет, главное – успевай записывать.
Раздался стук в дверь.
– Войдите, – Валерий с наслаждением потянулся в кресле.
– Ну как, уже закончили, Валерий Сергеевич? – В кабинет зашёл Лунёв.
– А, Лунёв. Да, закончил.
– Прибыли бойцы из деревни с оружием. Я проверил серийные номера. Среди изъятого вооружения нет единиц, украденных с поездов.
– Взрывчатка?
– В достатке, но пластида нет.
– Ясно, тупик. Но это радует, вооружение ещё не потекло в массы. Так же мы должны проверить город и оставшиеся сёла. Как продвигается дело с патрулями?
– Работаю в полную силу. Личный состав проинформирован, усиленно вооружён. Жаль, что нельзя им выдать по пулемету. Больно тяжелы, – Лунёв устало присел на стул и снял фуражку.
– Умаялись?
– Есть немного, товарищ комиссар.
– Может, по чашке чая?
– Не откажусь. На улице опять метель поднимается. Даже в здании холод мертвецкий.
– Мертвецкий… Павел Георгиевич, у меня к вам просьба необычного характера.
– Просьба?
– Да. Приказа подобного я дать не могу. В Темнолесном неспокойно. Убиты две девушки.
– Вы думаете это связано с…
– Рано что-либо думать. Но эксгумация трупов могла бы на многое пролить свет. Староста не даёт своего согласия…
– И вы хотите сделать это без его ведома. Погибли невинные и могут погибнуть ещё. Мне кажется это благим делом. Прикажите снарядить пару бойцов?
– Нет, сделаем это сами. Нужны инструменты, а ещё… заедем за одним человеком.
Глава 3
– Да чтоб я ещё раз помог вам, Волков! – Спицын неловко переваливался через сугробы, еле поспевая за парой мужчин, бодро шагающих впереди, – Будь проклят всеми богами тот день, когда принесла вас ко мне нелёгкая!
– Не знал, что у нас столь набожные врачи! – весело крикнул Лунев, силясь заглушить порывы ветра.
– Лучше бы вам заткнуться, Лунёв, если не хотите себе неоперабельный геморрой.
– А я думал, медицине давно известны хирургические приёмы его лечения.
– Вы правы, но с подобным отношением данные приёмы на вас никто проводить не будет, и геморрой останется неоперабельным!
Лунёв и Волков залились смехом. Получше ухватившись за мешок с лопатами, кирками и ломами они побрели по узкой кладбищенской тропинке дальше.
– Будет, вам, Виктор Петрович, – ответил Волков, тщательно осветив фонарём очередную могилу, – вас никто за руку не тянул. Вы сами дали своё согласие и знали, на что шли.
– Да… вы воспользовались моим большим уважением к вам и той жалостью к невинно погибшим, свойственной всем людям моей профессии! Но вы не сказали, что мы отправимся сейчас же! Ночью! Копать тела ночью на этом чёртовом погосте!
– Ну же, доктор, – вновь вступил Лунёв, – неужто вас не тянет профессиональное любопытство? Будьте подобны литературному герою Виктору Франкенштейну!
– Да будет вам известно, что прототипом барона Франкенштейна являлся Иоганн Диппель. И тот, и другой кончили свои жизни не очень хорошо!
– Что же вас так страшит? Уверен, за годы практики вы разучились бояться мертвецов.
– Но я не выкапываю их без ведома родных и властей! Не хожу по кладбищам ночами с лопатой и не разоряю могил! К тому же, судя по словам Валерия Сергеевича, умерли девушки не совсем при обычных обстоятельствах! – Доктор выудил из кармана пальто флягу и поспешно пригубил из неё.
– Поверьте, я отношусь к пересказанному с большим скептицизмом, – ответил Волков, – пока что у меня на руках лишь косвенные улики, да устные показания.
– Мне бы вашу уверенность. А меж тем местные сказания полнятся описанием множества чудищ. И они куда страшнее монстра, созданного мадам Шелли. Это и традиционные твари якутского народа, и привезенные верования русских колонистов. Например, полудённицы, шишиги, болотницы, вурдалаки или эти… якутские юёры. Ожившие трупы похороненных без обряда или погибших страшной смертью. Ночью они принимают человеческий облик и идут на охоту, а встретив жертву…
– Ладно, довольно, – Волков плюхнул свой конец мешка на снег, – так мы будем плутать да утра. Предлагаю оставить инструменты здесь, разделиться и поискать нужные могилы.
