Но что делать, стали собирать мебельную стенку. Это оказалось непросто из-за того, что наш паркет, не получая соответствующего ухода, пришёл в печальное состояние. Пришлось местами подкладывать кусочки картона или фанеры, местами подтесать или даже поддолбить пол, но после двенадцати часов трудов стенка стояла ровнёхонько, все дверцы были отрегулированы – можно было поглядеть на то, что мы купили. Качество было немецкое, всё тщательно подогнано, горизонтальная барная дверца была снабжена лифтом – всё было изготовлено очень добротно. Гарнитур был не очень модным – полированным, а в то время входила в моду мебель с неполированными поверхностями, правда, наличие молдингов на дверцах как-то скрадывало его блескучесть, но до моды ли нам было, коли у нас мебели не было практически никакой? Иными словами, стенка нам понравилась, пришёл момент распаковывать диван и кресла.
Делать это я начал с тяжёлым сердцем. Сняли плёнку, придвинули диван вплотную к стене. Поставив на место, я обратил внимание, что сидушка дивана сделана из двух подушек. Разбираясь, для чего она так сделана, я попытался приподнять её, и, о чудо, она легко поднялась – мешала ей только съёмная подушка-спинка. Боясь поверить в свою удачу, я снял её и потянул сидушку вверх. Она легко поддалась, вытянув вслед за собой скреплённую с ней рояльной петлёй, размещённую под ней нижнюю подушку. Когда я положил в изголовье подушку-спинку, оказалось, что каждая половина дивана раскладывается в полноценное спальное место, причём очень высокого качества – каждая из подушек была изготовлена как полноценный пружинный блок. Разобранный целиком диван являл собой кровать шириной сто сорок сантиметров и длиной два метра. Ткань дивана, кресел и стульев, коих было шесть штук, была оранжевого цвета с жёлтыми подсолнухами. В собранном виде диван занимал очень мало места, что было весьма кстати в нашей восемнадцатиметровой комнатёнке.
Воодушевлённые таким неожиданным поворотом в нашем быту, мы прикупили прихожую, чтобы не пугать гостей, входящих в дом.
Зимой нашу традиционную встречу группы ПСМ не планировалось собирать у нас, поскольку мы принимали друзей весной, но что-то сорвалось, и предновогодняя встреча группы произошла у нас. Гости наши были весьма удивлены переменами, произошедшими за столь короткий промежуток времени, имея в виду наши невысокие доходы по основным местам работы.
Так что новый год мы встречали в новых мебелях.
* * *
На работу заехал Кузьмин Саша – волновался, как тут без него, потом он был материально ответственным, а ключи от лаборатории гуляли по секции.
Побыл пару часов, поехал домой. Я поехал проводить его, шли до метро от института и потом до его дома. Он ощутимо опирался на мою руку, чувствовалось, что он быстро устаёт. Мы разговаривали, в нём не было паники, он не ощущал близкого конца, прощались у его подъезда, он сказал:
– Ладно, я завтра снова в больницу.
– Ну, ты давай, заканчивай сачковать, устроил себе синекуру.
– Да куда я денусь, чуть-чуть ещё здоровье подлатаю и выйду.
Через два дня нам позвонили, сказали, что Саша умер, хоронили его на Митинском кладбище. Хороший парень был – светлый, готовый всегда помочь, не зануда.
* * *
После похорон Саши Ляпунов попросил меня подумать, нет ли у меня знакомого инженера с опытом, готового поработать у нас завлабом. Такой у меня был – Володька Гусев. Знал я его не очень хорошо, были у нас неглубокие приятельские отношения. Он пришёл в НИИТавтопром по распределению за несколько месяцев до того, как я оттуда перешёл в МВТУ. Тогда мы практически не общались, так, перекинулись парой слов за всё время.
Чуть ближе познакомились, когда он стал приходить с парнями из НИИТавтопрома на нашу традиционную встречу, посвящённую проводам осени, в «Праге 8» в Сокольниках, он тогда уже работал начальником инструментального цеха на заводе «Мосрентген». На одной из этих встреч он сказал, что хотел бы перейти трудиться куда-нибудь на в Москву, поскольку работа на заводе ему надоела – хочется больше движения и свободы.
