– Вот и я говорю: несет меня! Хочу ветром весь мир облететь, в каждый уголок заглянуть, и всякий камень перевернуть. На деревья бы залез, коли мог бы.

Охотник поднял нарисованные брови – даже под грибами я видел живую реакцию, не то, что у болванчиков – и громко выдал:

– Ну и колебальщик же ты!

– Да себя я колеблю, только себя! А ежели что сообщить можешь, выкладывай!

– Всему свое время. Если рано, значит рано. Это я тебе как опытный говорю.

– Опытный?

– Опыт приходит – мягко стелить надо. Впопыхах не усвоишь ничего.

– Финниган, это все общие слова, мне конкретика нужна.

– Иди проспись! У тебя глаза бешено ходят!

Не пошел я спать, а на квест отправился.

Зачастил я на Арену. Поединки, что устраивались в нашем лагере, стали забавлять. Такие глупые, как я сужу, поединки допустимы и нужны, дабы подавить на корню сражения в узких коридорах замка, на магнатовском дворе – но там и не начнут – или в периметре. Даже за тыном, бывает, рядятся болванчики почем зря, а потом на травку валятся, опосля срамного поколачивания. К такому дураку рука сама тянется – руду забрать; ему почто, ведь дурака непробиваемый кусок?! А в специально отведённом для этого месте дурь повыбивают друг из друга – и делов.

Помутузятся-изваляются, и поднимутся жрать да пить. Людям – зрелище, участникам – важность, повод для болтовни кичливой, мнимой победы выдумки. «Все ж цивильно!» – так говорит устроитель – Врекс, дородный мужик, с внушительной головой и малым запасом слов, которые, однако, имеют свойство попадать точно в цель. Скажет, а возмутиться против, или ответить как-то по-умному не получается. Финниган и говорит: «В котелок ему умных слов накидали, а тот и сам не понимает».

Обходил я лагеря, да высматривал там всякое, за людьми следил. И все больше уверялся, что болваны те неописуемые. Жили по строгому, скучному расписанию, и лишних телодвижений не совершали.

Болванчики виделись абсолютно беспомощными, недвижимыми олухами, которых обмануть, как пальцами щелкнуть:

– А как ты спишь?

– Сплю я крепко, без памяти, – врал я очередному болванчику, ведь не поймет.

– Принеси мне свиток как можно скорее!

– Принесу.

Но разницу тот не замечал, принеси ты его хоть пару лет спустя.

Глядел я на природу, на закаты и восходы, и, надо сказать, особливо разницу замечать перестал. Конечно, она была, однако не бросалась в глаза. Грибы с болотником, работавшие в паре, помогали выявить мелкие детали, подчеркнуть, что явственно и безоговорочно, зримо отличалось от той нормы, при которой я жил прежде.

Возможно, я привыкал к этому состоянию, и оттого выуживать различия становилось непросто. А еще взгляд до того оставался замыленным, что получалось это с великим трудом, как если выйти в туман на тропу, и ничего дальше носа не видеть, но знать что да как обстоит в целом.

Никаких особенных приключений со мной не происходило. Я выполнял рутинные дела, расхаживал по лагерям и дивился, подмечая безоговорочные различия между состояниями. А их толи становились меньше, толи терялся всякий интерес. И может быть – пропадали границы.

А Синий этот, The Blue One, все не отставал. Да только я привык. Появится где – гляну, и отвернусь, а снова посмотрю – так и нет его. Чего бегает, кого высматривает… Бог его знает!

И Бард куда-то запропастился – как не было его! Пропал из виду. Ах!.. не хватало Словоплета, лишь стихи остались. А как бы он пригодился!

***

В округе полно сабчиков, настоящее раздолье для охотника. То и дело я доставал лук и пускал стрелу. Лучник из меня неважный, зато обучен выманить зверя.

Сабчик, дико сорвавшись, бежал на меня; я успевал вынуть клинок и без промедления принимал зверя. Не больше двух комбинаций, средних и несложных – сабчик валится. В трофеях я не мастер, только мясо забирал.

