Когда палач придет домой

– И ты туда же, надо же было так глупо проколоться. Как какой-нибудь зеленый стажер. Теперь попробуй выясни, что она видела, а чего не видела. – Он бросил на меня полный хорошо контролируемой злости взгляд.

– Нечего так смотреть на меня, – сказал я таким же невыразительным голосом. – Это твои ребята из группы прикрытия проморгали. Это они должны были следить за всеми перемещениями в операционном секторе и не допустить ее любым способом к остановке, так что нечего на меня бочку катить. Свою работу я выполнил чисто, план операции был одобрен лично тобой, – я вздохнул, чувствуя, что к горлу подкатывает бешенство за хорошее настроение, которое теперь было безнадежно испорчено совершенно необоснованными претензиями к моей работе, и злобно добавил: – А отслеживать свидетелей – не мое дело! Так что, с какой стороны не посмотри, я в этом провале не виновен!

– Чего это ты так раскочегарился? – поинтересовался Лысый Дьявол, невозмутимо глядя на меня. – В срыве операции тебя никто не винит, во всяком случае, я точно тебя ни в чем не обвиняю. Я только сделал тебе замечание, что ты действовал неосмотрительно и не сразу доложил о том, что при выполнении задания тобой в опасной близости от объекта был замечен нежелательный свидетель, которого необходимо проверить. Во всем остальном спланированная тобой ликвидация была проведена чисто и не вызывает с моей стороны никаких нареканий.

– Вас понял, сэр, – ответил я, переходя на официальный язык, что делал в разговорах с Тизермитом крайне редко. Про то, о чем я сейчас подумал, боссу я говорить не стал, а то он еще больше расстроится. Мне только сейчас пришло в голову, что девушка была в ПЛАТЬЕ, да еще в длинном. Кто из наших женщин носит длинные платья на задании?! Да никто! Это же неудобно и непрактично, особенно если надо бежать или вступить в рукопашную схватку. И вообще одно из главных неписанных правил для всех сотрудников спецслужб: одежда должна прикрывать уязвимые места, что позволяет смягчить эффект от ударов, но не мешать быстро двигаться, поэтому, к примеру, сочетание джинсов и короткого кожаного пальто до середины бедра – один из лучших вариантов. Глава бюро, похоже, тоже пока не обратил внимания на мои слова о платье. Хотя, возможно, он еще подумает об этом.

– Ладно, без обид, – произнес сэр Найджел. – Кстати, пока мы ждем результатов проверки, зайди к Биллингему, пусть выпишет тебе документы.

Я кивнул и направился к выходу.

– Да, и еще. Загляни к Дженис, она говорит, что ты давно не проходил у нее проверку на адекватность реакций.

– Обязательно, – сказал я, с трудом сдерживая злость от напоминания о необходимости посетить психолога. Можно подумать, Тизермит считает, будто мне и в самом деле нужны эти мозгоправы!

Выйдя из кабинета своего начальника, я первым делом направился в бар. В такую редкостную жарищу трудно прожить без нескольких глотков пива, к тому же мне хотелось расслабиться. Слава Богу, в питейном заведении никого не было. Ни начальства, ни коллег, так что можно спокойно пропустить стаканчик. Потирая руки в предвкушении удовольствия, я торопливо зашагал в сторону стойки.

– Привет, Роджерс, – раздался внезапно за моей спиной негромкий женский голос.

Резко обернувшись, я сказал симпатичной голубоглазой шатенке с тоскливым взглядом:

– Здравствуй, Дженис.

– Что-то ты в последнее время стал редко навещать меня.

– Что поделать, работа, – ответил я и подумал о том, как тяжело, наверно, быть психологом у некоторых полусумасшедших из числа моих коллег и стараться, чтобы они не обезумели окончательно. Это только в теории ремеслом палача могут заниматься лишь совершенно нормальные люди, не имеющие никаких психических отклонений и способные выносить любые перегрузки. И что только таких и набирают для работы в различные спецслужбы, занимающиеся подобной работой, в том числе в наше бюро.