Я поразмыслил и пришёл к выводу, что он вполне вписывается в мои представления о заведующем лабораторией кафедры МВТУ: мужик ушлый, дошлый, подвижный, со связями на заводе, что, безусловно, нам пригодится, и позвонил Володьке.
– Володь, привет, это Алек Рейн, как дела?
– Пока не родила, задолбал этот завод, надоело всё. А ты с какой целью интересуешься?
– Да тут такое дело, у нас завлаб умер, хороший парень был. Но вакансия образовалась, рассматриваем разные кандидатуры. Ты, помнится, интересовался возможностью потрудиться на новом поприще.
– Соболезную вам. А что входит в функции завлаба?
– Учебных мастеров гонять, чтобы не расслаблялись, держать их в строгости, заказывать материалы для учебного процесса, давать, брать. Ну, всё, что любой хозяйственник делает.
– Так это всё, чем я занимаюсь. Когда надо подъехать?
– Как сможешь.
– Ну, завтра не выйдет, но к концу недели постараюсь.
– Ну, приезжай, поговори с заведующим секцией, если утвердит, то вперёд.
В пятницу Володя побеседовал с Ляпуновым, потом с Дальским, и через две недели у нас в лаборатории появился новый завлаб.
Володя Гусев – Гусёк, так мы иногда называли между собой – быстро освоился с ролью завлаба и был весьма полезен своими связями на заводе – изготовить немудрящую оснастку, достать нужный инструмент не было для него проблемой.
Гусёк увеличил количество получаемого на кафедру спирта раз в пять, рассказывал, что, когда подписывал у Дальского заявку на получение, Антон, увидев цифры, с неподдельным удивлением и с юмором спросил:
– Владимир Иванович! Неужто Вы сможете всё это выпить?
– Антон Михайлович! Дали бы больше – и больше бы выпил.
Похохотали на пару.
Я, если не было каких-то дел, приходил в МВТУ по привычке к девяти – у меня были все ключи от секции, а запиралась она снаружи на ночь на навесной замок. Вход в фотолабораторию был как раз напротив моего стола, за которым я сидел в то время, когда Володька начал работать у нас. Как-то утром, придя на работу, сидел, что-то писал, вдруг дверь в фотолабораторию открылась, появился Вовка и деловым тоном спросил:
– Соточку будешь?
Было ясно, что он засиделся в фотолаборатории, скорее всего, не один, где и был заперт последним уходящим на навесной замок, но явно он был не в претензии к запершему его.
– Нет, спасибо, Володь, не буду.
Дверь закрылась, я продолжал заниматься своей писаниной, но она снова распахнулась, и Гусёк с удивлением в голосе спросил:
– А почему?
Глубокий, по сути, философский вопрос: почему человек, прядя в девять утра на работу, не хочет выпить сто граммов водки?
– Не знаю, не хочу.
Весной партия сказала, что не хрен дошколятам по дворам болтаться, окурки собирать, надо в школу идти с шести лет. Дальский на заседании кафедры поставил в порядке обсуждения вопрос о переходе на обучение школьников с шести лет.
Единогласно все сказали, что на хрен нашим детишкам это надо, голосовали, написали какую-то бумагу и передали её по цепочке вверх. Но партия забила на нас, в смысле на наше голосование, и ввела такой порядок.
Я, признаться, не огорчился, а Генка, который собирался стать отцом, как-то весьма расстроился из-за этой идеи и сказал мне много нелицеприятного про нашу родную коммунистическую партию, которая окормляла нас всех и членом которой он был, и про родное советское правительство, которое не мешало нам искать хлеб насущный, и во время одного из наших застолий заявил:
– Вот ты рисуешь хорошо, нарисуй такую карикатуру – котлован со спиральной дорогой, по которой идут малыши в панамках, у каждого под мышкой початок кукурузы, – и что-то было там надо было нарисовать ещё. – Я такой текст припишу про эту мудацкую идею – дошколят в школу направлять, что они все охренеют. У меня девка знакомая работает в отделе кадров на ксероксе, она нам тысячу копий напечатает, и мы будем по почтовым ящикам раскладывать.
Идея мне не глянулась, во-первых, картинку он придумал не «острую».
