Миссия из прошлого

Едва Владимир умолк, как Ирина с озорным блеском в глазах добавила:

– Хотите смейтесь, хотите нет, но город финикийских колонистов раскапывать было бы намного интереснее, чем этот ваш «город средневековых банту». И при том, вы только подумайте какая это была бы сенсация. О нас заговорил бы весь мир. Вы только представте заголовки в газетах: «Успех русских археологов!», «Финикийцы в Южной Африке!» или «Раскрыта тайна копий царя Соломона!» и наши фотографии в них.

– Да-а, – только и смог протянуть Иван Юрьевич.

– Ох, молодёжь, мечты, мечты… – рассмеялся профессор Туманов и за ним последовали все остальные, включая и Владимира с Ириной.

Юрий, воспользовавшийся перерывом в разговоре и общим благодушным настроем, неспеша наклонился к куче хвороста, лежавшей рядом с ним, и, задумчиво глядя на мерцающие красные угли, подкинул в прогоравший костёр несколько сухих веток. Маленькие, голодные язычки огня, вначале небрежно облизнув, жадно схватили добычу и через несколько мгновений яркое пламя резко взметнулось ввысь, словно пытаясь вырваться на свободу, на желанный простор, оторваться от земли и уйти туда, вверх, к зовущему звёздному небу. Юрий, внутренне уловив это желание, мысленно улыбнулся и подбросил в костёр ещё несколько веток, которые тот благосклонно и принял. Благодарный костёр весело загудел, затрещал, разбрасывая во все стороны мелкие искры, и приятным мерцающим светом осветил собравшихся вокруг него людей.

Тёплая волна воздуха приятно ударила в лицо, и Владимир, с наслаждением вдохнув несколько раз горьковатый аромат, подумал вдруг о том, что прошло вот уже столько тысячелетий с того момента, когда люди преодолев свой страх, вот также, как и они сейчас, впервые расселись вокруг пылающего костра, а та, вспыхнувшая в их сердцах любовь, любовь к огню, который дарит тепло, свет, уют и, ни с чем не сравнимое чувство покоя и безопасности, всё не проходит, незримо передаётся через гены сотен поколений, что непрерывно сменяют друг друга, и, наверное, уже не пройдёт никогда…

– Аркадий Александрович, – обратился к профессору Туманову Сергей, когда смех окончательно затих. – В книге, которую дал мне Иван Юрьевич, геологи высказывают предположение, что в этих самых местах, где мы сейчас находимся, когда-то существовало огромное озеро. Как вы думаете, та соляная равнина, вдоль которой мы ехали, и эта, лежащая у подножия холма с нашим городом, не могут ли они быть одним единым целым – дном того самого, древнего озера?

– Почему бы и нет, это вполне возможно. – Туманов задумчиво посмотрел на холм, обводя взглядом его очертания, словно любуясь им. – Все свидетельства путешественников прошлого говорят о том, что климат Южной Африки становится всё более и более засушливым, пустыня Калахари неумолимо наступает, а реки и озёра пересыхают. Озеро Нгами, ещё недавно, в девятнадцатом веке называли «внутренним морем». А теперь? А теперь это просто лужа, которую трудно назвать даже озером, не говоря уж про море… Посмотрим лучше на то, что есть у нас здесь и сейчас. Основание холма на востоке имеет характерную форму полумесяца, что очень похоже на изгиб береговой линии. Это видно невооружённым глазом, так что тут и большим специалистом быть не надо. Там же, как ты помнишь, Сергей, мы нашли на равнине останки африканских моллюсков, а это, согласись, веский аргумент в пользу такого предположения. И будущие раскопки покажут – верно ли оно. А заодно мы и узнаем, – Туманов улыбнулся и посмотрел на Владимира и Ирину, сидевших рядышков словно пара голубков, – кто всё-таки построил город – банту или мифические финикийцы?

Больше споров не было и остаток вечера прошёл спокойно.

