Целуя девушек в снегу

1Б. Пароль для розовых пони

Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены…

Ю. Визбор.

До открытия магазинчика подержанной компьютерной техники оставалось сорок минут. Я не рассчитал время, планируя в это субботнее утро прошвырнуться на улицу Каляева. В выходной маршрутки курсировали, опережая расписание. полупустыми. Большинство граждан отсыпались после напряжённой трудовой недели и не выползали заполошно из тёплых постелек ни свет, ни заря.

Лениво прикидывая, то ли пробежаться по торговым центрам главного проспекта Нижнего Тачанска, и поглазеть на товары, которые я не намеревался приобретать, то ли ждать здесь, у дверей, я прохаживался у стены каменного четырёхэтажного жилого дома сталинской постройки, где в полуподвале и размешалась комиссионка. Её зарешёченные окна выходили на мусорные баки «Главшлака», а стёжка от входа уводила к недавно обновлённой игровой площадке детского сада с двухуровневым турником, дощатым корабликом, украшенным деревянным спасательным кругом на борту и фанерным парусом, избушкой для гномов, четырьмя верандами с восстановленными скамейками. Прошлой осенью это хозяйство отремонтировали, выкрасили, и за зиму макияж не облез, не разбазарил бесшабашно наивное младенческое очарование. Многочисленные дорожки и прилегающая местность ежедневно аккуратно чистились от снега. Традиционные яблони, росшие по периметру забора из тонких металлических прутьев, поддерживали корявыми сучьями птичьи кормушки, в кои дворник регулярно подсыпал семечки, хлебные крошки, измельчённые яблоки.

Первый месяц весны демонстрировал отнюдь не весенний характер. Он изобиловал ночными заморозками, режущим северным ветром, метелями и снегом. Синоптики, погадав на бараньей лопатке, прогнозировали на ближайшие сутки очередное похолодание, стращали беспощадными вьюгами и арктическими буранами. Осадков за десять дней выпало больше, чем за квартал, поэтому вдоль ограды высились снежные кучи. Вывозить их не торопились. Тачанский чиновник, распоряжающийся городским хозяйством, прославился тем, что в интервью новостному агентству, на зачитанную ведущей претензию горожанки по поводу накатов на трассах и завалы у подъездов, на голубом глазу заявил, мол «не следует беспокоиться, весной само растает, информация стопроцентная». Мэр Тачанска, Гоняев, его тогда слегка пожурил, сослался на вспыльчивость своего зама, но отстранить от должности не решился, – «эффективными менеджерами», чья личная преданность не ставилась под сомнение, он дорожил.

День, когда я выбрался на волю, дабы присмотреть ноутбук взамен агонизирующего старичка, выдался ясным, пригожим. Было довольно тепло, что придавало оптимизма толстеньким важным снегирям, хрипло переговаривающимся на одной из яблонек и недоверчиво косящимся на разбитных горластых воробушков, суетливо прыгающих с ветки на ветку соседнего деревца. Высокий дряхлеющий тополь посерёдке надёжно облюбовали чёрно—серые вороны, воспринимающие весь двор своим вассальным владением, и возмущённо оравшие матом при появлении чужаков. От яркого солнца и ослепительно сверкавшего в его лучах наста слезились глаза. Я запоздало посетовал, что напрасно не прихватил защитные очки и плеер. Слушая его, мог бы незаметно скоротать полчаса. Что там на очереди? А, да, господин Бальзак. «Блеск и нищета куртизанок». Люсьен де Рюбампре с компанией, и его утраченные иллюзии.

Поясница теперь не болела нудно и изматывающе, если я просиживал перед компьютером по несколько часов в день, а болезненные ощущения купировались выполнением специальной гимнастики на растяжку. На приём к неврологу и хирургу, я попал спустя полгода после записи в регистратуре. Они, проведя осмотр, небрежно пошуршав результатами анализов, сошлись в мнении об отсутствии на данный момент необходимости в операции (да и лист ожидания на неё растянулся на три года). Нужно дожидаться следующего приступа, избегать подъёма тяжестей, длительной однообразной нагрузки на позвоночник, носить фиксирующий бандаж, перед завтраком и вечером, выполнять комплекс упражнений. Недуг не исчезнет полностью, это хроническое, но доставит значительно меньше неудобств. Я придерживался перечисленных ограничений и чувствовал себя сносно.