На самом же деле почти у каждого из сотрудников класса А было свое отклонение от нормы, и не одно. Причем мои соратники старательно берегли и лелеяли эти аномалии, всячески изводя смотрителей нашего разума, которые старались не дать разного рода идиотам скатиться до полного сумасшествия. Порой мне было жаль и тех, и тех. Психологам и без выкрутасов некоторых исполнителей приходилось нелегко, но ведь и нам доставалось. Ради спасения всех мы несли самый тяжелый крест. И если в буквальном смысле плечи он не натирал, то это не означало, что для души и тела наша работа проходила совсем уж бесследно.

А вообще интересно, как часто пастыри наших душ сами отдыхают в чудесной лечебнице ВОЗ для буйнопомешанных. Я думаю, довольно часто. Тем более, что психологи лучше, чем кто-либо, даже, наверно, лучше, чем наше руководство, представляли себе, что творится в стенах бюро, получая цельную картину всего происходящего во время сеансов восстановительной психотерапии. Я уверен, что все боги безумны именно потому, что всеведущи. Иначе и быть не может – нельзя знать обо всех ужасах, ежесекундно творящихся на Земле, обо всех опасностях, подстерегающих каждое из их творений без перерывов и выходных, обо всех мерзостях, совершаемых «сделанными по образу и подобию», и оставаться в своем уме.

– Рабо-о-о-ота, – протянула Дженис.

– Да, работа, – ответил я немного резче, чем хотел. Потом изобразил философскую улыбку и сказал:

– Подавляющее большинство людей делятся на три группы: для одних работа – средство самоуничтожения, для других – средство от самоуничтожения, а для третьих – всего лишь способ раздобыть денег на приобретение наиболее приятных для них средств самоуничтожения. И только единицы относятся к своей работе как к искусству. Именно они – настоящие профессионалы. И никакая помощь им не требуется.

– Очень непривычно слышать такие рассуждения от наемного убийцы на государственном содержании, – заметила моя собеседница. – Сам придумал или где-то прочитал?

– Не пытайся вывести меня из себя, – максимально спокойно сказал я. – Я сказал, что был занят, значит, был занят.

– Не надо вешать мне лапшу на уши, Роджерс. Ты такой же, как и все твои коллеги. Вы все стараетесь как можно реже приходить к психологу, и каждый ссылается на крайнюю занятость.

– Что касается меня, то так и есть, – отрезал я. – Я сотрудник класса А, а значит, человек занятой. Не то, что вы, мозгоправы. Сидите, прохлаждаетесь в своих кабинетах и занимаетесь ничегонеделаньем. Никому не нужные бумажки перекладываете. А случись что – расплачетесь как дитятки малолетние.

– Попридержи свой язык, Роджерс, иначе я отрежу его твоим собственным ножом, – разозлилась Дженис.

Я улыбнулся. Всегда приятно видеть, как теряет контроль над собой тот, кто привык контролировать других. К тому же именно те, кто представляет для окружающих наименьшую ценность, острее всего реагируют на правду о своей никчемности.

– А теперь пошли ко мне в кабинет. Мне лично сэр Найджел звонил меньше трех минут назад, отчитал, как маленькую девочку, за то, что я давно тебя не тестировала, и приказал немедленно проверить адекватность реакций.

– Ах, вот почему ты такая сердитая сегодня, ругаешься, угрозами и оскорблениями бросаешься, – продолжая улыбаться, сказал я. – Хорошо, я сейчас пойду, только выпью немного пива. Мне сейчас это просто необходимо. Ты понимаешь, о чем я?

– Тогда я с тобой, – уже почти остыв после своей вспышки, произнесла психолог.

– Ладно, я угощаю.