Ботсванцы после ужина сразу собрались около маленького переносного телевизора и весь вечер посвятили просмотру какого-то двухсерийного фильма, что включил им Юрий, достав из сумки недавно купленный DVD-диск. Они с азартом следили за развивающимися на голубом экране событиями и громко обсуждали сцены драк, погонь и перестрелок, переживая за главного героя, который, к их большой радости, неизменно выходил победителем из всех мыслимых и немысленных передряг.

Перед сном, одевшись потеплей, Владимир и Ирина немного погуляли. Сегодня они не пошли вдоль скал, по уже известной им тропинке, а направились к подножию холма, где покоился под слоем земли древний город, который непонятным образом притягивал их к себе и словно просил раскрыть все его тайны. У самого холма они остановились на несколько минут и осмотрелись, глубоко вдыхая вечерний воздух, который после дождя казался особенно свежим и чистым. Серебристый лунный свет, заливавший всё вокруг, придавал окружающей местности какой-то таинственный вид, и словно подсказывал, что сейчас самое время для влюблённых. Подсказка была услышана, Владимир и Ирина одновременно повернулись друг к другу и, через мгновение, их губы сами собой слились в жарком поцелуе…

Обратный путь занял у них втрое больше времени. Они медленно шли, прижавшись друг к другу и часто останавливались, чтобы, поддавшись чувствам, вновь слиться в одном долгом поцелуе.

Когда Владимир, проводив Ирину до её палатки, вернулся к себе, то увидел, что несмотря на поздний час его соседи, Сергей с Юрием, ещё не спали. Они лежали и молча слушали радио, причём Сергей ещё читал и книгу, что лежала у него на коленях. Изображал в общем Юлия Цезаря, хотя тот по слухам мог делать три дела одновременно, а не два… Увидев вошедшего Владимира, друзья сразу оживились и, забыв про свои дела, тут же шутливо поинтересовались как прошла их с Ириной прогулка. Не пристовал ли к ним кто? Не напали ли на них дикие звери? Не пыталась ли Ирина соблазнить его?

Владимир, взглянув на их хитрые рожи, на провакацию не поддался и отшутился в том же духе. Однако дальше эту тему развивать не стал, а быстро разделся и лёг спать.

Спать, правда, не очень-то хотелось, и Владимир, последовав примеру Сергея с Юрием, прислушался к голосу диктора, вещавшего по радио о последних новостях в мире. Новости передавались на английском языке и Владимир с удивлением узнал, что Сергей с Юрией владеют им не хуже его, если даже не лучше, и совершенно не нуждаются в переводчике. Вот что значит постоянная практика и непосредственное общение с людьми – так любой язык выучить проще… Через пятнадцать минут, когда зазвучала какая-то местная музыка, Сергей, привстав, выключил радиоприёмник и переключился на Владимира, который молча лежал с открытыми глазами.

– Владимир, раз ты всё равно не спишь, я вот о чём хотел тебя спросить. В книге, что дал нам Иван Юрьевич, нет ни слова про пассионарные толчки и про старость народов. Почему ты считаешь, что попади финикийцы сюда, они всё равно были бы обречены на вымирание? Почему они должны были погибнуть здесь?

Владимир ответил не сразу. Он ещё не отошёл от поцелуев Ирины и мысленно перебирал в памяти эти прекрасные мгновения. Казалось он ещё продолжал чувствовать на своих губах её мягкие, сладкие губки. Все его мысли были заняты ею и он уже вовсю мечтал о завтрашнем дне, об их новой встрече… Неожиданный вопрос Сергея спустил его с небес на землю. Тряхнув головой, чтобы прогнать приятные воспоминания и грёзы, он перевёл взгляд на ожидающего Сергея и тихим, усталым голосом сказал:

– Мой ответ прост: главная причина их гибели коренилась в них самих – старость этноса.

– Это понятно. Но в чём конкретно это выражается, – не сдавался Сергей. – Поясни.