Намотав взад-вперёд около пяти сотен шагов, я проникся убеждением, что недурственно было бы тихой сапой просочиться на территорию детсада, спрятаться там от посторонних, одновременно наблюдая за дверьми магазина, просматривавшимися с той стороны, пошарить в телефоне в поисках доступной сети и, обнаружив оную, включить радио.

Осуществить заковыристый план оказалось не суждено. Вдруг некто, ткнувшись с разбега в мою спину, обхватил меня за пояс. Рык взбудораженного тигра застрял у меня в горле, когда сзади радостно прозвенел знакомый голосочек:

– Угадай, кто! Нет, нет, не оборачивайся! Так нечестно! Стой смирно!

Конечно, я моментально понял, кто затеял игру в обнимашки, но решил, приняв пас, тем не менее, не спускать проказнице неуклюжий розыгрыш.

– Маша, ты? Вернулась из Сочи? – наигранно оптимистичным голосом воззвал я, и не дождавшись реакции, продолжил перечисление, прерываясь на короткие паузы. – Аня, опять от мужа сбежала? Света, ты прочла Ницше? Лариса, когда зонт вернёшь? Лида, не пробуждай воспоминаний! Ирина, по рюмашке «Фанагории»?

Удерживающие объятия разжались и, поворачиваясь к Лине, я услышал её яростно-гневное восклицание:

– Максимов! Ну ты жук! Окончательно наглость потерял?! Свихнулся от одиночества?

– А, это ты, малявочка! – я скривился, выказывая разочарование.

– Ты… ты… – Лина прожигала меня уничтожающим взглядом и, смахивая на тётушку Гусыню, всплёскивала ладошками, подыскивая подходящие выражения. – Нет, вы посмотрите только!

Я не выдержал и раскатисто заразительно рассмеялся, на что мгновенно отозвались две вороны:

– Кра—кра—кра!

Лина картинно топнула, махнула куда—то в пространство и возгласила:

– Он ещё и смеётся! Я ему сюрприз приготовила, а он прикалывается. Я ж не виновата, что не дотягиваюсь тебе глаза закрыть! Верста коломенская! А вдобавок и язва, Максимов!

– Ага, вот такая вот язва! А ты разве не знала?

– Ка-а—а—а—аррр! – с энтузиазмом подтвердила ворона и, захлопав крыльями, спланировала на крышу гаража, поближе к нам. Наверное, её заинтриговала наша болтовня, и она была не прочь её подслушать.

– Кхахр? – поинтересовалась с ветвей её товарка.

– Крах—крах! – описала видение обстановки та, что покрупнее.

– Да уж знала! Защищайся, ехидна!

Лина хотела меня толкнуть, но я благоразумно уклонился, и её кулачок в перчатке скользнул по моему левому боку. Девчушка, не удержавшись, с размаху ухнула в сугроб.

– Кхре! – хохотнула с гаража каркуша и, несуразно подпрыгивая, подобралась к краю крыши. Помедлив, она вопросила у приятельницы на тополе:

– Кхре?

– Карра! – донеслось оттуда.

Сугроб, в который провалилась Лина, доходил ей почти до колен, и я поспешил на помощь.

– Разиня! – стонала Лина. – В снег из—за него упала! А он жёсткий! Что за напасть?!

Опустившись рядом на корточки, я помог ей сесть.

– Не рой другому яму! – иезуитски изрёк я нравоучение.

Откинув с головы Лины капюшон, смахнул с выбившегося из—под берета вьющегося локона, снежинки и, вытянув платок, нежно промокнул её пунцовые щёки. И нечаянно для самого себя, наклонился и чмокнул, не готовую к этому Лину, в уголок губ, слегка коснувшись своей щекой её.

– Ну и забавная ты!

