Раскол в радикальной журналистике шестидесятых годов

И «Современник» немедленно откликнулся на дерзкий вызов молодого таланта. В октябре 1864 года Посторонний Сатирик (Антонович) выражает удивление по поводу статьи Писарева «Нерешенный вопрос». По его мнению, статье этой приличнее было-бы появиться в «Эпохе», в «Отечественных Записках», даже в «Русском Вестнике», но никак не в радикальном журнале. Ему приходит в голову, что помещением этой статьи «Русское Слово» хотело совершить какой-то фокус, чтобы вызвать в журналистике новый разговор о нигилистах и затем отречься от всякой солидарности с этой статьей. Антонович считает себя вынужденным обратиться к редакции «Русского Слова» с вопросом: согласна-ли она с этой статьей, разделяет-ли она все суждения её автора о романе Тургенева и о критике на этот роман, помещенной в «Современнике»? Антонович не начнет своей полемики раньше, чем не получит печатного ответа на свой вопрос. Сделав такое приглашение, Посторонний сатирик обращается к одному из постоянных сотрудников «Русского Слова», Минаеву, с вопросом, как он думает о статье «Нерешенный вопрос»? Как вы относитесь к деянию вашего сотоварища по журналу? допрашивает он его. Такой же вопрос он предлагает издателю журнала, Благосветлову. В заключение, разыграв с хлестаковской наивностью роль заваленного делом человека, Антонович важно заявляет о том, что ему нужно еще закончить полемику с «Эпохою», что ему необходимо присматривать за двумя органами Краевского, не упуская при этом – Боже сохрани – из виду московской печати. Полемика с «Русским Словом» подвернулась совсем не кстати, но нечего делать, – уж так и быть, он согласен: как только он получит ответ, он поднимет перчатку, брошенную ему редакцией молодого журнала^[39].

«Русское Слово» ответило твердо и ясно. Журналу незачем отрекаться от солидарности со статьею «Нерешенный вопрос». Статья эта оценивает деятельность и современное значение тех людей, на стороне которых находятся все симпатии его сотрудников. Автор этой статьи защищает литературный тип от той клеветы, которую взвела на него журналистика, и показывает важное значение базаровского элемента в общественной жизни, в науке, в искусстве. В этом принципиальном отношении оба журнала разошлись еще в 1862 г., со времени статьи Писарева «Базаров», но «Русскому Слову» нечего бояться полемики и угроз «Современника». В той же книге Зайцев отмечает всю непристойность полемики Антоновича с «Эпохою»^[40].

В декабре того же года Антонович обращается к «Русскому Слову» с «Предварительными объяснениями». Он получил печатный ответ и потому должен был-бы начать полемику непосредственно, но тем не менее он находит нужным вдаться в некоторые прелиминарные переговоры. Прежде всего он должен упрекнут Зайцева за то, что тот не понял смысла его полемики с «Эпохою». Неужели, в самом деле, сотрудник «Русского Слова» не видит в этой полемике ничего, кроме непристойностей и личностей? Антоновичу представляется, что в его базарной ругне, обращенной на Достоевского, можно найти какой-то идейный смысл, и он решается спросить Зайцева: «ужели вы не захотели-бы подписать ни одной из моих полемических статей, ужели и вам кажется, как Отечественным Запискам, что моя полемика не требуется для блага отечества и не проливает света на мировые вопросы?» Затем Антонович, слегка укорив Зайцева за его отношение к неграм, переходит к главному вопросу о романе Тургенева. По его глубокомысленному толкованию, Тургенев показал «Русскому Слову» фигу, а оно стало целовать эту фигу, «приняло ее за идеал, за комплимент», и «водяным настоем этой фиги» стало разбалтывать свои критические статьи. Похвалившись тем, что он всеми признан за моветонного полемизатора, Антонович заявляет, что он просто рад трем знаменитым ругательным фразам Писарева: они развязывают ему язык и дают возможность не стесняться в выражениях. Если его критика была названа лукошком глубокомыслия, то отныне он будет называть критику «Русского Слова» бутербродом глубокомыслия, и, говоря о «критикантах» этого журнала, он будет выражаться так: бутерброд с глубокомыслием Благосветлова, бутерброд с глубокомыслием Зайцева, бутерброд с глубокомыслием Писарева. Тургеневские фиги понравились бутербродам «Русского Слова»! Бутерброд с глубокомыслием Зайцева подсиживает «Современник». Спросите у бутерброда с глубокомыслием Зайцева, умеет-ли Антонович непристойно полемизировать? Друзья-бутерброды, коробочки и лукошки, давайте спорить!.. Развернув таким образом свое остроумие, Антонович не упускает однако случая указать на то, что статью его о Тургеневе принял сам Чернышевский. Если его критика оказалась лукошком глубокомыслия, значит^[41]…

Это предварительное объяснение Антоновича «Русское Слово» встретило с некоторою сдержанностью. Зайцев и сотрудник, подписавшийся «Заштатный юморист», поздравили Постороннего Сатирика с остроумными бутербродами и в насмешливых выражениях указали ему на то, что он затевает полемику не по-рыцарски. Может случиться, что он останется один на этом турнире, если не изменит своей тактики. Однако, при всей «аттенции» журнала к «Современнику», сотрудники «Русского Слова» считают себя обязанными приготовиться к преломлению рыцарских копий^[42].