«Вот же пристал, как репей», – беззлобно ругнулся Владимир и, показушно тяжело вздохнув, сел на кровать. Делать нечего – отвечать придётся, всё равно ведь не отстанут, черти. Вон даже Юрий уши навострил, эх, горе-археологи…

– Этнос, как коллектив людей, – неспеша начал Владимир,– всегда противопоставляет себя другим, таким же коллективам – этносам, строя отношения с ними по принципу: мы – они. В старости внутренние связи, спаивавшие этот коллектив в одно единое целое, рвутся и у людей теряется ощущение единства, чувство локтя со своими соплеменниками. Это особенно характерно для фазы обскурации. Люди, если можно так сказать, меняются в худшую сторону, все пороки человечества выходят у них наружу. Безудержный эгоизм, трусость, предательство, жестокость и вероломство, распущенность и безверие – вот что становится знаменем эпохи. Такое вы немного ощутили на себе, когда после распада СССР пришла демократия и капитализм. Честность, принципиальность, патриотизм и прочие атрибуты высокой морали стали враз не нужны, высшим мерилом успеха стали деньги. И не важно каким путём они были заработаны! Убийствами, вымогательством, воровством, торговлей своим телом и душой – без разницы! Нет денег – ты лох, неудачник, быдло и, наконец, просто дурак! Везде беззаконие и коррупция… Народ сам по себе, а правительство с кучкой олигархов и ненасытной армией чиновников сами по себе. И доверия к друг другу у них нет. Видили такое у нас? – Дождавшись дружных кивков Сергея с Юрием, Владимир грустно усмехнулся и продолжил: – И то, что творилось и твориться у нас сейчас только цветочки, всё может быть гораздо хуже. Пассионариев становится слишком мало, чтобы определять нравы в обществе; их даже не хватает для защиты от внешних врагов. Верить никому нельзя. Предадут, оболгут… Доходит порой даже до того, что своих надо опасаться больше, чем иноземных врагов. В государстве начинаются внутренние распри и им нет конца. Этнос губит сам себя. И как говорится в Библии: «и встанет брат на брата, а сын на отца». Кровь начинает литься рекой… А если к внутренним рапрям добавить ещё целенаправленную агрессию соседей и природные бедствия: засуху, наводнения, истощение полей и так далее, то – гибель неизбежна. Сразу скажу – не всем этносам удаётся пережить эту страшную фазу, фазу обскурации.

Поясню. Этнос, в некотором смысле, можно сравнить с человеком. Сможет ли мужчина, которому сорок или, пусть даже, пятьдесят лет постоять за себя? Я думаю, да! А если ему семьдесят или все восемьдесят? Силы безвозвратно ушли и былая мощь сменилась дряхлостью, а здоровое некогда тело разъедают всевозможные болезни: «барахлит» сердце, отказывают печень и почки, плохо видят глаза, не ходят ноги. Так и у старого этноса – идёт закономерный распад единого некогда организма. Таков закон природы: всё что рождается когда-то – неизбежно умирает. Вечного ничего нет.

Вот вам простой пример. Римская империя имела прекрасно организованную военную машину. Многочисленные, хорошо обученные и вооружённые армии защищали её от любой агрессии извне. Но постепенно, вместе со старением римского этноса, я имею в виду население именно Аппенинского полуострова – италиков, боеспособность легионов стала падать, а, вдобавок к этому, возникла ещё одна крупная проблема – трудность с комплектованием армии. Римляне просто не хотели воевать. Кому это было надо и зачем? Знать утопала в роскоши и искала наслаждений в изысканных обедах, тонких винах, красивых женщинах, в противоестественных пороках и разврате, а разорявшиеся италийские крестьяне – основа досели непобедимых легионов – пополняли ряды люмпен-пролетариата, но, отнюдь, не армии и жаждали только одного: бесплатного хлеба и зрелищ, мерзких и жестоких. Но пока Римская империя сохраняла регулярную армию, она жила. Ведь не секрет, что регулярная армия сильнее необученного ополчения, пусть даже состоящего из молодых пассионариев, рвущихся в бой. И римляне громили находившихся в фазе подъёма готов, даков, маркоманов и иудеев. Пусть с большими трудностями и потерями, но громили. И так продолжалось до 378 года, пока в страшном сражении под Адрианополем с восставшими готами римляне не потеряли свою последнюю кадровую армию. Император Валент и сорок тысяч воинов остались на поле боя. Эти ужасные потери уже нечем было компенсировать и последующие римские императоры были вынуждены вместо римлян набирать в войска всё больше и больше варваров, которым Рим и империя были не очень-то и нужны. Враги не простили ослабевшим от старости римлянам их былого величия. Их просто физически истребили, вместе с греками и населением бывших карфагенских колоний в Северной Африке. Лишь немногочисленные остатки этих народов вошли в состав других, более молодых этносов, пережив кошмар двух столетий прошедших после падения Рима. А вот Восточная Римская империя уцелела и всё потому, что по её территории прошёл новый пассионарный толчок и там появился новый этнос, который мы называем византийцы. И византийцы полностью прожили свой срок отпущенный им природой – почти полторы тысячи лет, до 1453 года, а затем исчезли уступив место другому этносу – современным туркам.