Мы вместе подошли к табло введения заказа, которое в нашем баре, как и почти во всех барах Великобритании, заменило живого бармена, и я дважды нажал кнопку с надписью «пиво», выбрал сорт и поднес к считывающему устройству руку с «ючем» – так называют универсальный чип, на котором записана вся информация о человеке. «Юч» в наши дни выполняет те же функции, что и кредитные карты, водительские права, удостоверения, пропуска, мобильные телефоны, истории болезней и многое другое вместе взятое. Вся человеческая жизнь со всеми ее горестями и радостями, возможностями и ограничениями, свободами и запретами умещается в крошечном сгустке современной электроники, втиснутом в маленький металлический футлярчик.

Робот-бармен хмыкнул и выдал мне пиво. Напитки, еда и сигареты в нашем кабаке всегда продавались с огромной скидкой, обходясь сотрудникам в сущие копейки, а выбор и качество продуктов были выше всяких похвал. Начальство бюро палачей умело заботиться о своих сотрудниках.

– Может, здесь и протестируешь меня на эту чертову адекватность? – улыбнувшись, предложил я, вынимая из пластикового чрева раздатчика заказанное пиво.

– Пытаешься меня подкупить, Роджерс? – с ироничной усмешкой спросила Дженис. – Или мне это только кажется?

– Неужели ты думаешь, что я попробовал бы отделаться от тебя с помощью такой жалкой взятки, как одна бутылка пива? – язвительно спросил я, откупорил обе емкости с вожделенной жидкостью и, протянув одну из них психологу, сделал из второй большой глоток.

– Учитывая то, что ты явно стараешься уклониться от тестирования, такой прогноз развития событий выглядит вполне оправданым. Между прочим, твои попытки избежать обследования говорят мне о том, что у тебя наличествует неадекватная реакция на эту часть твоей жизни, – ответила она, наливая пиво в стакан.

– Послушай, Дженис, мне сейчас необходимо зайти к Биллингему, так что ты иди лучше к себе в кабинет и подожди меня там. Я обязательно приду сразу после того, как поговорю с ним, – сказал я и вновь приложился к бутылке, ополовинив ее.

– Две минуты назад ты утверждал, что придешь, как только выпьешь свое пиво, – вновь начав злиться, заметила моя собеседница.

Я залпом допил остатки напитка, выбросил опустевшую емкость в урну и твердо сказал ей:

– Я приду к тебе через полчаса.

На сей раз она ничего не ответила мне. Я счел это еще одной маленькой моральной победой над психологом и уже в нормальном настроении направился по более важным делам.

Еще один из начальников нашего бюро – главный бухгалтер London Pharmaceutical Company Александр Биллингем – был больше известен в узком кругу оперативников как Апостол Петр или просто Апостол благодаря сходству его работы с деятельностью библейского Петра. Он выписывал пропуска в рай, официально визируя приговоры, вынесенные специальной комиссией ВОЗ, а также курировал сбор всей необходимой для работы исполнителей информации об объекте, обобщал ее и предоставлял сэру Найджелу. В свою очередь, Лысый Дьявол оценивал полноту информации, сложность задания и срочность его выполнения, а затем выбирал подходящего сотрудника, которому Биллингем должен был выписать соответствующий документ.

Оформленная им санкция на ликвидацию считалась последней спасительной соломинкой для провалившегося «перехватчика», составленной по всем правилам индульгенцией, которую, тем не менее, разрешалось пускать в ход только в самом крайнем случае. Таких случаев на моей памяти еще ни разу не было, поскольку бюро, опасаясь утечки информации, предпочитало ликвидировать неудачливых «киллеров», стараясь представить это как несчастный случай или самоубийство, так что наше разрешение на устранение объекта носило чисто символический характер и было рассчитано на обман дурачков. Которые, естественно, узнавали об этом, когда уже становилось слишком поздно. Но я, в отличие от остальных, давно выучил наизусть все тайны этого двора и умел обходить любые местные рифы и мели.

Разумеется, руководство делало все, чтобы его сотрудники не попадались, но если такое происходило, то на самом деле рассчитывать провалившемуся «охотнику», как правило, было не на кого и не на что – неудачники такой организации не нужны. В нашей конторе выживали только те, кто не совершал ошибок или умел их исправлять раньше, чем они приведут всю операцию к неблагоприятному исходу. Не имеет значения, сколько раз ты попадал в цель раньше, важно, чтобы ты не промахнулся в этот раз.