– Серёж! – всхлипнула Лина.

– Кхра—а—ак! – восторженно запрыгала ворона. Раздражаясь, что на неё не обращают внимания, она перебралась на перекладину неподалёку, и цепкими бусинками антрацитовых глаз опасливо упёрлась в нас.

– Кыш! Пшла!

Лина прицелилась и запустила в ворону горсть снега.

– Крах—крах—крах! Кру! – взмыв, запальчиво посулила та.

– Зачем так? – назидательно произнёс я. – Вороны – мудрейшие среди птиц. И хитрейшие.

– Я и смотрю, она по—мудрому выглядывает и шпионит! Ишь, накаркала: «Растопит кровь любимого лёд…» У—у—у, подлюга! Фигушки!

Лина погрозила птахе пальцем.

Ворона повернулась к нам задом, сымитировав абсолютную утрату интереса к двуногим и бескрылым, ибо хватает у неё и вороньих забот-хлопот, но при этом косилась в нашу сторону:

– Кхр!

– Давай, поднимайся.

Ухватившись за протянутые руки, Лина легко вскочила и отряхнула пальто. Я провёл по её спине, и серая Линина одёжка обрела первоначальный вид. Моё содействие пришлось весьма кстати, она, как ни крутилась, достать налипшие белые пушинки, не могла.

– Всё из—за тебя, из—за твоих дурацких шуточек.

Разыгрывая сердитку, Лина смешно надулась.

– Сама львицей бросилась…

– Не по—настоящему! Ой, Серёга, не очутиться б тебе на моём месте…

– В сугробе? Ничего, я ловкий!

– Ловкий? На любого ловкача найдётся циркач…

– Ты о чём?

– Нет, ни о чём. Потом… Блин горелый, Максимов! Ты ни граммулечки не соскучился?

– Что? А! Да! Безусловно! – спохватился я и приобнял Лину. Она снова уткнулась лицом мне в куртку и пробурчала:

– «Безусловно» соскучился, или «безусловно» наоборот?

– Безусловно, соскучился. Столько не появлялась!

– Я прихожу, когда ты сильно—сильно зовёшь меня. Можешь и не думать обо мне в такие минуты, но я не ошибаюсь.

– А этим утром звал?

– Громко. Очень. А мне необходимо кое—чем посекретничать с тобою. Удачно совпало, угу?

Я тронул мизинцем её щёчку, подбородок и начал чуть ощутимо раскачиваться в такт нёсшимся из не захлопнутой форточки второго этажа звукам прорывающегося вальса, исполняемого на фортепиано.

– Карр! – опомнилась и осмелела пернатая шпионка.

– Сергей, она опять подсматривает. Пойдём куда—нибудь!

– Но куда? А! Побежали на площадку, на веранду. Посидим на солнышке. Ты не замёрзла?

– Неа! А ты?

– Ничуточки! Сегодня хорошая погода.

– «Сегодня хорошая погода», – задумчиво протянула Лина. – Пароль для связи во вражеском тылу.

– Хм, метко подмечено!

– А отзыв сочинил?

– «С тобой не бывает плохой погоды».

– Банально, но сойдёт. Пошли, конспиратор.

Припомнив название одной повести, прочитанной в юности, я усмехнулся.

Лина, шагавшая по тропке, обернулась убедиться, следую ли я за ней.

– Чему усмехаешься?

– Книжицу одну вспомнил с похожим заголовком?

– Какую?

– «Что может быть лучше плохой погоды».

– Ты её читал?

– Ага. Подростком.

– О чём она?

– О болгарском разведчике. Социалистический Джеймс Бонд. Стреляет, соблазняет… Но подробности стёрлись из памяти.

– «О разведчике», – повторила Лина, устраиваясь на узкой лавке, и оглядываясь на любознательную птицу.

– Она ревнует! – сощурился я.

Ворона помалкивала.

– Сменим место? – поднялась Лина.

– Это бесполезно. Я предупреждал: вороны непредсказуемые и лукавые твари. Если захотят что—то разузнать, обязательно вызнают.