Владимир глубоко вздохнул и продолжил:

– А что было у нас, на Руси в фазе обскурации, когда пришли монголы? Неприкращающиеся усобицы, вражда между отдельными княжествами, а не только между князьями с их дружинами. Черниговцы враждовали с киевлянами; это именно они взяли Киев на щит в 1204 году и разграбили, да так, что город не оправился и к нашествию Батыя. Суздальцы громили рязанскую землю, и каждый радовался любой беде соседа. И к концу горестного тринадцатого столетия, помнили ли рязанцы, суздальцы, полочане, новгородцы, волыняне и другие о единой Руси, ощущали ли себя единым народом или всё это осталось только в прошлом, в ветхих листах древних рукописей да в головах летописцев? В час беды никто не пришёл на помощь соседу – все сражались и умирали по одиночке.

Тяжело это признавать, но боеспособность русских войск в тринадцатом веке падала, несмотря на увеличение численности. Доказательством может служить разгром на реке Калке и последующие бои с монголами. Гордые слова князя из древнерусских былин: «Родился ли на земле и ходит ли под солнцем тот человек, что смог бы подчинить себе силу нашу?» – увы, остались в далёком прошлом. Вместо храбрых, отважных и дисциплинированных воинов появились тихие обыватели, которым не нужны ни ратные подвиги, ни дальние походы. И их с годами становилось всё больше и больше. В обскурации смелость сменяется трусостью, великодушие – жестокостью, стойкость и мужество – предательством и вероломством, а любовь к Родине – шкурничеством и близоруким эгоизмом.

– Вам, – обратился Владимир к Юрию и Сергею, внимательно слушавших его, – прекрасно известно, что не каждый мужчина – воин. Тут нужен бойцовский дух и характер. И крайне важно само желание сражаться. Сражаться по собственной воле, а не по принуждению. И вам, в вашем спецназе, когда каждый день рискуешь жизнью, было особенно важно знать, что твой боевой товарищ тебя не подведёт, что он не струсит и не бросит тебя в беде.

Сергей с Юрием с пониманием кивнули.

– Это так, – тихо ответили они, о чём-то вспоминая. Видимо что-то из своего нелёгкого боевого прошлого…

– А пассионарии, как правило, и являются наиболее смелыми, стойкими и верными воинами. Им дороги такие абстрактные понятия как: честь, свобода, независимость, слава. И если в этносе пассионариев осталось мало – жди беды. Поэтому я думаю, что если бы финикийцы попали бы сюда, то они с большой вероятностью смогли бы прожить здесь до четвертого или пятого века, а затем погибнуть в схватках с «молодыми бантами», так как я не верю в то, что они смогли бы стать друзьями.

– Постой, Владимир, но ведь если есть деньги, то можно создать наёмную регулярную армию, которая и будет сражаться, – внёс предложение Юрий. – Ты же ведь сам говорил, что профессионалы сильнее дилетантов-ополченчев.