Нечета Финнигану: с каждой поверженной зверюги уйма трофеев. Не понаслышке знаю, он частенько брал с собой на охоту. Зачем – не понять; толи скуку разбавить, толи часть дел переложить. Во всяком случае, я был не против, тем паче – многому учился и повидал за то время немало, пока обходил излюбленные места усача.

Отправлялись поутру, бывало – как заря занималась. Необходимое готовили с прошлого дня: стрелы, эликсиры, еду и питье. Друг другу не напоминали, что требовалось на охоте – твои заботы.

Готовился я только первые разы. Бывало, приходилось отправляться за эликсирами в ночь перед походом. Они особенно дорого стоили, их не хватало и не всякий раз в продаже встречались, а еще на торге ценозадиральщиков тьма; как не придешь, сразу в сторожа: подвоха ждешь, обман выискиваешь. Сговорятся, цену поднимут, а нигде дешевле не отыщешь.

Вот и выходило – все по койкам разбежались, в периметре только стража на ходу и полуночники молчаливые слоняются, а ты за ворота! Эликсиру захватить к завтрашнему утречку!

Но я не вякал, не роптал, вскоре порядок усвоил, потому проблем с подготовкой больше не возникало. В таком я видел некое наставление от хитрого охотника, вроде тренировки аппрентиса, мол: "Завтра на охоту. Как не готов? А дичь уже готова, тебя дожидается. Непорядок."

Рябчик вихрем сбегал вниз по склону небольшого взгорка, буквально валился на меня! Я лишь поспел убрать лук за спину и вынуть клинок, обороняясь от каменных лап зверя.

Блок, вправо, влево, выпад!

Xp+

Одним из самых излюбленных мест Финнигана была опушка леса вблизи реки в предместьях Лагеря Бродяг.

Выходили живо, привалов не делали, и в пути всюду нас охватывала торжественная тишина, нарушаемая только звуками, долетавшими из леса, такими знакомыми и даже приятными сердцу, вроде треска горящего костра или стрекотания сверчков ночью.

На рассвете, куда ни глянь – везде мутные контуры лесов, а позже светило медленно подбирается из-за пышных крон, в глубине которых пташки берутся за продолжительные трели, и вот уже горизонт одет в багрянец.

Пробежишь кусочек мира в начинающемся дне – другим человеком к месту охоты прибываешь. А там, – на реке, возле опушки, – еще клубами вьется туман, и на другой стороне избушка виднеется. Гляжу, моргаю, ртом воздух зачерпываю – свежий, утренний, прохладный; загадочно вдруг станет, на Финнигана гляну, а тот уже стоит ровнехонько и решительно дичь выслушивает-высматривает.

Как добирались, первым делом заводили костерок на стоянке и некоторое время обговаривали предстоящее мероприятие, невзирая, что каждым разом оно проходило одинаково.

Сначала решали, кто пойдет первым: без всякого сомнения, первым шел я. Однако я не чувствовал себя приманкой в руках Финнигана – хитрозадого калача; идти первым мне нравилось, осознавая, что позади опытный лучник в полной боеготовности, опасность почует за версту. Стрелы Финнигана проносились незаметно, почти бесшумно, я только видел, как те протыкали зверя, у него не было шансов настигнуть меня. Очень редко, когда встречали много дичи, но вдохновленные и раззадоренные удачной, жаркой охотой, продолжали нестись вперед, удавалось захватить чуток работенки.

Финниган в таких случаях говорил:

– Быстрее стрелять не могу.

– Да ты что! Хотя бы мне практика!

– Ты опыт и так получаешь.

На меня шли двое: бывает, второй за первым бежит, если подойдешь близко, а когда рядом скучковались, и ты сплоховал, подкрадываясь – целая стая несется.

Хватает умений и сил – разноси зверюгу коллективную, а ежели слабоват для стаи – уноси ноги.

Одолеть пару сабчиков – ничего не стоит. Я поочередно концентрировал внимание то на одного врага, то на другого, и в появившемся окне возможностей производил удар:

Блок, выпад, – затем второй – блок, выпад, -…

Я отбежал: иногда враг подходил слишком близко, и я пропускал; такое часто происходило, если окружали. Им нельзя давать шанса. В совершенстве, врагов нужно «ставить» одного за другим, в очередь за ударом или комбинацией.