При благополучном окончании операции тот же Апостол Петр выписывал документ о выполнении задания, который вместе с оригиналом санкции на ликвидацию отправлялся в досье палача, а копии выдавались самому исполнителю и отправлялись в его личный сейф. Это считалось своего рода страховкой для обеих сторон от любых неадекватных действий. И это тоже было полнейшим враньем, поскольку пресловутые личные сейфы могли быть вскрыты в любой момент по закону о борьбе с терроризмом, так что компрометирующие документы исчезали в мгновенье ока. Но с этой ложью приходиться мириться, потому что в мире иллюзий и призраков, в окружении фальшивых представлений и выдуманных идеалов подавляющему большинству людей жить намного легче и проще, чем в реальном мире. Да и вообще, есть наши внутренние инструкции, есть слова наших начальников, планы операций, а обо всем остальном и вовсе думать не стоит.

Тем не менее, благодаря своей бумажной власти над жизнью и смерть Апостол официально был вторым человеком в бюро после Лысого Дьявола, имел не меньший авторитет и оказывал столь же существенное влияние на всю жизнь нашей конторы. Даже я старался быть вежливым и почтительным с ним, хотя и знал, что значительная часть его работы – обычная бутафория, рассчитанная на упивающихся самообманом идиотов, которые верят в чудесное избавление от последствий своих глупости и некомпетентности, забывая, что в нашем деле спасение – дело твоих и только твоих рук.

Постучавшись, я сказал:

– Добрый день, мистер Биллингем. Разрешите войти?

– Заходи, Роджерс. Сэр Найджел мне уже звонил, так что я тебя ждал, – ответил мне хозяин кабинета. Как и Лысый Дьявол, он был невысок и недавно отметил свое пятидесятилетие, но этим внешнее, заметное с первого взгляда сходство двух начальников исчерпывалось, так как Апостол был полным брюнетом с карими глазами, длинным носом, похожим по форме на вороний клюв, и двойным подбородком, прикрывавшим короткую толстую шею. Такой же ничем не примечательный тип простого бюргера, как и у Тизермита. Но глаза выдавали и его. Даже пресловутый Шерлок Холмс не смог бы обнаружить в них ни единого проблеска каких-либо человеческих чувств – лишь постоянную холодную сосредоточенность на очередном деле, как у робота, штампующего бомбы на военном заводе. И ничего сверх этого.

– Твои документы уже почти готовы, осталось только снять с них копии да поставить подпись на акте принятых работ.

– Спасибо, сэр.

С ним я не позволял себе такой фамильярности, как с главой бюро. Биллингем был высокомерен, самолюбив, злопамятен и мстителен, а при его положении отношения с ним портить не стоило, какой бы пост ты ни занимал. Малейшей нелояльности к Апостолу было достаточно для того, чтобы навсегда оказаться в его «черном» списке. Однако как организатор он не имел себе равных в нашей конторе, за исключением разве что сэра Найджела, отдавая всего себя ради общего дела. Не говоря уже о его умении устраивать наши маленькие внутренние спектакли для доверчивых дурачков.

В кабинет вошла секретарша Биллингема, положила на его стол приличного размера пачку бумаги и сказала:

– Вот все документы по последней сделке Роджерса.

– Спасибо, Сандра. Можешь быть свободна, – буркнул Апостол, не поднимая головы.

Девушка кивнула и молча удалилась, осторожно закрыв за собой дверь, словно та была сделана из драгоценного китайского фарфора. Я проводил ее глазами. Разумеется, она ни сном, ни духом не ведала об истинной сущности нашей конторы, а если что-то все же подозревала, что крайне маловероятно, то очень старалась ничем не выдать свои предположения.