– Это не выход! – Владимир печально покачал головой. – Наёмная армия дорога, а если ещё и целиком состоит из иноземцев, особенно этнически однородных, то и крайне ненадёжна. Ведь если нет сил держать наёмников в узде под жёстким контролем, то они запросто могут стать хозяивами твоих же земель. Это, собственно, и произошло, когда римляне стали приглашать на военную службу целые варварские племена, а затем позволили им создать на землях империи собственные королевства. Дальнейшее вам прекрасно известно: варвары и уничтожили ослабевших римлян.

Наёмная армия не может позволить себе роскошь терпеть поражения, в этом её главная слабость. А вам ведь прекрасно известно, что сражения не всегда выигрываются. Случаются и поражения. А зачем терять голову, если враг силён и ему можно с большей выгодой продать свои мечи? Деньги не пахнут, а Родины у наёмников нет! Им можно пообещать большую награду за храбрость и мужество, но нельзя призвать к подвигу!

Люди не машины, и в зависимости от обстоятельств они сражаются совсем по-разному. Вспомните сейчас школу и известный вам роман А. Н. Толстого «Война и мир». Сравните: как сражались русские войска под Аустерлицем и на Бородинском поле.

Владимир выпрямил спину и гордо вскинул голову. Глаза его казалось засветились от возбуждения, лицо буквально застыло в каменной маске и слова, рвущиеся из глубин его души, зазвучали в тишине палатки непревычно жёстко и резко.

– Наёмники! – кипя от возмущения, выпалил он. – Как можно представить каких-то наёмников на Куликовом поле, когда решалась судьба России на многие сотни лет вперёд?! Это когда исход сражения был совершенно неясен! Когда всем было известно, что войск у Мамая намного больше, чем смог собрать Дмитрий Донской! Когда ещё не был развеян миф о непобедимости монгольской конницы! Что мог сделать тогда великий князь Дмитрий?! Только одно! Потребовать от своих воинов подвига, величия, жертвенности и отречения! Да-да, именно потребовать! В этом был его долг, долг как главнокомандующего и верховного правителя! Он обязан был так поступить! Так и никак иначе! Я не знаю, о чём говорил Дмитрий Донской, объезжая свои войска перед сражением, но искренне верю, что именно об этом! Скажи он в эти роковые минуты, что даст своим воинам три дня на разграбление лагеря Мамая да по красивой татарке на пятерых, его просто бы не поняли. Потому что каждый русский ратник, стоявший перед ним, чётко знал, зачем и почему он пришёл сюда, на это поле. На Куликово поле!

Владимир объвёл своих слушателей невидящим взором и, словно войдя в роль, продолжил:

– Мне кажется, что я сейчас явственно слышу суровый, властный голос великого князя Дмитрия. Он гордо сидит на своём скакуне и, высоко подняв меч, обращается к войскам… «Воины! Защитники земли Русской! Перед вами стоит враг! Враг, что уже полторы сотни лет топчет нашу землю! Голоса порубленных мужиков, стенания и плач уводимых в полон женщин и детей, крики насилуемых девушек и плач самой земли Русской доносятся сейчас до вас сквозь десятилетия! Они взывают к вам! В ваших руках сейчас не только жизни ваших жён, детей и матерей, но жизни и судьбы ещё не рождённых поколений! Вы можете! Вы просто обязаны сокрушить врага! Верните величие и славу предков! Отчими могилами и святыми крестами православных храмов наших я заклинаю и требую от вас мужества и подвига! Подвига во имя жизни! Мы должны победить! Мы не имеем права проиграть! Мы не имеем права погибнуть здесь и оставить на поругание врагу землю нашу! Каждый из вас сегодня должен сражаться за двоих, за троих! Помните! За нами Святая Русь! С нами Бог и правда!»