– Ген, ну ты и картинку придумал – говно скучное, это, во-первых. Потом ну что под такой картинкой напишешь, чтобы все всколыхнулись? Что все они, кто придумывают, как нашу жизнь веселее сделать, пидорасы? Так это и так все знают. А в-третьих, повяжут нас на первом же скачке. У нас с любой сраной пишущей машинки копия текста в КГБ хранится, а тут ксерокс. Их на всю Москву сто штук, не больше. Закрутят нам руки, Гена, закрутят. Пошло оно всё в жопу, давай лучше ещё портвейна выпьем. Потом ты вспомни, недавно по институту слух прошёл, что на М факультете мужика повязали?
У нас в самом деле ходил слух, что доцент машиностроительного факультета заказал по частям на нашем экспериментальном заводе простенький печатный станок, достал шрифты и отпечатал сто экземпляров книги с претенциозным названием «Конспирация в условиях социализма». После того как первый экземпляр книги покинул стены его жилища, доцента повязали.
– Гена, ты возьми в ум: учёный человек, книгу про конспирацию написал, и то его повязали! А нас-то, двух дилетантов, повяжут, как только мы подумаем что-то супротив власти рабочих и крестьян, так что давай лучше по портвейну. А?
Гена задумался – друзья мы, конечно, друзья, но кто его знает, пойдёт друган и стуканёт в контору глубокого бурения, а там суд, ссылка, тюрьма, Сибирь. Поэтому, дабы обезопасить себя от эксцессов, заявил, посуровев:
– Имей в виду – нас длинные руки.
От смеха я портвейн разлил, это надо ж под руку такое говорить.
К нам на кафедру как-то по ошибке попала диссертационная работа под названием «Оплодотворение кур в условиях повышенной радиации». Надо полагать, что адресована она была в лабораторию радиационной генетики на 1-й Бауманской, но попала к нам. Дальский, решив, видно, приколоться, расписал её на нашу секцию, чтобы мы дали отзыв на работу.
Потом прислал на отзыв автореферат кандидатской диссертации какого-то горца по специализации ВАК 05.03.05 – Технологии и машины обработки давлением, что-то там по развитию производства художественной чеканки. Илья прочитал – науки нет, рассказ о том, в каком веке каким молотком чеканили, пошёл к Антону.
– Антон Михайлович, ну, там же нет нашей технологической науки, что писать-то?
– Илья Георгиевич, ну, неловкая ситуация получается – человек так меня хорошо принимал, что отказать невозможно. Но я Вас понимаю – написать положительное заключение нельзя, надо отказать. Но Вы же умный человек, напишите так, чтобы автор понял, что Вы ему не отказываете, а специалист понял, что Вы отказали.
Илья – мужик реально умный, смог так написать.
Весной увиделся с Вовкой Павловым – он зашёл в секцию, как-никак, родной дом, поболтали. Узнав, что я играю в Сокольниках в большой теннис, предложил поиграть вдвоём. Это было весьма кстати – мне нужен был партнёр – Юрка Хациев совсем завяз в деканате. Володька был парень очень спортивный – в детстве учился в спортшколе, имел разряды по лёгкой атлетике и баскетболу, стал играть в большой теннис примерно на моём уровне через неделю. Приняв после игры душ, мы шли к своим трамваям через Сокольники и, как правило, заходили кафе, где выпивали по стаканчику ледяного Ркацители. Беседуя за распитием, я рассказал о своих летних трудовых подвигах и о том, что ищу партнёров, чтобы посетить Старицкий ПМК – снова нужны деньги. Павлов предложил составить мне компанию, сказав, что у него есть ещё ребята, которые имеют опыт строительства. Стали обсуждать состав участников. Узнав про наши планы, выразил желание присоединиться к нам Сашка Тележников. Кроме нас троих, присоединиться к поездке решили Вовкины друзья – Шура Иванов и Игорь Буряк.
Лето было дождливое, и, хотя выехали мы, как обычно, в июле, работать было крайне некомфортно, всё складывалось не в нашу пользу. Главной неприятностью было отсутствие Зрелова на работе – Коля подцепил где-то гепатит.