Впрочем, все вышесказанное относилось к большинству служащих London Pharmaceutical Company. Эти люди ни о чем даже не догадывались, считая, что работают на обычную фармацевтическую фирму. Некоторые из них со временем могли достичь уровня, на котором высшему руководству было уже слишком трудно утаить шило в мешке. В этом случае новичкам скармливали какую-нибудь незамысловатую байку о секретных операциях отдела по борьбе с наркоторговлей или терроризмом, разведке, контрразведке или еще о чем-нибудь в этом же духе в зависимости от ситуации и уровня их доверчивости. Одновременно тщательно проверялись досье этих людей, и они становились сотрудниками класса В¹, о чем, правда, сами новообращенные не подозревали. Их деятельность была уже не столь невинна, как у работников класса С², однако и с работой исполнителей класса А она была несравнима.

Некоторые из таких новичков иногда заражались вирусом любопытства, однако им почти никогда не удавалось подобрать ключи к настоящим секретам London Pharmaceutical Company и наших партнеров и покровителей из ВОЗ. А два исключения из правил были ликвидированы прежде, чем успели распорядиться полученными сведениями. В отношении возможных утечек информации дело у нас было поставлено строго. Молчи обо всем, делай, что скажут, не совершай ошибок, всегда доводи операцию до конца – и тогда без проблем доживешь до своей законной и очень большой пенсии.

Главбух бюро палачей достал авторучку и быстрыми энергичными движениями поставил свою жирную роспись на принесенных секретаршей документах, которые и на первый, и на второй, и на третий взгляд были совершенно невинны. Во всей Великобритании лишь несколько сотен посвященных могли понять истинный смысл и значение этих обычных на вид бумаг, которые на самом деле были не простой ведомостью, а распиской в исполнении смертного приговора.

– Вот твоя копия, Роджерс, – сообщил Биллингем, протягивая мне один из только что подписанных документов.

– Спасибо, сэр, – произнес я, беря бумагу. – Я могу идти?

– Разумеется, можешь, – сказал Апостол. – Да, чуть не забыл, Мартинелли просил тебя зайти к нему.

Мартинелли был руководителем отдела кадров нашего бюро, и я мог только догадываться, зачем я ему потребовался. За последние два, а то и три года я не был у него ни разу, да и раньше не часто к нему заглядывал. Просто не возникало такой необходимости, так как завкадрами занимался в основном нарушениями дисциплины среди сотрудников класса 0, А и B. Конечно, мелкие грешки за мной водились, как и за всяким нормальным человеком, но не настолько тяжкие, чтобы быть вызванным на ковер к Мартинелли. Однако сегодня я, как видно, понадобился всем и сразу, и никого из них нисколько не волновало, что я только что вернулся с очень сложной операции. Похоже, денек будет труднее некуда.

– Да, сэр. До свидания.

– До свидания, Роджерс. Желаю удачи, – сказал Биллингем, не поднимая голову от бумаг.

«Что, интересно, имел в виду Апостол, когда желал мне удачи? Похоже, меня ждут крупные неприятности. Хотел бы я знать, за какие же грехи?» – подумал я, выходя в коридор. Однако выбора у меня не было, и я, обмахивая лицо своей фиктивной индульгенцией, бодро направился к завкадрами, чей кабинет располагался метрах в 10 от офиса бухгалтера палачей.

Глава 3.

Цена любого предательства – это всегда чья-то жизнь.

Стивен Кинг.

Постучавшись в дверь Мартинелли, я сразу вошел внутрь, не дожидаясь разрешения. Кроме хозяина этой резиденции – похожего на опереточного итальянского разбойника здоровенного черноглазого брюнета лет 45 со сломанным носом, смуглым лицом и сросшимися кустистыми бровями – в комнате сидел еще один человек. В отличие от нашего завкадрами он был невысоким и худым. Ему было уже за 60, однако сухая желтая кожа, похожая на старинный пергамент, туго, без единой морщинки, обтягивала его узкое остроносое лицо, напоминавшее формой лезвие ножа. Правый глаз закрывала небольшая черная повязка, из-под которой по щеке змеился темно-коричневый шрам. Левый глаз, маленький, глубокопосаженный и темно-серый, походил не то на шляпку стального гвоздя, вбитого в пожелтевшее от времени дерево, не то на винтовочный ствол в амбразуре старинного дота. Это был начальник службы внешнего наблюдения бюро, руководитель всех наших «стукачей» Дэвид Майлз – человек, которого все сотрудники боялись почти так же, как и Лысого Дьявола. Все, кроме меня.