Сергей с Юрием ошалело уставились на Владимира, но прерывать его не решались. Уж больно красиво и … прадоподобно, что ли, говорил он сейчас голосом легендарного князя Дмитрия Донского…

– И русские войска ответили на его призыв. И в этом страшном, необычайно жестоком и кровопролитном сражении они сокрушили огромную армию Мамая и навсегда развеяли миф о непобедимости монголов! Они совершили подвиг, подвиг, который навсегда сохранится в памяти потомков. И об этом подвиге будут помнить, пока на Земле останется хотя бы один русский человек. А день восьмого сентября тысяча триста восьмидесятого года можно смело назвать официальным днём рождения России. И я искренне надеюсь, что мы не скоро разделим судьбу великих римлян. И никакие чужеземные наёмники нам не понадобятся. Никогда! Мы в силах защитить себя сами!

Владимир устало замолчал и посмотрел на своих слушателей. Увидев их обалдевшие рожи, он смутился и тихо пробормотал:

– Простите, увлёкся малость…

– Да уж, малость, – усмехнулся Юрий и тут же выпалил: – А всё равно, здорово это у тебя получилось.

– Я словно сам на том Куликовом поле побывал, – поддакнул Сергей и, видя смущение Владимира, торопливо добавил: – Нет, нет, правда, просто здорово у тебя получилось. Даже до нас, вечных троечников, теперь дошло, что тогда произошло там. Обидно, что у нас сейчас о Великой отечественной войне стали забывать, не говоря уж про героев более давних битв. Коротка и неблагодарна порой память людская…

– Это точно, – с обидой сказал Юрий. – А парней, что погибли более десяти лет назад в боях с чеченцами и прочими наёмниками-арабами, уже сейчас позабыли… Мой старший брат погиб там… Никто о нём и не помнит, кроме родителей и меня…

На это утверждение, увы, никто возразить не смог. В воздухе повисла задумчивая тишина.

Говорить больше ни о чём не хотелось, каждый лежал со своими мыслями и воспоминаниями. Поворочавшись немного, археологи пожелали друг другу «спокойной ночи» и легли спать, завтрашних дел ведь никто не отменял.

Глава седьмая

Утром Владимир, несмотря на короткий сон, проснулся бодрым и свежим. И, главное, в прекрасном настроении. Какое-то шестое, али там седьмое чувство уверенно подсказывало ему, что день сегодня будет необыкновенно удачным. И казалось, сама природа спешила убедить его в этом предчувствии. Он радостно оглядел высокое голубое небо без единого облачка и широко улыбнулся весёлой игре озорных солнечных зайчиков, что прыгали по стенкам палаток, отражаясь от чисто вымытых стёкол «вахтовки» (Джек с утра времени даром не терял). Древние красные скалы всё также стремительно взлетали ввысь и грозно возвышались над лагерем, но даже в них сегодня появилось что-то приветливое. Растения, получившие вчера живительную влагу, теперь радовали взгляд сочными, яркими красками; они казалось значительно подрасли за ночь, стали ещё пышнее, грациознее и словно посылали во все стороны призывы к любви, к жизни, к счастью… И лучезарная улыбка Ирины, вкупе с пленительным взором её бесподобных синих глаз, окончательно укрепила в нём веру в это доброе предчувствие.

Умывшись, он сделал короткую пробежку вокруг лагеря, а затем, выполняя данное себе вчера обещание, потренировался в метании ножей (их у Сергея с Юрием был целый комплект – ровно десять штук), пока они были ещё свободны – их хозяевам ещё предстояло завершать свой ежедневный пятикилометровый забег. Из десяти ножей в первом подходе шестеро точно поразили цель, коей являлся небольшой круг, нарисованный на деревянной крышке, вырванной из ящика из под мясных консервов. Результат очень порадовал Владимира – вчера попаданий было только четыре. «Неплохо, очень даже неплохо», – радостно подумал он, приступая к новой попытке…

Дальше всё пошло по расписанию. Археологи плотно позавтракали и, оставив одного ботсванца готовить обед, дружно сели в машину. Все просто горели от нетерпения начать работу. Через двадцать минут они уже были на месте.

Под жаркими лучами солнца земля быстро высыхала; от траншеи, где велись вчера раскопки, поднимались хорошо заметные влажные испарения. На равнине правда ещё кое-где поблёскивала в мелких лужицах вода, но это было ненадолго – через час от неё не останется и следа.