Тем не менее работа была – немаловажно, что меня в ПМК знали. Плишкина предложила закончить сенной сарай в селе Высоком. Разместили нас в пустующей избе, традиционно в первый день привели в порядок жилище. Председатель предложил нам питаться в деревенской столовой, согласились – готовить самим – это терять полдня работы одного из нас в день.
Железобетонный остов сарая стоял, надо было обрешетить его, обшить по обрешётке волнистым шифером, навесить готовые ворота, вставить две вентиляционные решётки во фронтоны, забетонировать пол и построить небольшую кирпичную будку у входа – делов-то на копейку, как сказал наш прораб, непонятный какой-то типаж. Вроде бы нормальный мужик, но какой-то никакой.
На обрешётку привезли необрезную доску, которую мы привязали к железобетонному остову толстенной проволокой. Когда стали шить шифер по верхней поверхности стен, соорудили переносные двухопорные приставные подмости, которые легче было переносить с места на место, чем четырёхопорные. Если глядеть на них сбоку, то они напоминали какой-то струнный инструмент. Когда надо было переставить подмости, Володька кричал сверху:
– Мужики, переставьте мандолину.
Те, кто работал наверху, вниз не спускались, чтобы не терять темпа, залезали на обрешётку, а мы ставили подмости, как им было удобно. Рабочими местами регулярно менялись: те, кто пришивал шифер, шли на его подноску, а тот, кто подносил, забирался на мандолину – шить шифер гвоздём.
Сараи сенные, которые тогда строили, были немалых размеров: длиной около тридцати метров, шириной около пятнадцати и метров девять высотой в коньке, поэтому, для того чтобы просто разнести строительные материалы по периметру, уже требовалось приложить немало усилий.
Всё это было привычно и терпимо, но выматывали нас дожди – постоянная морось насквозь пропитывала телогрейки и рабочие ботинки. Единственное, в чём нам повезло, – рядом с площадкой стояла оставленная, наверно, теми, кто строил каркас, рабочая бытовка, и десять минут каждого часа мы согревались там или бежали прятаться, когда дождь усиливался.
Укладываясь спать на ночь в избе, развешивали свою рабочую одежонку, но это мало помогало – сырость стояла и в доме – одежда не просыхала.
Обедать ходили в деревенскую столовку, которую открыли специально для нас. Еда была отвратна – повариха, хотя вряд ли её можно было так назвать, готовила всегда два блюда. На первое она высыпала в кипящую воду пару банок консервированного борща, на второе высыпала в кастрюлю с плохо почищенной картошкой банку рыбных консервов. Есть это в других обстоятельствах никто бы из нас не стал, но там трескали. Приходя в столовую, каждый раз интересовались:
– Что сегодня на обед? – надеясь услышать что-то новое, но ответ всегда был один и тот же:
– Баночки.
Помнится, однажды сидим в столовой в сырой одежде, жрём это дерьмо – настроение хуже некуда, и вдруг появилось солнышко, и мне пришли на память строчки:
– Невероятная печаль открыла два огромных глаза, цветочная проснулась ваза и выплеснула свой хрусталь…
Вспомнил, процитировал стихотворение до конца, и как-то всё стало не так плохо.
Немного распогодилось, когда крыли шифером крышу, появилось солнышко – стало повеселее. Для его подъёма смастерили пару направляющих и салазки. Коньковыми были мы с Вовкой, сидели, втаскивали по два листа, потом я их разносил по крыше, а Вовка, как более рукастый, приколачивал. Иванов внизу подносил и закладывал шифер на салазки. Буряк с Сашкой бетонировали полы.