– Разделиться, вы серьезно? – Спицын опять пригубил из фляги.
– Соглашусь с товарищем комиссаром. Я пойду в ту сторону.
– Я продолжу путь вперёд. Виктор Петрович, вам направо, – Волков протянул доктору запасной фонарь.
– Просто замечательно! – Спицын зло выхватил фонарь из рук комиссара и с опаской двинулся по узкой колее, отходящей от основной тропы.
Волков тщетно пытался осветить себе дорогу. Вновь поднялась метель, и теперь фонарь был годен лишь на то, чтобы, подводя его максимально близко, читать надписи на крестах и надгробиях. Тропа уже спустя пару саженей закончилась, и приходилось разметать своим телом снежные завалы, рискуя ненароком зацепиться за какой-нибудь крест. Он шёл в полный рост, не особо опасаясь быть замеченным. Раньше погост охранялся сторожем и обслуживался священнослужителями из прилежащего храма. Но теперь все они бежали кто куда, и кладбище пришло в упадок. Более того, за последние годы оно бесконтрольно росло. Уже за каменной оградой появились совсем уж бедные могилы, многие вовсе не имели надгробного камня и хранили в себе безымянных мертвецов. Это было немудрено – многих родственники упокоевали в спешке или вовсе этим занимались чужие люди. Проходя мимо очередного креста, сколоченного из чего попало, Валерий, как мог, смел с памятных табличек снег. Часто вместе со снегом сходила и часть надписи. То и дело попадались особенные мужские могилы с повторяющимися датами: тысяча девятьсот четырнадцатый… пятнадцатый, шестнадцатый, семнадцатый, восемнадцатый… У каждой такой могилы он останавливался ненадолго, снимая фуражку. Всего он останавливался так с полсотни раз. За вычетом даты рождения из даты смерти, выходило, что многим не было и двадцати. Сколько ещё таких могил, забытых, засыпанных снегом, с покосившимися крестами и сколотыми надгробиями, находится на этой земле… сколько будет ещё? Когда-нибудь и он окажется среди них, может, даже в ближайшее время.
От печальных мыслей Валерия отвлёк крик. Кричал Спицын, испугано и истошно. Волков выхватил пистолет и побежал напрямик, перемахивая через дощатые оградки и огибая могильные насыпи. Наперерез ему мчался огонёк. Это был фонарь Лунёва. Они встретились у брошенного ими мешка и прислушались к источнику крика. Фонаря доктора нигде не было видно. Вдруг Волков разглядел в паре десятков шагов от себя человекоподобный силуэт с крыльями. В голове вспыхнул образ инфернального филина.
– Лунёв, ты видишь это?
– Да!
– Огонь!
Загромыхали выстрелы. Комиссар заметил, как со стороны силуэта так же начали появляться всполохи. Волков присел за ближайшим надгробием и ещё раз нажал на спуск, когда наконец понял, что это их собственные пули уходят на рикошет.
– Отставить! Оно неживое.
Силуэт на проверку оказался статуей ангела с распростёртыми руками к небу.
– Крик стих, – Лунёв спешно вставлял в барабан патроны, – чёрт, где же он? Спицын! Доктор, отзовитесь!
– Поспешим! – Волков спешно перепрыгнул очередную насыпь и чуть не провалился в разрытую могилу.
Со дна её послышался замогильный хриплый голос.
– В-о-о-о-лков! В-о-о-лков! Это-о вы, товарищ комиссар?
– Виктор Петрович? – Валерий подозвал коменданта, и, насколько позволяла рука, спустил вниз лампу, осветив испачканное и перепуганное лицо врача.
– Вытаскивайте меня отсюда! Тут же, сука, покойник! Тащите, ублюдки, тащите!
– Успокойтесь, нет тут ни тела, ни гроба, – давясь смехом, выдыхал Лунёв, хватая хирурга за руку, – просто кто-то выкопал яму, а захоронения не провёл! Вы ногу там не сломали?
– Я вам, блядь, сломаю. Лунёв! Какое гадство! Да вытащите меня уже наконец, хватит ржать, безмозглое животное!
Спустя минуту все оказались на поверхности, запыхавшиеся и изрядно вспотевшие. Первым заливным смехом разошёлся Лунёв. За ним Волков и, наконец, доктор.