Лина уселась подле меня.

– Ну, и ладно. Ну, и пускай уши греет, – прошептала моя бывшая жена.

И неожиданно отодвинулась, взяла стоящую у стенки, на скамье, небольшую розовую лошадку с печальными глазами, разлохмаченной соломенной гривой и сбитыми подковками.

– Ух ты, Серёж, потрясающе! Кто—то лошадку забыл!

– Это не лошадка. Это – пони. Розовый пони. Мы переместились в мистическое царство сказочных мультяшных пони. И разумных хамоватых ворон.

Приглаживая ей гривку, Лина приговаривала:

– Бедняжка, закоченела на морозе. И ножка одна треснула. Так жалко её!

– Дык, возьми. Поиграешься, ежели заскучаешь, – подковырнул я.

– Вот мы тебя копытом!

Лина сделала движение, точно ударяя маленьким лошадиным копытцем по моей коленке.

– Всё—всё, я сдаюсь. Не вели казнить, вели слово молвить!

Обороняясь, я выставил руки. Лина обратилась к найденной безделице:

– Аааа, он струсил. Хвастунишка! Не принимай его всерьёз, Лили. Я тебя согрею, а в понедельник придёт хозяйка, подберёт и унесёт домой свою пропавшую любимицу.

Лина сжала фигурку в ладошках, сунув перчатки мне в карман.

Я придвинулся вплотную к ней.

– Ну, рассказывай!

– Сначала рассказывай ты!

– Что я—то должен рассказать?

– Как твои дела?

– Без изменений… Ноутбук приехал выбрать. Старому кирдык.

– Ноутбук? С моим фото на рабочем столе, 104-й симфонией Гайдна на проигрывателе и письмами синьора Дон Кихота Ламанчского в папке с черновиками? Чушь! Непозволительная роскошь… А книга? Ты клятвенно обещал написать.³

– Ээээ… Не вполне… Сервантеса я со школы не раскрывал… А книжку написал. Всё закончено.

– Дашь рукопись почитать?

– Ноу проблем.

– Распечатай, а я заберу в парке по окончании концерта и променада с хаски. Договорились?

Я оторопело на неё уставился:

– Лина, ты ничего не путаешь? Концерт? Хаски? Это из какой пьесы?

– Из нашей, Серёж, из нашей. Черкани Nota Bene на 55 страничке.

Помолчав, продолжила:

– Прости, я забежала вперёд… О чём там? Скажешь?

– О тебе, о нас. Ведь, договаривались. Но я в замешательстве…

– Каждому событию – своя глава, каждой главе – свои герои, не ёрзай. А ещё?

– Много, о чём. О детстве. И как история обыкновенной жизни превращается в античную трагедию. И явь порой не отличишь от набранного в порыве вдохновения в Ворде текста.

– Выходит, твоё стихотворение устарело?

– Стихотворение?

– «Ничего не написано обо мне и тебе»…

– Нет.

– Почему?

– Книга не родилась, пока её не опубликовали и не прочитали. Она есть. Но её и нет.

– Сюр!

– Никто же не знает о существовании книги. Никто её не читал.

– Я скоро прочитаю…

– Для тебя этот стих и устареет.

– Сергей, ты не прав. Есть, к примеру, чудной и притягательный камешек, весь в дырочках, словно швейцарский сыр, да, хоть на острове Борнео. Ни один человек не подозревает о нём, но он есть. Согласен?

– Согласен. И не согласен.

Лина глянула недоумённо.

– Запутался, драгоценный мой. Этого не может быть.

– Может. Камешек на Борнео никак не влияет на людей. Пусть они о нём и знают. Никак! А когда люди вчитываются в романы, то выводят из них некие универсальные формулы, и что—то в их офисно-кухонной мыльной опере чуть—чуть, но меняется.

– Романтик. Или сумасшедший, и у тебя мания величия.

– Или сумасшедший романтик, – вывернулся я.

От моего смеха ворона вверху засуетилась и долбанула ледяную корку.