Так разжигали друг друга своими «предварительными объяснениями» сотрудники двух радикальных журналов, прежде чем начать излагать пред публикой оттенки своих принципиальных несогласий. Не говоря пока ничего по существу, они потрясают воздух диким криком, как готовящиеся к бою полуварварские орды, издали угрожающие друг другу своими военными орудиями. Одни размахивают тяжеловесными дубинами, другие с яростью показывают зловеще сверкающие ножи. Битва будет рукопашная, исступленная, беспощадная… С первой же книги 1865 года «Современник» обрушится на «Русское Слово», и схватка разыграется по всей линии. Ничто не укротит воюющих сторон, пока в этом стихийном столкновении не выяснится окончательно, кто действительно силен и способен победоносно взять роль общественного руководителя. Журналы других направлений будут злорадно следить за этой дракой в среде радикальной партии, а «Отечественные Записки», примыкающие к прогрессивному движению, кружась подле дерущихся, будут бессильно размахивать унылыми алебардами своего умеренного либерализма.

IV

В декабре 1864 года Щедрин уехал из С.-Петербурга, о чем он сообщил в «Современнике» в открытом письме на имя Н. Некрасова. «Оставляя С.-Петербург, писал он с сухим лаконизмом, я могу на будущее время быть только сотрудником издаваемого вами журнала, не принимая более участия в трудах по редакции». Подняв целую бурю в литературе своими фельетонами о нигилистах и насмешкой над оптимизмом Чернышевского, Щедрин на время прекращает свою публицистическую работу. Он поступает на службу, назначается председателем пензенской казенной палаты и, оторвавшись от шумной деятельности передового журналиста, на некоторое время почти скрывается с литературного горизонта – до тех пор, пока Некрасов не привлекает его, в 1868 году, к ближайшему участью в преобразованных «Отечественных Записках». В «Современнике», в качестве главного деятеля, остался один Антонович. Только что окончив полемику с «Эпохою» и уже раззадорив сотрудников «Русского Слова», Антонович должен был выдержать новую битву с этим журналом, который явным образом продолжал традиции Чернышевского. В этом новом споре каждое его слово, после смутивших публику фельетонов Щедрина, могло иметь самое серьезное значение для «Современника». Антоновичу предстояла трудная задача вновь поднять репутацию издания, которая, очевидным образом, истощалась, падала, разлагалась. «Русское Слово» быстро вырастало под редакцией энергичного и предусмотрительного человека, каким был Благосветлов. Его сотрудники, с Писаревым во главе, уже успели привлечь к себе сочувствие публики, которая находила живой отголосок своих настроений, своих надежд, своих запросов в статьях и заметках этого молодого журнала. Свежие литературные работники шли в редакцию Благосветлова, где все, как некогда в «Современнике», кипело своеобразным задором и страстями протестантского реализма. Здесь они могли работать на большей свободе, не стесняемые ничьим мелким самолюбием, которое в «Современнике» этой поры, с заносчивым Антоновичем во главе, должно было отпугивать всякую свежую умственную силу. Выдыхаясь в области литературной и философской критики, «Современник» лишался того рычага, которым всегда управлялось в России общественное мнение. Критика «Русского Слова», отвечавшая воззрениям интеллигентной толпы, воспитанной на статьях Чернышевского, критика, яркая по форме, смелая и решительная в своих требованиях, критика, блещущая настоящим природным талантом, становилась центром нового умственного движения, в котором Антонович, лишенный серьезного литературного дарования, уже не мог играть никакой роли. Победа должна была остаться на стороне «Русского Слова».

В январе Антонович, связанный собственным обещанием, обращается к двум деятелям враждебного органа. С поддельным и вымученным остроумием, отдающим циническим бахвальством, он упрекает сотрудников «Русского Слова» в том, что они отлынивают от прямых объяснений с ним. Нет, друзья мои, восклицает он, не на того напали! и потом, переходя из оборонительного тона в наступательный, прибавляет: «Я не позволю отвлечь себя от главного предмета, да и вас не пущу от него ни на шаг! Я вас заставлю объясниться со мной». Не доверяя добросовестности своих противников, он будет формулировать свои сомнения в виде тезисов и вопросов. Каждый тезис или вопрос будет стоять у него под номером, так что, если какой-нибудь его противник пожелает уклониться в сторону, он укажет на него пальцем, он прямо носом ткнет его в номер. Пусть дрожат все эти бутерброды с глубокомыслием Благосветлова, Зайцева и Писарева. Он идет на них войною и непременно одержит над ними победу. Пусть они посмотрят на трофеи его прежних сражений: Косица лежит во прахе, «Эпоха» разбита в дребезги… Предчувствуют-ли его теперешние враги, что с ними будет? «Что? обиделись? Вам неприятно, что вас назвали бутербродами, да? Вот то-то же и есть, крошечка г. Зайцев, душечка г. Благосветлов»… Затем, разбирая по пунктам свои грубые и мелочные перекоры с «Русским Словом», деловито пересматривая все взаимные характеристики с остроумными уподоблениями лукошку, фиге, бутерброду, он побивает Зайцева его плантаторскими тенденциями, а Благосветлова, натянувшего на себя базаровскую маску, тем, что он некогда вел «уморительную» полемику против идей Чернышевского. Но предметом принципиального спора он считает статью Писарева «Нерешенный вопрос». Он уже два раза говорил «Русскому Слову»: иду на вас, он два раза предлагал ему отказаться от солидарности с этой статьей. Теперь он предлагает это редакции в последний раз и, если она не послушает его, он заставит ее отказаться от «Нерешенного вопроса» и расхлебать кашу, которую заварила эта статья.

В заключение Антонович пользуется неловким объяснением на щекотливую денежную тему Благосветлова с литератором М. Вороновым, издевательски предлагая издателю «Русского Слова» расплатиться за провинившегося литератора из собственного кошелька.