Как только появилась возможность, я продолжил ярую атаку, но теперь концентрируясь на том, который ближе:

Влево, вправо, выпад!

Xp+

Зверь повалился, и второй в тот же миг бросился в атаку, но я парировал. А дальше дело техники!

Xp+

В самом деле, после охоты я возвращался уверенный, готовый к новым знаниям и умениям; всякая учеба давалась легко. Потому я зачастил на охоту, и уже сам стал проситься.

Ходили мы с удовольствием, каждый раз Финниган возвращался с полным инвентарем трофеев, а я с опытом, и уже потихоньку начинал зазнаваться, считая себя настоящим охотником.

Да только усач окстил:

– Чтоб охотником стать, дело надо изучать, а не впереди ходить.

Я малость опешил, даже обиделся:

– Сам меня приманкой ставишь!

– Приманкой? Эко ты неблагодарный тип!

Не помню когда, но в один день Финниган заключил что охоты с меня довольно и велел заниматься своими делами.

В те времена я был сговорчивее: старшой скажет – делай. Не спорить же? Тем более с Финниганом! Обладал усач убеждением. Что-то волшебное, даже чародейское было в его харизме. Как-то я спросил про это, и ответил он традиционно – витиевато и элегантно:

– Натура такая.

– Какая такая натура?

– Если не разумеешь слов в ответе, то нечего и спрашивать.

– Откуда мне знать наперед слова в ответах?

– Откуда куры знают, как яйца высиживать?

Славные наставления!

Но все это было до грибов и синего болотника. Нынче старался обходить каждого, будь он возникшим или болванчиком: в глазах голубчиков видел некоторую подозрительность, даже страх. Возможно, это было надумано. А может быть, в прошлом я не замечал или не умел высматривать эти эмоции на лицах. Вскоре я совсем перестал общаться, стал нелюдим. Я ограничивался лишь неизбежными и требными диалогами.

Многое повторялось в нашем мире и переставало быть интересным. Хотелось чего-то нового, неизведанного. Оттого я зачастил на одинокие прогулки и выдумывал новые приключения, пытаясь заглянуть в каждый уголок нашего мира, с которым еще не был знаком.

Xp+

Очередной сабчик повалился. Я забрал мясо и продолжил путь, пообещав себе больше не отвлекаться на дичь.

Впереди, на растянувшихся покатистых холмах, стелились просторные луга, поросшие тонкой жестковатой травой, благоуханной и несколько блеклой; она прижималась к земле, травинки спутывались, образовывая витиеватые заросли. Насладиться благоуханием зелени получалось, если не принимал настойку и не курил синий куст.

В этой траве легко прятаться малой дичи. Но зверина здесь обитала разная, и встречались даже сумазброды – двухметровые прямоходящие звери в мохнатой шкуре, которые были медлительны и сильны. Они рыли берлоги в земле, и приближаться к ним не рекомендовалось даже опытному голубчику – в длинном витиеватом туннеле нет пространства для маневра, трудно драпать, а большой охотничий лук становится бесполезен. Моего же опыта не хватало, совладать с одним таким противником даже на открытой местности получалось редко, а чаще все заканчивалось неловким побегом. Потому я благонадежно обходил тварей, пользуясь их медлительностью.

В остальном, встречалась дичь совсем мелкая. Я не разменивался – взять с таких было нечего. Вот рагулька пробежала, а вот мохшатка выглянула. А мне – не до охоты.

Оставив позади благоухающие луга, я оказался вблизи опушки леса, пройдя который, путник выходил на подступы к Лагерю Бродяг.

Ни опушка, ни лес меня не интересовали. Только чаща, в которой укрылся следующий беседчик и торговый партнер.

Я быстро прошел опушку, игнорируя разномастных зверей, и ловко нырнул в лес, там воздух делался прохладнее и мягче.