Закончив крышу, навесили ворота. Вовка взялся за возведение кирпичной сторожки при входе, ребята продолжали делать полы – работать внутри сарая стало удобнее – появилась крыша, и дождь не лил за шиворот. Мы с Сашкой Ивановым монтировали решётки над воротами. Для того чтобы добраться до места её установки, надо было закрыть ворота, прислонить к ним «мандолину», поставить на неё две лестницы, а потом, держа в руках эту решётку – каждый со своей стороны, вдвоём забираться по этим хлипким, болтающимся под ногами конструкциям на семиметровую высоту, где решётку надо было вставить в проём и приколотить гвоздями. С первой проблем не было – затащили и приколотили, и со второй тоже вроде было всё ничего, но когда мы, забравшись наверх, приподняли её, чтобы вставить в оконный проём, туча постоянно перелетающих с балки на балку, щебечущих, чирикающих, всё время что-то клюющих и тут же срущих нам на головы разнообразных пташек, выбравших сарай в качестве пристанища на время дождя, вдруг поняли – замуровывают, демоны, и устремилась наружу. Когда эта скандальная орда ринулась в нашу сторону, мы с Шурой, не зная, что предпринять, остались стоять на лестницах, держа в руках решётку в полуметре от проёма. Я стоял с закрытыми глазами, ощущая, как птахи колотятся о мою физиономию. Когда удары кончились, я, чуть приоткрыв глаза, посмотрел через прищуренные веки на Шуру – вся его физиономия и голова были в пуху, мелких пёрышках и царапинах – следах столкновений с птичьей стаей. Оказалось, что он также смотрит на меня. Посмотрев друг на друга, стали хохотать – вид наших физиономий с выражением удивления и испуга напоминал двух нашкодивших котов, попытавшихся забраться в птичье гнездо, но получивших отпор. Отсмеявшись, мы вставили решётку в проём, приколотили и спустились вниз.
Заплатили нам паршиво – по четыре сотни на нос, а наш дебильный прораб ещё пытался с нас денег стребовать – послали его по известному эротическому маршруту.
Когда брали билеты на электричку до Москвы, билетёрша вдруг затребовала:
– Паспорта давайте.
– Это что за новости, с какого перепуга вдруг на электричку паспорта стали требовать?
– А с такого, прописки ваши буду смотреть. Если вы не москвичи, то билеты вам не продам.
– А что, Москва вышла из состава Союза?
– А вы не знали? Да, давно уж вышла, а с началом Олимпиады всех остальных туда вообще не пускают.
Олимпиада, а мы, признаться, со своей шабашкой и забыли, что в Москве началась Олимпиада. Во всём мире Олимпиада – праздник спорта, все едут посмотреть, повеселиться, но большевики решили иначе – нехер вам смотреть, граждане родной страны.
Москва удивила пустынными улицами – город как будто вымер. Всё вроде бы нормально, транспорт ходит, магазины работают, кинотеатры, а людей нет. Обычно постоянная сутолока в центре, метро, магазинах утомляет, а вот пропала она, и от этого, какое-то тревожное чувство, как перед войной. В магазинах везде лежал финский сервелат, а в киосках на улицах продавалась фанта.
Интересных билетов на Олимпийские соревнования было не достать, но кое-куда с Милкой сходили – на борьбу в Олимпийский стадион, ещё куда-то, не помню.
Сарай сенной мы отгрохали за три недели, у меня осталась ещё неделя от отпуска, и мы с Людусей уехали на дачу – у меня появились новые профессиональные навыки, надо было срочно их применить – покрыть шифером крышу дачи.
За этим увлекательным занятием меня застали Танька с Лёшкой, мои свояченица и свояк. Я стоял на крыше, когда они, появившись неожиданно посреди недели на даче, окрикнули меня:
– Алек, привет, спустись, пожалуйста.
– Здорово, ребята, чего это вы среди недели прикатили?
– Спустись, пожалуйста.
Я огляделся, Мишка с братьями Сашкой и Лёнькой возились во дворе, Милка была там же, всё вроде в порядке.
– А чего случилось-то?
– Ты слышал? Высоцкий умер.
– Нет, жалко, а вы что, приехали об этом сказать?
– Нет. Ну что так разговаривать? Спустись, пожалуйста.
Пришлось спуститься – не колются, черти.
– Собирайся, в Москву поедем, Гриша – твой брат двоюродный – погиб, завтра похороны.
– А что случилось, как погиб?
– Под электричку попал, больше ничего не знаем.
Гришка – сын дяди Вани, моего любимого дяди – был моложе меня на пять лет, женился три года назад, недавно. У него было двое сыновей, погодки – годик и два.
Хоронили братишку на Ваганьковском, было много его друзей с работ, его любили – был хорошим, светлым, добрым человеком.