Не дожидаясь, пока три глаза двух сидящих в кабинете людей нацелятся на меня, я резко спросил Мартинелли:

– А теперь раскройте мне секрет, зачем я вам вдруг понадобился? Ведь мы с вами не виделись года два, если не больше, и ничуть не тосковали друг по другу. В честь чего вы вдруг решили организовать наше сегодняшнее свидание? Что за праздник сегодня? Зачем все это?

– Затем, что в последнее время ты, Роджерс, слишком часто и чересчур явно нарушаешь правила нашей организации, – ответил завкадрами густым басом, нацеливая на меня пальцы правой руки жестом, который итальянская мафия называет «вилка». – Ты регулярно используешь свой доступ к секретной информации, не имея на то оснований, преступными путями получаешь коды к закрытым для тебя файлам, пренебрегаешь правилами режима секретности, используешь в служебное время нашу систему связи для своих личных дел, злоупотребляешь алкоголем и никотином, в течение длительного времени целенаправленно уклоняешься от психологического контроля, принятого в нашей организации для проверки профессионального пригодности оперативников, а также от медицинских осмотров и зачетов по стрельбе и рукопашному бою. Хуже того, ты регулярно допускаешь высказывания, которые подрывают моральный дух твоих коллег. Я уже не говорю о том, что такие высказывания вообще непозволительны для сотрудника твоего уровня. Сам понимаешь, в свете всего сказанного ты выступаешь как ненадежный и, по всей видимости, непригодный к дальнейшей службе работник.

Как и всех остальных, его выдавали глаза – угольно-черные амбразуры, казавшие бездонными колодцами в мир тьмы и теней. Когда Мартинелли смотрел на меня, отчитывая за мои мелкие грешки, в его зрачках поблескивали красные искорки, словно отблеск того адского огня, который пылал в его в душе. Воистину, зеркала души никогда не лгут. Я взглянул на Майлза, наткнулся на бесчувственную оружейную сталь, по ошибке попавшую на человеческое лицо, и отвел глаза, уставившись в окно за спиной завкадрами, чувствуя обжигающе-горячий взор одного и бесстрастно-холодный взгляд другого. Я невольно поежился и решил отступить.

– Я вас понял, сэр, – сказал я. – Хотя перечисленные вами обвинения кажутся мне ложными или, как минимум, недоказанными, я признаю себя виновным в недостаточно строгом соблюдении правил нашей организации и обещаю, что подобное больше не повторится. А что касается высказываний, то я по натуре пессимист и всегда ожидаю худшего, чтобы быть готовым к тому, что может случиться. Но впредь я постараюсь держать эти свои мысли при себе.

– Словно напроказничавший ребенок – простите меня, я больше не буду, – с насмешливой улыбкой сказал хозяин кабинета и откинулся на спинку кресла, продолжая прожигать меня взглядом.

– К тому же я как раз сегодня собирался по личной инициативе пройти проверку на адекватность психических реакций, – соврал я, старательно делая честное и искреннее лицо.

Мартинелли еще несколько бесконечно долгих секунд мерил меня свирепым взглядом, а потом, решив, что с меня достаточно, сказал:

– Ладно, только смотри, не забудь это сделать. Можешь идти.

– Разумеется, сэр, – ответил я и вышел. Майлз тотчас встал и направился вслед за мной, аккуратно прикрыв за собой дверь кабинета.

– Тебя что, приставили ко мне почетным опекуном? – насмешливо спросил я.