Действие травы и грибов понемногу прекращалось. Отпускало медленно, но постепенно восприятие мира принимало формы обыденного бытия. Со временем я научился воспринимать мир в любом состоянии, пускай не так гладко, как наставлял Финниган:

– Нужно учиться жить в таком мире, каков он есть, и задаваться вопросами в самом обыкновенном состоянии».

Я бы сказал несколько иначе – нужно учиться жить и задаваться вопросами в любом состоянии, у меня их было два.

Невольно вспоминаются строки Барда:

…

Легко заглянуть в чужое окно,

Гораздо сложнее в себя самого.

…

Каждый день приучены жить,

Лицемерно глядя на других.

…

Среди всех, только в сотне один,

Кто захочет сменить этот мир!

…

Я захрустел валежником, пробираясь через стройные, кое-где покрытые мхом стволы, а солнце, нет-нет, да плеснет в глаза, заставляя жмуриться.

Сочащийся свет шел свысока и глушился кронами, а ближе к земле стволы без ветвей отбрасывали на мягкий лесной ковер аккуратные тени. Местами пышно и сладко цвели кустарники: приземистые кусты были увешаны гроздьями тяжелой и несъедобной ягоды.

Я ловил себя на мысли: любым временем здешний лес прекрасен; как не наведаюсь – легче дышать, особенно в разгар дня. Даже ночью, если ты достойный охотник или опытный голубчик, можешь лесом наслаждаться, не дрожа от страха при виде здешних обитателей.

Ходить-бродить по таким местам в нашем мире – настоящая отрада для души. Однако же, хочется большего.

Вот давеча приснились железные машины, в воздухе сражались. Высоко так летели… что не разобрать местность под ними, только очертания да цвета.

Пускали друг в друга огромные снаряды – вроде целого полена, только из металла, с хвостом огненным, на скорости бешенной. А я сам только смотрел, и никакой машиной не управлял.

Как бои надоели, стал разглядывать, что под ними. А там деревьев без меры, и густые зеленые шапки свысока – точно бархатистая ткань; узенькие реки отражают свет, а редкие вершины гор покрыты золотым отблеском. Я смотрел, как проносились поля, поделенные дорогами на лоскуты, и как холмы, поросшие деревьями, плыли подо мной, оставаясь недвижимыми. И как же захватило желание пройтись по тем дорогам и лесам! А потом ужас взял неописуемый! – железные птицы не могут ходить, не созданы для того, и все великолепие – только любоваться, и другим завидовать.

***

В глухой чаще леса, на свободном пятачке, окруженном пятью широколиственницами, стояла изба, оставленная, как поговаривали, лесничим, который позже стал одним из магнатов. Кто это был и правда ли стал богачом, история умалчивает. Но жилище не пустовало.

В заброшенной избе жил Норман. Голубчик занимался всем понемногу: приторговывал, редко охотился, иногда пытался устроиться в шахту, но получал от ворот поворот. Откровенных прохиндеев там не ждали.

Дело в том, что Норман обладал той редкой особенностью, что вынуждала ею пользоваться без всякого согласия: все его намерения отпечатывались на лице безоговорочно, каждый беседчик без труда определял, врет ли Норман, али правду говорит, радеет за дело оговоренное, или делает вид. Вот такая оказия.

Как не сложно догадаться, голубчик силился попасть в шахту только за одним – набивать карманы под завязку каждый раз при удобном случае. А стража у шахты только и умеет при малейшем сомнении выдворять пинком сомнительную шалупонь. У них и снаряжение имеется: латами покрыты с головы до пят, оружие отличное, выкованное на совесть, и все необходимое в инвентарях да общих сундуках под замками уложено; и дисциплина среди них жесткая, за малейшую провинность вылетишь из коллектива. Туда, чтобы попасть, знатно выслужиться надо, перед свитой и Великим Магнатом лично. Сам я не представлял, чего такого сделать можно, чтобы приняли. Но и не горел идти туда работать, все же не стражник я.

Единственный способ попасть в шахту – иметь бумагу соответствующую, с печатью и дозволением на посещение. Норман же всякие дела привык решать без посредников, напрямую, и в чем-то был прав.