На поминках мне рассказали подробности: пятница, выпили с друзьями после работы, потом поехал на дачу. На перроне увидел жену, видно, решил перехитрить её – прибежать на дачу первым. Зная, что на их станции жена будет переходить железнодорожные пути по переходу, который расположен перед головным вагоном, решил обежать состав сзади, там перейти через пути и добежать до дачи. Он так уже поступал, но в этот раз по встречным путям шёл поезд. Было темно, никто не заметил, как его сбили, кроме машиниста, который сообщил, что он сбил человека. Когда приехала скорая, он уже был мёртв, спасти они его не смогли бы.
Мать его волновалась и под утро стала объезжать близлежащие станции, а сообщили ей о его гибели у дома.
А пьяницей он не был, так, изредка, выпивал с друзьями.
Год назад Мишутка наш перестал ходить на футбол, что-то не понравилось ему там. Я задумался, куда его пристроить, стал искать вид спорта, который понравился бы ему, спросил:
– А как ты насчёт бокса? Хотел бы заниматься?
– Да, боксом хочу.
В те годы найти секцию для занятий спортом можно было, только переговорив со знакомыми, изучив ногами все окрестности, пролистав кипу газет. Не помню, как и где, но я нашёл телефон секции бокса, расположенной недалеко от Колхозной площади, позвонил.
– Добрый день, пацана в секцию возьмёте?
– А сколько ему лет?
– Десять.
– Возьмём, приходите.
– А когда лучше приходить?
– В первых числах сентября.
Уточнив адрес в среду, третьего сентября мы с Мишкой стояли перед тренером Анатолием Николаевичем Виноградовым. Мишка к этому времени стал кругленьким, как бочоночек, стоял сосредоточенный, притихший – новое место, новые люди, как тут сложится, кто знает. Анатолий Николаевич грозно взглянул на Миху и строго спросил:
– Что, пузырь, боксом хочешь заниматься?
Мишка вдруг разулыбился и кивнул.
– Ага.
– А не боишься? По роже лупить будут кулаками, больно.
– Не-а.
– Ну, хорошо, покупайте боксёрки. С собой иметь спортивные трусы, майку, полотенце, с перчатками и бинтами попозже разберёмся. В понедельник к двум часам пусть подгребает, минут на пятнадцать пораньше. Если хотите, то можете пройтись по залу, посмотреть, как тут у нас всё устроено.
Клуб, в котором Мишаня занимался до поступления в институт, назывался «Центральная школа высшего спортивного мастерства», располагался в отдельно стоящем здании и был прилично оборудован, нам всё понравилось.
Туда и обратно мы ехали маршрутом, который я до этого сам прошёл. Маршрут этот обладал, как мне казалось, неоспоримым преимуществом по отношению к любому другому – в этом маршруте не надо было ни разу переходить дорогу – надо было проехать одну остановку на трамвае, далее по подземному переходу до метро «Щербаковская», три остановки до станции «Колхозная», по подземному переходу через Сретенку и пешком до кинотеатра «Форум», от него по подземному переходу на другую сторону Садового кольца и пешком до клуба.
Я думал, что он так и будет ездить – наивный. Через пару лет, находясь рядом, я зашёл за ним, чтобы вместе доехать до дома. Мишка повёл меня какими-то дворами, перешли через две улочки, сели на пятый трамвай и доехали вдвое быстрее – дети вырастают скорее, чем мы думаем.
* * *
Надо было съездить в Горький на Красное Сормово, подписать акт выполненных работ. Выписал себе командировку и пошёл ставить визу у заместителя по НИЧ факультета Олега Косичкина. Там произошла забавная история, постучал, слышу:
– Войдите.
Приоткрыл дверь, Косичкин, разговаривая по телефону, махнул мне рукой – мол, проходи. Я подошёл к столу и услышал, как Косичкин кого-то спрашивает по телефону: «Кто такой Алек Рейн? На него с тринадцатой кафедры представление, запрашивают ему зарплату сто девяносто рублей. Да мы ни одному инженеру на факультете таких денег не платим». Я, немного нагнувшись, говорю:
– Олег Николаевич, я Алек Рейн.
Косичкин, отмахнувшись от меня, показав, что он разговаривает по телефону, снова прильнул к трубке. Я повторно говорю:
– Я Алек Рейн, вы всё, что вас обо мне Вас интересует, можете узнать у меня.