– Отнюдь, – ответил он низким хрипловатым голосом, – просто я хотел тебе сказать без свидетелей, чтоб ты был поосторожнее. Я помню, что ты сделал когда-то для меня. – Он дотронулся рукой до шрама на щеке. – Ты тогда вытащил меня, и я постараюсь в случае чего вытащить тебя, но все же не веди себя так вызывающе. Это может плохо кончиться. Тебя могут поставить на полное наблюдение, и тогда ты так просто не отделаешься. В этом случае я не смогу перехватить доклады наших «стукачей», как я сделал сегодня. Они сразу пойдут на стол начальству, минуя меня.

– Спасибо тебе, Дэйв, – от души сказал я. – Я буду осторожнее. Честное слово. Спасибо, что предупредил.

Тот молча кивнул головой и ушел, бесшумно ступая по ковровому покрытию, заметно прихрамывая на правую ногу. Я смотрел ему вслед, пока он не исчез за поворотом. Когда-то он был одним из лучших, настоящим мастером своего дела, вытворявшим такое, что все остальные сотрудники класса А умирали от зависти. Но однажды удача отвернулась от него как раз в тот момент, когда она была ему очень нужна. Вместо цели к месту засады подъехала полицейская машина. Защитники правопорядка начали прочесывать кусты и тотчас обнаружили Дэйва, который не стал стрелять в патрульных, но и не бросил оружия.

В результате одна из пуль раздробила ему лицо и выбила глаз, а еще одна перебила бедренную кость. Я, молодой исполнитель, работавший в тот день в паре с Майлзом, чудом смог спасти его, втащив потерявшего сознание Дэйва в служебный автомобиль, одновременно непрерывно стреляя из своего пистолета поверх голов полицейских. В тот вечер я и сам получил в плечо свинцовый привет от блюстителей закона, однако, несмотря на это, сумел благополучно добраться до конторы и доставить туда своего коллегу. После ранения он был вынужден оставить оперативную работу и перейти в службу внешнего наблюдения, став вскоре ее начальником. С тех пор прошло лет пятнадцать, если не больше, а Майлз до сих пор помнит, что я сделал для него. И старается помочь, чем может. Как сегодня, например.

Есть еще одно очень неприятное, но необходимое в нашей жизнь явление – «стукачи». Служба наблюдения, которая пристально следит не только за теми, к кому нас постановила послать специальная комиссия ВОЗ, но и за всеми причастными. Они следят за нами, за тем, что мы делаем и что говорим, что едим и чем дышим, а, возможно, и о чем думаем. И хотя нам регулярно повторяют, что находящиеся на лучшем счету сотрудники, настоящие палачи высшей пробы, от наблюдения освобождены, это не так. Еще одна ложь, которую так хочется считать правдой ради собственного спокойствия, самообман, в который все так хотят верить. Нет такого начальника, который не желал бы знать, что думают о нем его подчиненные, и горе тому, кто скажет неприятную правду. Особенно правду – тех, в чьих руках находится власть, ничто не ранит сильнее. А любое нарушение, любой проступок и просто мелкий грешок можно использовать против грешника – как способ обеспечить его лояльность или предлог его покарать.

Посмотрев в ту сторону, куда ушел Майлз, я вздохнул и направился в бар. Идти к Дженис мне страшно не хотелось. Такие моменты у меня и раньше бывали, но сегодня это нежелание было особенно острым. Какое-то непонятное, поднимавшееся из неведомых придонных глубин моей души чувство – то ли страх перед всезнайкой-психологом, то ли усталость, то ли просто чисто человеческое отвращение к этому неизбежному и постоянному копанию в грязном белье чужих душ, – мешали мне пойти в ее кабинет. Тем более что мое истекавшее потом, несмотря на кондиционеры, тело настоятельно требовало выпить еще одну бутылочку холодного пива. Неудивительно, что ноги сами принесли меня в бар.

Я еще не успел даже пригубить свой напиток, когда за моей спиной раздался голос, от одного звука которого я вздрогнул.

– Это так ты проходишь тестирование на адекватность реакций? – со стальными нотками в голосе спросил сэр Найджел.

– Извини, но я только что от Мартинелли, а после разговора с ним, сам знаешь, необходимо чем-нибудь укрепить свои нервы, – сказал я, улыбаясь, однако лицо моего шефа оставалось каменным. – Да и жара на меня плохо действует.