– Или так, да, – кивнула Лина. – Ты удивительно милый, если смеёшься! Мне всегда нравилась твоя улыбка.

– Нравилась?

– Нравится!

– Ага. Но я не имел в виду конкретно свою книжку. Я говорил вообще о книгах. О любых.

– О совершенно любых?

– Ага. Безотносительно.

– И даже из тупой серии бездарного женского романа?

– Листая их, люди или глупеют до уровня лишайника, или переходят на бессмертную классику, уставая от набившей оскомину преснятины и штампов.

– М—м—м… В твоём суждении есть определённое рациональное зерно.

– Само собой! Так что, дорогуша, выйдет роман, и обсудим, устарело ли стихотворение.

– Успеешь ли?

– Ай, времени вагон и тележка прицепом.

– Слишком фамильярно обращаешься со временем. Оно не терпит такого запанибратства. Помнишь, в одном твоём стихе, в давнишнем, студенческом есть мрачная строчка: «И прошлое нередко убивает»?

– Э—э—э… Склонен допустить…

– А я помню. Когда книга оживёт, прошлое, воплотясь в строчки, в страницы, как—бы, материализуется… И многим она не понравится…

– О! И кому? Не тайна?

– Действующим лицам. Реальным действующим лицам.

– Там нет реальных действующих лиц. Там выдуманные персонажи…

– Всё же, с кого—то ты их скопировал? Прототипы. Они не полностью фантастичны?

– С кого—то я их скопировал… Не в бровь… Не поспоришь.

– Ну, и… Тем, с кого ты их рисовал, понравится?

– К тем, с кого срисовано, она не попадёт.

– А, если, допустим, попадёт?

– Сомневаюсь.

– Предположи, пофантазируй…

– Кто-то оценит, кто-то проплюётся… Кого-то зацепит, на кого—то нагонит сон или ярость. Какая, к лешему, разница? Никого из них я не вижу годами. Да и не расшифруют они ребус.

– А расшифруют?

– Плевать. Им есть, за что конфузиться… Я при чём?

– Но ты вытащил грязное поношенное бельё на всеобщее обозрение.

– Лина, я ничего никуда не вытащил. Книги нет. И сомнительно, что она будет.

– Серёжа, книга есть. Она просто не вышла. И ею ты выразил отношение к ним.

– Лин! – заныл я. – Мне непонятно, что ты хочешь сказать! Ни бельмеса до сих пор не известно!

– Ты неизменно хвалился предвидением последствий своих поступков, расчётами вероятности того, что произойдёт… Отчего теперь не предугадываешь?

– Нечего и предугадывать! Сама убеждала написать текст.

– Гляди не опоздай. Начнёшь понимать, а уже…

При выпаде Лины, ворона, затихшая ранее, примостясь на крыше, вытаращилась на нас:

– Каррра!

Лина передёрнулась.

– Закончим, Сергей, я не хочу больше на эту тему. Она по новой высматривает!

Коварная пичуга скрылась из поля зрения, и заходила по наледи над нами, изредка щёлкая клювом.

– Она согрелась! – Лина гордо продемонстрировала приободрившуюся коняшку.

Казалось, минутка, и коник азартно заржёт. Грива была ухожена, уложена и расчёсана. «Только косичку заплести!» – мелькнула мысль.

– Ты наколдовала, Лин? Пони прям воскресла… Гоголевская панночка навзрыд рыдает в церковных руинах…

Пассаж за милю отдавал приторной лестью, но Лина восприняла его на постных щах.

– Не «ты», а «мы». Ты и не ведаешь, сколько волшебства можно сотворить вдвоём. Любя…

И она принялась поглаживать игрушку.

– Лина… несравненная… Я считал, при свидании мы поговорим о сложившейся ситуации, а тут что—то странное получается. Аллюзии и недомолвки.