Тут Косичкин, явно весьма удивлённый таким оборотом событий, слегка откинувшись в кресле, спросил:
– Вы Алек Рейн?
– Да, вот зашёл командировку подписать – услышал, что мной интересуетесь. Ну, раз я здесь, Вы всё обо мне можете узнать из первоисточника.
Косичкин стал мне задавать стандартные вопросы: где работал, чем занимался и так далее. Я ответил на все вопросы скромно, но правдиво. Сказал всё как есть, не соврав: что я простой советский гений, выдающийся конструктор, великий технолог, просто мегамозг. И с моим появлением в МВТУ напряжение в сети поднимается до уровня 240 вольт, а груди у всех женщин становятся твёрже и немного поднимаются. Косичкин заплакал и сказал:
– Моя рука не дрогнет, когда я буду подписывать приказ об увеличении Вашей зарплаты. А куда командировочка?
– В Горький.
– Давайте подпишу, езжайте куда хотите.
Командировка планировалась на один день – ночным до Горького, утром на заводе подписать акт и командировку, вечерним в Москву. Всё так и происходило, но вечером на железнодорожном вокзале оказалось, что билетов до Москвы нет. Имея уже определённый опыт преодоления таких проблем, я, поболтавшись без пользы по вокзалу, притёрся как бы невзначай к дежурившему менту. Глядя куда-то вдаль, произнёс:
– А хорошие погоды у вас в Горьком установились.
Мент охотно поддержал беседу:
– Да, неплохие, а вот всю ту неделю дождило.
Выдержав паузу, я вздохнул и добавил:
– Хорошо у вас, а ехать надо.
– Это верно, но, если надо, так что уж, надо ехать.
– Надо ехать, а билетов-то нет.
– А куда Вам надо-то?
– В Москву, в столицу надо.
– Да, это непросто – нет в Москву билетов-то.
– Это верно, нет билетов. Но надо как-то помогать.
Мент оживился, отчаянно жестикулируя, как бы приглашая кого-то в свидетели, он произнёс:
– Ну, ты ж пойми – кассиру же дать надо, мне тоже чего-то полагается.
– Конечно, полагается, и тебе, и кассиру. Пойдём, на месте расплатимся.
– А когда ехать собираетесь?
– Как тут же, так сразу.
Воодушевлённый милиционер направился к кассам, я двинулся вслед за ним. Подошли к закрытому окошку – мент постучал по стеклу. Кассирша, увидев его в окошке, открыла окно – они пошептались, и мент назвал цену. Цена оказалась приемлемой, я получил билет, мент – деньги.
Где-то в октябре Санька Тележников, Баринов, Валька Харитонов, я – были ещё ребята, но не помню всех – решили выпить. Обошли весь район, но водки не нашли. Последним заведением, которое мы навестили в поисках алкоголя, была стекляшка – кафе в Булонском лесу. Зашли – зал был полупуст, ясно – водки нет, но подошли всё же к барной стойке.
– Водка есть?
– Нет, вино есть грузинское – Вазисубани.
Ну, хоть что-то. Решили присесть здесь, взяли по шашлыку, вина, разговаривали, повторили, снова пили, и я вдруг заметил – вечер длится. Вроде бы ты выпил, и немало, ощущаешь подъём, но голова вполне свежая – тебя не нахлобучивает, как это бывает после водки. Интересно, что такие ощущения испытал не только я, и мы решили заключить пакт о том, что впредь будем для сопровождения наших застолий выбирать исключительно сухие вина. Сашка пошёл на кухню, отмочил этикетку с одной из бутылок, и, высушив её на батарее, затем мы написали на ней текст нашего договора, дав ему наименование «Булонская конвенция», и все расписались. Санька взял её на вечное хранение – у него дома для этих целей был специальный альбом.
Вообще-то собирались мы не ради того, чтобы выпить, хотя выпивка была обязательным сопровождением наших встреч, главным было общение, и происходило оно по-разному. Мы с Генкой, когда собирались у меня, читали вслух стихи, происходило это так: в поэтические сборники на страницах с любимыми стихами я вкладывал закладки, открывали и читали вслух. Как-то у себя дома Сашка Баринов играл на фортепьяно сонаты Бетховена, много говорили.
