– Оль, – ласково обращалась мама к потухшей во всех отношениях дочке, – как себя чувствуешь? Девочка скрещивала руки на груди, отворачивая лицо в сторону, или безмолвно уходила в свою комнату. В гардеробе Ольги появлялось всё больше тёмных вещей, постепенно, вытеснивших все остальные цвета. Первое время Ольга хотела, чтобы мама догадалась обо всём сама, чтобы не пришлось объяснять нелепость сложившейся, гнусной ситуации. Этого не случилось. Родители не редко ужинали по раздельности, и не пытались исправить этого. Как правило, уставший после работы отец, садился за стол, не дожидаясь остальных домочадцев. На тесной, блеклой кухне, не знавшей ремонта много лет, работал вполовину громкости старый телевизор, шелестели страницы вечерней газеты. Мир, построенный путем отказа от принятия решений, ещё существовал, но в большей степени по накатанной дорожке. Никто не выбирал такое положение вещей, здесь уже давно распоряжалась душевная лень, прибравшая к рукам в первую очередь души взрослых членов семьи. Мама Ольги, инертная, худая женщина, принимала окружавшую их серую, меланхоличную пассивность как данность, мало отзываясь на редкие всплески новых обстоятельств. Оставшись не разгаданной, колкая печаль разрасталась в груди Ольги и девочка постепенно привыкала жить с этим. В одиннадцатом классе Оля почти не училась. К этому времени отец уже несколько лет жил в другой семье, не пытаясь искать общения с дочерью. В поисках себя, мама уехала на дачу, устраивая там посиделки благочинных, чудаковатых проповедников, неизвестной прежде обществу веры. Теперь стены и подоконник крошечной, запыленной кухни, где в одиночестве жила Ольга, почти не видели лучей солнца. Чёрные шторы надежно хранили меланхолическую духоту комнат. Молчал потухший телевизор, на полу валялись съёжившиеся клочки старых газет.
Лысоватый, жирный Стас, появился в жизни Ольги, как что-то само собой разумеющееся. Компания любителей тяжелого рока, куда Ольга попала на свой день рождения, приняла её крайне душевно. Во всяком случае, ей так показалось. Длинноволосые, дурно пахнущие музыканты не задавали лишних вопросов. Не давали советов, а это оказалось лучшим целебным бальзамом для обветшалой психики Ольги. На одну из регулярных вечеринок пришёл Стас, который оказался, родственником одного из тусовщиков. Познакомившись с Ольгой, он стал приходить на посиделки гораздо чаще. Стас мало походил на того, каким представляла себе девушка прежде своего возлюбленного. Он много шутил, пользовался низкопробными, похабными анекдотами. Пил как остальные в компании, а может и больше.
– И я совершенно не та, что была раньше – иногда успокаивала Ольга, протестующий внутренний голос, когда появлялись неудобные размышления в отношении молодого человека. Девушка почти ничем не интересовалась. Её детские рисунки, когда – то давно, по словам преподавателей, обещали большое, творческое будущее, но устойчивая неуверенность в своих силах довольно просто убедила Ольгу, в тщетности подобных мечтаний. Теперь красные закаты на картинах, с воздушными замками и розовыми единорогами украшали разводы от пролитого на них горького, низкосортного кофе. Наступал вечер, и, как правило, Стас приходил с парой небольших пакетов, где преимущественно лежали баллоны пива с жидкой закуской. Поднявшаяся в воздух пыль и сухой пепел от сигарет вновь создавали витиеватые сюжеты на ярких линиях оставленных детской рукой на альбомных листах когда-то давно. Иногда от нахлынувших чувств Ольга садилась на грязный пол, неумело прижимая к груди перепачканные грязью рисунки. Она вдруг страстно желала понять, где свернула не туда, но такое дело быстро надоедало ей. Тогда вновь яростно разбрасывалась бумага, летели в стену пустые бутылки, хрустела под ногами изношенная временем мебель. Такое существование во всех отношениях устраивало Ольгу, и цикл повторялся.
– Может, поговорим о? – прозвучал в трубке незнакомый женский голос, в полдень обычного воскресенья.
– С кем? – перебила хрипло Ольга, – кто ты?
– Марина Зимина, – последовал робкий ответ. Дальнейшего разговора Ольга не желала и поскорее бросила трубку. В забытье сил для лишних волнений не оставалось. Энергия тратилась лишь на примитивные, сиюминутные удовольствия. Жизнь казалась по – своему налаженной, пока не пропал Стас. Он уходил и прежде, но никогда так надолго.