– Серёженька! Мы об этом и говорим. Соберись, соверши крохотное усилие…

– Потолкуем лучше о том, на чём остановились в предыдущий раз…

Лина отстранилась, озорно хмыкнула и, притянув меня за шарф, поцеловала. Я обомлел, не ожидая подобной прыти, но молниеносно сориентировался и ответил поцелуем на поцелуй. Губы Лины пахли шоколадом, ванилью, а волосы её, освободившись от беретика, рассыпались по плечам и щекотали мне нос и щёки. От щекотки я по-кошачьи фыркнул.

– Ты чего? – удивилась Лина.

– Щекотно! – засмеялся я.

– Ещё пощекотать?

– Пощекочи!

Она приблизила лицо, и, мурлыча, потёрлась о мою щеку.

– Тебе надлежит срочно завести кота!

– Клочьев шерсти по углам квартиры мне как раз и не доставало!

– Уютный упитанный кот в доме – признак счастливого человека. Купи котёнка, назови Марселем… Гладь его и вспоминай меня.

– У меня ощущение, что я думаю о тебе беспрестанно.

– Думаешь… Но не зовёшь.

– Я не знаю, как звать.

– А я не способна тебе это растолковать.

– Но, иногда мы вместе. Наяву. Как сейчас. Ты, вроде планировала что—то сообщить?

– Я и сообщила…

– Неужто?

– А о чём мы с тобой беседовали?

– Фактически, ни о чём! Намёки, намёки…

– Ох, Серёжа, Серёжа!

– Ох, Лина Аликовна, Лина Аликовна!

Лина дёрнулась и прошипела с неподдельной злостью:

– Никогда! Никогда впредь! Не называй меня так!

Я опешил:

– А как?

– Лина. Безо всяких отчеств. Лина. И не иначе.

– Моя Лина.

– Твоя Лина.

– Я не хочу спрашивать, почему… Ты феноменальные страсти—мордасти собираешь!

– И правильно не хочешь…

– Ладушки. Мы не договорили о вариантах…

– Дудки! Поздно. Вон и ломбард давно работает. Вам пора, компьютерный гений, владыка виртуального мира…

– О, сударыня, Вы невероятно предусмотрительны. Позволите ли проводить Вас, моя очаровательная барышня?

– Ни в коем случае, мой господин.

– Но вы уверяли, моя принцесса…

– Нельзя, о, повелитель!

– Вы изъясняетесь загадками, миледи!

– Напротив, милорд. Отгадками. Имеющий уши, да услышит! Чтобы получить внятный ответ, надо задать понятный вопрос. Понятный, не только отвечающему, а и вопрошающему.

Я потрогал свои уши:

– Не отвалились, кажись! А не слышу.

Лина хихикнула, и погладив, напоследок, привыкшую к ней лошадку, вздохнула, выхватила у меня из кармана перчаточки, поставила поняшу туда, откуда взяла её в начале беседы, и громким шёпотом обнадёжила потускневшего пони:

– Лили, не грусти. Хозяйка тебя непременно отыщет. Обещаю.

– Уже всё, моя королева?

– Да, мой король!

– Мне кажется, я догадываюсь, кто ты… Это ты спасла меня, когда Пострелова и Задова едва не прибили? Ты… Я чудом не пострадал. Ни на йоту… Киряева, услыхав о потасовке, объявила, что у меня сильный ангел—хранитель…

Лина протестующе подскочила и покраснела:

– Ты обольщаешься… Действительность гораздо сложнее. И проще.

– Неужели тебя не существует в принципе?

– Реши ты, что меня не существует, и мы более не увидимся…

– Должно быть, у меня шиза, и ты есть исключительно в моей башке, и разговариваю я с Каспером, с добрым и отзывчивым привидением из диснеевского мультика. Филиппович, мой институтский кореш, обзывал Каспером преподавателя по Средневековью Азии и Африки.

Лина несколько секунд молча созерцала мой жуликоватый оскал. Затем, отреагировала очевидностью на каверзу:

– Я по—прежнему буду являться тебе, независимо от того, втемяшишь ты себе, что я есть, или что меня нет. Не отделаешься!

– Настырные нынче призраки. Форменная семейка Аддамс. А тебя видят другие?

– Видят.

– Постоянно?

– Когда я с тобой.