– Ах, вот оно что,– протянул Лысый Дьявол. Его тон мне не понравился. Он предвещал бурю, причем, судя по физиономии моего начальника, очень сильную. Не требовалась особо напрягать мозги для того, чтобы понять, над чьей головой этот шторм сейчас разразится. Непонятно только, почему.

– К тому же, как мне показалось, в какой-то особой спешке нет никакого смысла, – добавил я.

– Нет никакого смысла? – переспросил сэр Найджел и загремел, уже не пытаясь сдерживать свои эмоции:

– А ты знаешь, Роджерс, что я вправе сию секунду арестовать тебя и отправить для принудительного лечения в нашу психушку?! А то и того хуже?!

Если бы босс достал из кармана топор и ударил им меня по голове, я бы и то меньше удивился.

– Меня?! За что?! – завопил я, пытаясь понять истинный смысл услышанного. Мой мозг силился уцепиться за спасительную соломинку мысли, что все это – просто какая-то очередная проверка, устроенная начальством с непонятной для меня целью. Но слишком искренним было выражением лица Лысого Дьявола, и я почувствовал, как покрылось льдом и ухнуло куда-то вниз мое сердце.

– За что?! Что я сделал?! Неужели вы собираетесь так со мной поступить только потому, что я пропустил пару проверок на эту проклятую адекватность?

– Да черт с ними, с этими тестами, тут дело намного серьезнее, чем ты думаешь, – сказал, мгновенно успокоившись, мой шеф и посмотрел на меня так, словно примерялся, как бы ему половчее набросить петлю на мою шею.

От слов сэра Найджела меня пробрал мелкая дрожь. Как будто кусочек льда скользнул вдоль позвоночника. Такого я от Лысого Дьявола еще не слышал.

– Так в чем же дело? – спросил я и сам удивился, как фальшиво и неуверенно прозвучал мой голос.

– А в том, что по результатам проверки по межзональным пропускам, записям камер видеонаблюдения и полицейским архивам не найдено никого, кто имел бы хоть приблизительное сходство с описанной тобой свидетельницей! – сообщил мой начальник на выдохе, словно нанося мне смертельный удар.

Моя нижняя челюсть медленно отвалилась.

– В полицейском протоколе, которое поступило в наше бюро пять минут назад, женщина с такими приметами не значится. Твои коллеги из группы прикрытия ее также не наблюдали. Американцы уже уехали обратно и ничего подтвердить не могут, так как связи с ними пока нет. Повторный опрос очевидцев, уже допрошенных полицией, и исследование остановки на предмет обнаружения отпечатков пальцев и контактной ДНК положительных результатов тоже не дали, – перечислил предпринятые меры глава бюро палачей и почти с сочувствием посмотрел на меня. Но только почти. – А поскольку ты уже в течение трех недель не проходил психологическое тестирование и последние твои результаты были отнюдь не лучшими, то у меня, да и не только у меня, возник вопрос, что бы это могло значить. Сам понимаешь, разъяснение этого вопроса очень важно, особенно для нас с тобой. Из того состава, который был в самом начале, тогда, 20 с лишним лет назад, только мы продолжаем до сих пор работать. А мне бы очень не хотелось, чтобы я остался здесь единственным динозавром.

Я ошалело смотрел на сэра Найджела, продолжая делать попытки переварить услышанное. Я видел эту девушку своими глазами, ясно помнил каждое ее движение. Ее нельзя было не заметить. И, тем не менее, ее не видел никто, кроме меня. Неужели это все была просто галлюцинация?! Такого не может быть! Просто не может быть! Я на секунду уцепился за эту спасительную мысль, однако память тотчас услужливо подтолкнула мне моего коллегу Чарли Финкла по прозвищу «Шутник», который твердил, что к нему каждую ночь приходят все его жертвы и волокут на Страшный Суд. Он перерезал себе вены отколотым от умывальника кусочком эмали в нашей психлечебнице.