Вновь аккуратно расстелили брезент у края раскопа, и вскоре нетерпеливые руки археологов начали просеивать влажную землю. Кому же из них сегодня первому улыбнётся удача? Каждый искренне надеялся, что именно ему, а не соседу рядом, что было бы обиднее вдвойне… Однако, вскоре, работу пришлось прекратить – сразу в нескольких местах лопаты вскрыли чёрный пласт. Профессор Туманов и доктор Селиванов поспешили к находкам. Не боясь запачкать брюки, они опустились на колени и, осторожно отгребая руками взрыхлёную землю, принялись осматривать чёрный прослоек.

– Ну что там, Аркадий Александрович? – не в силах сдержать любопытства, спросила Ирина, наклонившись над краем раскопа.

– Пепел, – коротко ответил он и, взяв у одного из ботсванских рабочих лопату, принялся осторожно убирать красноватую почву, чтобы обнажить слой пепла на как можно большей площади. Через мгновение к нему присоединился с лопатой и Иван Юрьевич. Остальные же молча стояли, внимательно следя за их действиями, и терпеливо ждали результатов их работы. Впрочем, помощь старым археологам и не требовалась – они работали на удивление быстро и чётко.

– Ну что ж, прекрасно, прекрасно… – пробормотал Туманов, обнюхивая кусочек пепла, – надо бы взять только несколько образцов для датировки…

– Обязательно, – отозвался Иван Юрьевич и, не откладывая дело в долгий ящик, взял несколько образцов, которые и передал Ирине. Затем в нескольких местах измерил глубину, на которой нашли слой пепла.

Ирина аккуратно записала в своей тетрадке все цифры и отметила на плане те места, где были взяты пробы.

Обследование слоя пепла показало, что он залегает по всему горизонту траншеи, а его толщина колеблется от одного до шести сантиметров. Предположение, что это древний очаг, пришлось отбросить сразу – слишком уж большая площадь…

Владимир подал Ивану Юрьевичу фотоаппарат и тот быстро сделал несколько снимков.

– А теперь давайте проверим раскоп металлоискателем, – предложил Иван Юрьевич, отдавая Владимиру фотоаппарат. – Может он сообщит нам о чём-нибудь интересном…

Однако проведённое обследование показало, что металла под слоем почвы нет. Ничем не выдав своего разочарования, профессор Туманов приказал копать дальше и через двадцать минут сам сделал первое открытие в руинах древнего города.

– Бусина! – радостно закричал он, показывая всем лежащий на ладони крошечный стеклянный шарик. Он несколько раз протёр его пальцами, очищая от земли, и маленькая голубая бусинка ярко заблестела на солнце.

Все бросились к профессору Туманову, который с детским восторгом разглядывал драгоценную находку. Широкая улыбка так преобразила его лицо, что некоторые начали сомневаться – действительно ли это их «суровый профессор», как шутливо называли они его промеж себя. Под «некоторыми» подразумевались Владимир с Ириной, да Сергей с Юрием. Ботсванцы к их числу не относились – они всегда уважительно относились к Туманову, обращались к нему только «господин профессор» и никаких шуточек в его адрес себе не позволяли… Поздравления сыпались со всех сторон и счастливый Туманов едва успевал отвечать на них.

Ирина первой взяла находку из рук дяди, успев при этом поцеловать его в щёку. Остальные столпились вокруг неё, с интересом разглядывая бусину – послание из далёкого прошлого. Оставалось только понять – о чём говорило оно…

Туманов, принимая от Ивана Юрьевича поздравления, молча пожал протянутую руку, мельком взглянул на своих молодых коллег, а затем неожиданно признался:

– Честно говоря, эта первая находка меня, мягко говоря, весьма и весьма удивила. Признаюсь, я несколько обескуражен…

Иван Юрьевич понимающе посмотрел ему в глаза, затем бросил быстрый взгляд на радостную Ирину и, пожимая плечами, тихонечко сказал:

– Я так понимаю, у тебя мелькнуло подозрение, что эта голубая бусинка могла принадлежать финикийцам?