– А ты не всегда со мной? Ведь ангел…

Лина оборвала:

– Ты заблуждаешься, Сергей. Я объясняю, разжёвываю… А ты не слушаешь!

– Лина, ты умеешь читать мысли?

– Твои?

– Хотя бы…

– При условии, что ты не возражаешь.

– То есть, ты можешь перелистать книгу в моих мыслях?

– Нет, любимый. Исключено. Она там не помещается, – Лина прыснула в кулачок.

– А! Ты – не волшебница! Ты – учишься!

– Максимов! Я в сотый раз упаду из—за тебя! Щас же перестань третировать и пытать несчастную девушку.

– Тебе открыто будущее?

– Чьё?

– Ну… моё… наше…

– Да.

– Поделиться, бесспорно, не дозволено…

– Оно, вообрази, неустойчиво, но ты не так глуп, как видится на первый взгляд, Максимов!

– Я борюсь с внутренней ленью, обломовщиной и невежеством, расту над собой, развиваюсь! А чумовые фокусы ты показываешь? Это… по воде аки по суше…

– Ты дебил?

Я притворился до крайности оскорблённым:

– Чего я сказал—то? Чуть что, сразу: «дебил, дебил». А ты не от этого? – я растопырил пальцы рожками и инфернально заухал филином. – «Князем мира сего именуют его»…

Ворона, испуганная моим гоготом, взлетела и пристроилась на вершине фонаря.

– Увы, Максимов. Я промахнулась. Ты, лишь стараешься казаться умнее! А на практике, намного дурнее. Ещё фигню скажешь, я с тобой знаешь, что сделаю?!

– Знаю! Поцелуешь.

Мы стояли у приотворённых дверей комиссионного. В проёме возник молодой лысеющий парень с картриджем и дисками, в свитере с узорами под морские волны, и без шапки.

Он поразительно смахивал на моего одноклассника Алика Светлова, застенчивого тихого троечника и доморощенного философа, фальшиво насвистывал мелодию, отдалённо напоминающую хит из репертуара Джо Дассена:

 
«Et si tu n’existais pas,
j’essaierais d’inventer l’amour
comme un peintre qui voit sous ses doigts
naître les couleurs du jour,
et qui n’en revient pas.»⁴
 

«На машине приехал. „Тачка“ за углом стоит».

– Дурачок. Глупенький дурачок! И почему я люблю тебя? А, дурачок ты мой?

Лина прижалась ко мне, глядя снизу—вверх и часто—часто моргая, словно ей под ресничкой колола соринка.

Рисунок Виктора фон Голдберга

– Сама утверждала: «Любят не за что—то, любят просто так». И на плёнку это записала.

– И не отрекаюсь от сказанного… Приглашай меня почаще, хороший мой. Ты не представляешь себе…

– Представляю себе. Я позову. Конечно, позову. Я хочу окунуться в прошлое, докопаться до причины…

– Когда—нибудь… К твоему сведению, есть причины, до которых докапываться рискованно для здоровья…

– Ладно. Лети. До встречи, моя ласточка.

– До встречи, золотко!

– «Милая моя, возьми меня туда… Там в краю далёком буду тебе…»

– Без раскаяния? И без сожаления?

– Без малейшего…

– Не жги все мосты… Мартовские иды враждебны к талантам… Прости…

– Сайонара!

Я шагнул в полутёмный коридор, закрыл за собой дверь, но поддавшись нахлынувшему порыву развернулся, нажал на ручку и выглянул на улицу.

Лины ускользнула. Только ворона неумолимой мойрой восседала на гараже. К горке вразвалку шли женщина в красной лыжной курточке и лёгкой вязаной шапочке, да мальчик лет пяти—шести в сиреневом зимнем комбинезоне с рябой колючей шалью, дважды обмотанной вокруг шеи, тащивший на бельевой верёвке недорогой снегокат. На сиденье подрагивало малиновое ребристое пластиковое ведёрко с торчащей из него жёлтой лопаточкой. Оно опасно покачивалось и норовило свалиться вниз, если ребёнок резко дёргал за шнур.