– Ну что, Спицын, встретили своих юёров?
– Честно говоря, на секунду я действительно поверил, что столкнулся с представителем якутской мифологии. Прошу меня простить за грубости.
– Ничего. Как вас угораздило?
– Да не видно ни зги. Не повезло мне набрести на эту яму. Фонарь разбился, темнота. До края не достать. Слышу, шепчет кто-то. Ещё и зараза, под руку попался обломок на кость похожий. Ну, я и закричал. А потом слышу: шаги, пальба. Притих… не хотел вас отвлекать. Вы, кстати, по кому стреляли?
– Да там… неважно.
– Ха-ха-ха! Вы удивительный человек, доктор. Вы невероятно удачно упали, прямо возле нужного захоронения. Взгляните, – Волков поднёс лампу к совсем недавно вбитым крестам, – это те девушки. Вернёмся за инструментами, и за работу. Полночь уже.
Работа шла медленно. Из-за сгустившейся темноты, одному человеку приходилось держать фонарь, а двум оставшимся копать. Несмотря на свежесть захоронения, землю так сильно сковал холод, что она слабо поддавалась даже кирке. Наконец, очередной взмах кирки прозвучал гулко, ударившись об деревянную крышку гроба. Сняв лопатой остаток земельной крошки, Волков и Лунёв оголили крышку гроба. Столько же времени ушло на то, чтобы отрыть второй гроб! Изрядно утомившись, мужчины сняли ломами крышки.
– Виктор Петрович, ваш черёд, – сказал Волков, закуривая папиросу.
– Иду я, иду. Прости господи, – доктор полностью осушил флягу, – Лунёв, постелите мешок и помогите достать тела.
Девушки, были постностью обмотаны в белую простыню. Непокрытыми были лишь лица, выглядящие, как живые. Казалось, трупное разложение вовсе их не тронуло. Лишь окоченение мышц, синюшность да помутневшие зрачки выдавали касание смерти. Спицын раскрыл сумку с инвентарём и достал ножницы, которыми срезал с трупов сукно.
– У старшей сестры мягкие такни передней области шеи рассечены вплоть до позвоночного столба. Трахея, крупные сосуды, пищевод – всё разорвано. Очень грубые травмы. Где-то разрезаны, где-то размозжены. Всё тело покрыто царапинами, образующими оккультные символы. Это не латынь… не знаю подобного языка. В области груди поверхностные разрезы кожи, как от когтей. Длиной не менее шести дюймов. Разрезы идут параллельно, по четыре с каждой стороны, между каждым отдельным рассечением расстояние примерно в четыре дюйма. Это гигантская лапа.
– Или талантливая работа ножом. Не отвлекайтесь.
– Имеются множественные проникающие раны, так же собранные в группы по четыре. Удары наносились с большой силой и под разными углами. Они были настолько сильны, что на костях, образующих дно раневого канала, остались небольшие зазубрины. В различных местах имеются зияющие раны различной глубины, будто кто-то выдирал куски плоти или тщательно их вырезал. В районах крупных сосудисто-нервных пучков нанесены точные надрезы. Тело полностью обескровлено. Правые большеберцовая и малоберцовая кость раздавлены в средней своей трети, будто на них упал гигантский камень. Часть волосяного покрова грубо скальпирована. Брюшная стенка разрезана, все внутренние органы удалены. Очень грубая работа. Их не вырезали, а выдрали. Брюшная полость набита… мхом и какой-то травой. К счастью, большинство травм произведено посмертно. У младшей волосы скальпированы почти полностью. Шейные позвонки смещены. Оба плечевых сустава вывихнуты. Имеется тупая травма головы, её бросили на землю с большой высоты. В остальном ранения идентичны сестринским. Полное обескровливание, удалённые внутренности. Однако порезы оставлены другим… оружием, куда более крупным. Погодите, у неё что-то в глотке. Это… это цветы. Они уже засохли, но…
– Это пролеска сибирская, – вмешался Лунёв, – но это невозможно, она зацветает лишь весной.
– Мистика.
– Это всё, что вы можете сказать, доктор?
– Касаемо тел это всё. Но если вам интересно моё мнение, комиссар, я подтверждаю все слова, сказанные вашими свидетелями. Я полагаю, что это сделал не человек. Даже если подобные зверства проведены человеческими руками, то души преступников звериные.
– Я вас понял. Давайте заканчивать. Нам ещё их зарывать.