Профессор Туманов еле слышно вздохнул и неохотно кивнул в знак согласия.

– Вздор! Чистая случайность! Конечно, я, как и ты, знаю, что голубые бусинки были особенно любимы финикийцами. Но не думаю, что наша имеет хоть какое-нибудь отношение к ним. Хотя, признаюсь, наша первая находка и меня сильно удивила. Я ожидал найти что-нибудь более прозаическое: глиняный горшок, например, или, что ещё более вероятно, его обломки… Ладно, будем надеяться, что это не последняя наша находка на сегодня.

После того, как археологи немного успокоились, раскопки продолжились. Только с куда большим энтузиазмом. Что и понятно… Однако Туманов, увидев как быстро замелькали лопаты в руках его помощников, тут же попросил всех умерить свой пыл, а то как бы скорость не повлияла на качество. «Терпение, методичность и внимание – вот что в первую очередь нужно археологу!» – строго напомнил он им.

Предупреждение возымело действие: лопаты стали мелькать помедленней, а вот азарта стало, кажется, ещё больше. Ожидание новых находок буквально висело в воздухе…

Через полчаса счастье улыбнулось Ивану Юрьевичу, который с величайшей осторожностью извлёк из земли обугленный кусок кости.

– Человеческая? – спросил Владимир, с некоторой завистью поглядывая на торжествующего коллегу.

– Возможно, – уклончиво ответил Иван Юрьевич, внимательно осматривая находку, которую затем, с величайшей осторожностью, словно боясь, что она рассыпется в прах, передал Аркадию Александровичу. – Она очень похожа на кость от руки человека, – он похлопал себя по руке, чуть повыше локтевого сустава, – но клясться не буду. Всё остальное, очевидно, сгорело. Покапаю ещё… Может быть ещё что-нибудь найду…

Но его надеждам не суждено было сбыться. Через десять минут он выпрямился и разочарованно развёл руками.

Следующие часы принесли только три находки: два кусочка кости (тоже возможно человеческой, но утверждать, что это именно так, не брался никто из-за слишком маленьких размеров) и глиняный сосуд непонятного назначения, разбитый на семь крупных и множество мелких осколков. Правда, рядом со стеной нашли ещё два каменных блока, аналогичных тем, из которых она была сложена. И они лишний раз доказывали, что крепостная стена была сознательно разрушена. И можно было даже не сомневаться, что рядом с стеной, у её подножия, будет найдено ещё множество таких вот каменных блоков. Больше всего их должно было оказаться у внешней части стены, потому как она оказалась ниже внутренней на целых пять рядов. Что и понятно, куда ещё девать такую прорву каменных блоков при разрушении стены – шестиметровой толщины! – как не сбрасывать их вниз?

– По всей видимости, город был взят приступом, а затем сожжён и разрушен. Победители разрушили его стены, а уцелевших жителей увели в плен или перебили, – высказал предположение Владимир, глядя как Иван Юрьевич вместе с Сергеем и Юрием пробуют поднять каменный блок.

Это предположение возникло у него давно, но он боялся высказать его вслух, чтобы не быть осмеянным. Ему нравилась сама мысль о том, что город, его таинственный город, был взят приступом только после многочисленных отчаянных штурмов неприступных стен. И только затем, после ожесточённых многодневных уличных боёв с последними защитниками, враг разрушил последнее, что осталось от непокорного города. В общем, его смелое воображение рисовало картины, взятые им из героической обороны Карфагена, который два года мужественно сопротивлялся огромной римской армии Эмилиана Сципиона. И, даже, когда обозлённые долгой осадой римляне, наконец, ворвались в объятый пожарами город, то его жители ещё целую неделю вели ожесточённые уличные бои, не прекращавшиеся ни днём ни ночью, пока не пал их последний бастион – центральное укрепление Карфагена – Бирса. Он не хотел верить, что жители этого города уподобились последним римлянам, которые без боя отдали Рим на разграбление и унижение немногочисленным вандалам. Это слишком бесславный и позорный конец…