В начале зимы три ценителя поэзии и музыки – Сашка Баринов, Генка и я – поехали в Выксу – Сашке надо было провести эксперимент на прокатном стане. Он с ребятами с прокатки привёз на вокзал кучу аппаратуры, осциллографы, выпрямители, усилители и чего-то ещё – ящиков и коробок восемь-десять. По традиции в купе выпили, причем казалось, что выпили немного, но Генка – враг культурного досуга, видно, принял ещё до поездки, и его изрядно развезло. Время в пути до Навашино – шесть-семь часов, стоит скорый поезд в Навашино одну минуту, пассажирский – три, поэтому мы с Санькой оделись и стали таскать оборудование заранее, а Генка сидел в майке в купе и буровил:
– Вы чего, ох…ли? Нам ещё ехать и ехать.
– Гена, блин, поезд тормозит.
– Да успеем, куда вы, времени ещё выше крыши.
Делать нечего, опыт выноса подпитого пассажира из вагона у меня был – выволакивал Генкиного другана Сашку Александровича. Я схватил Петровича сзади поперёк пуза и поволок спиной вперёд из вагона, крикнув Сашке:
– Вещи его тащи и наши не забудь.
Допёр его до тамбура и просто скинул в снег. Сашка, кинув туда же его вещички, стал передавать мне оборудование, но успел я принять только пару приборов – поезд начал движение, и Сашка стал просто выкидывать аппаратуру из вагона. Главное было вернуть в МВТУ то, что осталось от оборудования, – металлические ящики с бирками, уже было не до экспериментов. Уедут – придётся платить, и платить немало. Раскидали мы ящиков метров на сто вдоль железнодорожного полотна. Ошалевший от всей этой суеты и такого негуманного подхода Генка, сидя в сугробе, стряхивал с майки снег, озирался по сторонам и материл нас так, что снег вокруг него стал розоветь.
Саня подносил скинутые в снег приборы, а я занялся Генкой – не приведи бог простудится, намаемся – опять же не чужой нам человек. Поднял его из снега, посадил на какой-то ящик из Сашкиных научных приборов, стряхнул остатки снега, натянул рубашку, свитер, пальто и нахлобучил шапку-ушанку.
Теперь надо было перетаскивать оборудование и Петровича на остановку автобуса. Задачу эту мы решили поэтапным перетаскиванием приборов на расстояние видимости и складыванием их в горку. По завершении каждого этапа переноски брали Генку под белы руки, чинно доводили до свалки битых ламп в металлических ящиках и усаживали отдыхать. Генка браниться перестал, только вздыхал и что-то бубнил себе под нос о двух бестолковых торопыгах, которые загубили своей спешкой прекрасно начинающийся вечер.
Действуя такими марш-бросками, мы добрались до остановки автобуса, идущего в Выксу. Сашка договорился с водителем, чтобы он дал нам время на загрузку нашего хлама в автобус после посадки пассажиров, принимал приборы – я подавал. Загрузив всё в автобус, схватил Петровича, мирно отдыхающего на скамейке, подвёл его к передней двери, через заднюю ему было не пробраться – всё было забито аппаратурой, и стал помогать подняться по ступенькам. Гена, продышавшийся на воздухе, вполне уверенно, хоть и слегка покачиваясь, зашагал в автобус. Я, полагая, что дальнейшее моё вмешательство в его личную жизнь неуместно, что оказалось большой ошибкой, побежал к задней двери, запрыгнул в автобус, двери захлопнулись, и автобус стал плавно набирать ход. Стоя на верхней ступени автобуса, я, наблюдая, как голова Геннадия спокойно, плавно вырастает вверх по мере его продвижения по ступенькам, обратил внимание на то, что, уже находясь в салоне, он непонятно как, но продолжает движение вверх. Не понимая, что происходит, я наблюдал, как Геннадий, не обладавший большим ростом, практически упёршись головой в потолок автобуса, остановился, огляделся по сторонам и сел. Одновременно с его подъёмом в передней части автобуса зазвучал нестройный хор женских голосов, в котором я разобрал такие фразы: