Раскол в радикальной журналистике шестидесятых годов

Эти две статьи «Русского Слова» глубоко уязвили Щедрина, и он рванулся на своих противников – по выражению «Отечественных Записок», с тележной оглоблей в руках. Все самые грубые и неприличные ругательства, не имеющие сами по себе никакого смысла, были пущены в ход. Желая поддержать авторитетный тон «Современника», он высокомерно третирует злобствующих «мальчиков», этих «новых Колумбов, искусно отыскивающих принципы в мире яичницы и ерунды». Потеряв душевное равновесие, Щедрин разливает целые потоки хулы и сквернословия, называя современное молодое поколение «ядовитой слизью, которая незаметно заползает всюду и разъедает все, к чему бы ни прикоснулась». Мальчики, говорит он, кишмя кишат в этом мире и ловко подставляют ногу всему, что не смотрит на жизнь, как на милую безделицу. Они идут по дороге жизни, подплясывая, продолжает он, сваливая грех с больной головы на здоровую, они высовывают толпе язык и в то же время ловко выкрадывают друг у друга лакомые куски. «Это целая каста, в которой трепещет и бьется один принцип – неименье никаких принципов». Приходя мало помалу все в большее бешенство, он разражается между прочим следующими постыдными фразами: «Не поленитесь наблюсти когда-нибудь, говорит он, за улыбками мальчика, за его пожатием руки, всмотритесь в разнообразные оттенки тех и других, и вы без труда догадаетесь, что это за канальский зародыш. В этих улыбках откроется для вас весь внутренний мир этой, если можно так выразиться, заживо разлагающейся душонки, со всем её тайным высокомерием»… Обращаясь к новым, оскорбившим его деятелям печати.

Щедрин называет их вислоухими и юродствующими, которые «с ухорскою развязностью» прикомандировывают себя к прогрессивному делу. Эти люди, пишет он, считают себя какими-то сугубыми представителями молодого поколения, забывая, что дрянь есть явление, общее всем векам и странам. Эти люди серьезно готовы признать «болтуна Базарова» за тип современного прогрессиста. Переходя к самым статьям Зайцева и Писарева, пишущих в «невинном, но разухабистом органе невинной нигилистской ерунды», Щедрин рассказывает своим читателям, какую бурю поднял его прошедший фельетон в мире «вислоухих, юродствующих, лилипутов» – его безобидный фельетон, имевший целью сказать правдивое слово о молодом поколении, «захламощенном различными услужливыми ревнителями». Но он никогда не самообольщался на счет вислоухих. Он всегда был того мнения, что они одним своим участием делают неузнаваемым всякое дело, к которому прикоснутся, «подобно тому, как мухи летом в одну минуту засиживают какую угодно вещь, хотя бы самую драгоценную». Надо оградить общество от горлопанов, юродствующих и вислоухих «с их скудным запасом умственных способностей». Вислоухие рисуются демократизмом, но весь их демократизм состоит в том, что «они ходят в поддевке и сморкаются без помощи платка». Они рисуются нигилизмом, но нигилизм свой доказывают только тем, что готовы во всякое время дня выбежать голыми на улицу. Они считают себя социалистами, но «Россия даже не подозревает, существуют ли они, эти нового рода социалисты, взирающие на жизнь, как на увеселительное заведение с пением и плясками!» Они ругают его, Щедрина, за несколько критических замечаний о романе Чернышевского, а между тем всякий разумный человек, читая этот роман, «сумеет отличить живую и разумную его идею от сочиненных и только портящих дело подробностей.» Вислоухие обходят существенное содержание «Что делать» и приударяют на счет подробностей, среди которых их всего более соблазняет «перспектива работать с пением и плясками»… Обрисовав в таких ужасающих, отталкивающих и карикатурных чертах наиболее типичных представителей передовой России того времени, Щедрин приносит покаяние в своих проступках перед представителями отживающей России, которых обличала до сих пор его сатира: «Да, я каюсь пред вами, старые, отживающие век драбанты! Я был близорук, я не предвидел, что сквозь вас прорастут драбанты новые, и гораздо более ехидные, нежели вы. Я верил в какую-то звезду и умилялся, взирая на мальчиков, которые росли не по дням, а по часам. Оказалось, что это даже и не звезда совсем»^[35]…

Редакция «Русского Слова» ответила немедленно. В неподписанной заметке под названием «Кающийся, но не раскаявшийся фельетонист Современника», журим резко и беспощадно разоблачает все скверные стороны в полемическом фельетоне Щедрина. Фельетонист «Современника» доказал в самом деле, что его чаша полна, но что в ней заключается не нектар, а какая-то «желтая жидкость». Все сотрудники «Русского Слова» обруганы казарменным стилем, которому мог бы позавидовать любой уличный листок. От всех острот Щедрина «пахнет салом курдюцкого барана». Однако он не дал никакого принципиального ответа на возникшие в печати сомнения по поводу его выходки против нигилистов и Чернышевского. Он ничего толком не объяснил, и в его фельетоне, кроме ругани, ничего найти невозможно. «Нас удивляет, пишет Русское Слово, каким образом редакция журнала, всегда отличавшегося тактом, позволила открыть у себя, вместо легкого литературного отдела, какой-то балаган, наполненный кривляньями и буфонством». К чему этот беспредметный гам и стон на том самом месте, где читатели привыкли встречать настоящую полемику, не руководимую раздражением канцелярского самолюбия? Разве Добролюбов отхватывал трепака, когда вступал в единоборство со своими противниками? Разве Чернышевский клеветал на своих оппонентов, с которыми он расходился во мнениях? «Мы еще раз предупреждаем Современник, пишет Русское Слово, что есть границы унижения, за которыми сочувствие, так дорого купленное прежними его деятелями, уже трудно возвратить». Пусть редакция «Современника» обратит внимание, что в их круге оказалась чужая овца. Щедрин издевается над лучшей частью русского общества, но видано-ли где-нибудь, чтобы журналистика издевалась над теми людьми, с которыми она находится в естественной связи, от которых она должна ожидать своих лучших деятелей?..^[36].

Косица и журналист, подписавший Incognito, отметили, каждый в свое время, фальшивый выверт Щедрина в его полемическом объяснении по поводу Чернышевского. Ради здравого понимания дела, ради высших интересов истины, писали «Отечественные Записки», мы обязаны сказать, что увеселительное здание из хрусталя и аллюминия в романе «Что делать» вовсе не произвольная подробность. Объяснение Щедрина, заявлял Косица в «Библиотеке для чтения» 1865 г., есть одна уловка, ибо подробности, которые он осуждает, глубочайшим образом связаны с главною мыслью, с основным духом всего романа… Радикальная репутация Щедрина явно пошатнулась, и «Современник», так долго руководивший общественным мнением России, поколебался в своем положении. Два фельетона талантливого, но опрометчивого сатирика должны были окончательно погубить это издание, изменившее самому себе. В это-то время «Современник», надеясь еще наверстать все потерянное в летучей схватке с «Русским Словом», усиливает свою полемику с Достоевским и, как мы уже знаем, доводит ее до невероятного безобразия, вызвавшего энергичный протест во многих столичных и провинциальных изданиях. Не только литературная, но и нравственная репутация журнала стала шататься в глазах публики. Щедрин и Антонович каждым своим шагом все более и более рвали связь с прежними лучшими деятелями, и новые силы, шедшие на смену Добролюбову и Чернышевскому, не упускали случая, чтобы довести до конца раз начатую борьбу с «Современником». В апреле 1864 года Антонович бросает скрытый намек в статье о Писемском против «критиков-детей», увлекшихся новым романом Тургенева^[37]. Он все еще не может понять своей роковой ошибки, поставившей его в ложное, двусмысленное положение по отношению к молодому поколению. Ему все еще кажется, что Базаров есть карикатура на тип этого молодого поколения. Лишенный всякого критического чутья и художественного понимания, он все еще разгуливается насчет Тургенева и Базарова в площадном тоне, без единого признака живого чувства, живой и непосредственной талантливости. «Современник» как-бы не хочет считаться с взглядами Писарева, который сразу, еще в марте 1862 г., метко оценил произведение Тургенева в статье под названием «Базаров». Он пренебрежительно трактует человека с настоящим критическим даром, по темпераменту как-бы призванного заменить Чернышевского в современном прогрессивном движении русского общества. С наивностью самого поверхностного публициста, непривыкшего взвешивать полемические силы своих соперников, он сам лезет на борьбу с тою же тележною оглоблею, которою бился Щедрин, и при том без его стихийного размаха. Но Писарев мог только выроста и показать свое природное дарование в схватке с «Современником». Тип Базарова представлялся ему превосходным художественным воплощением его собственных убеждений, всех симпатий и убеждений молодого поколения, к которому он принадлежал, и выйти на битву за Базарова, именем Базарова, под флагом реалистического радикализма, значило для него сразиться за святыню своих пылких идейных влечений и страстей. Он с чувством полного превосходства приступил к полемике с «Современником» и на противника, прикрывающегося авторитетом изъятых из борьбы деятелей, обратил свой остро-наточенный, удалецки-разбойнический нож. В трех статьях, под интригующим заглавием «Нерешенный вопрос», он изложил, с настоящим вдохновением, почти с энтузиазмом, с удивительным литературным красноречием, все свои главнейшие убеждения, основные принципы своего мировоззрения. Со страстью юноши он вычерчивает любимый им образ Базарова, выражает несколько смелых суждений о нормальных отношениях между мужчиною и женщиною и с протестантским негодованием набрасывается на поэзию и искусство в таких фразах, которые, несмотря на дико-фальшивое содержание, по своей литературной чеканке сами должны быть отнесены к блестящим страницам русской критической литературы. Антоновичу он указывает на его грубые ошибки, замечая при этом, что роль первого критика совершенно не соответствует его силам. На многих страницах своей статьи он обличает его в полном непонимании художественной фигуры Базарова. Приведя один из нелепых комментариев его, в котором Антонович упрекает Базарова в жестокости характера. Писарев вдруг, изменив общему тону своей статьи, бросает ему в лицо несколько комических, издевательских фраз: «Ах, ты коробочка доброжелательная! Ах, ты обличительница копеечная! Ах, ты лукошко глубокомыслия!» После всего случившегося, после фельетонов Щедрина, нанесших оскорбление Чернышевскому и молодому поколению, Писарев уже не считает необходимым сколько-нибудь щадить «Современник». Критика этого журнала опростоволосилась в одном из важных литературных вопросов, и её бестактный поступок по отношению к роману Тургенева надо как можно скорее загладить пред русской читающей публикой. «Критика наша, с полемическим гневом восклицает Писарев, по обыкновению смотрит в книгу и видит фигу, и на основании этой фиги изобличает Базарова в непочтительности, в жестокости и во всяком озорстве. Долго придется Антоновичу раскаиваться в его статье об Асмодее нашею времени. Много вреда наделала эта статья. Сильно перепутала она понятия нашего общества о молодом поколении. Так напакостить мог именно один только Современник»^[38]. Таков был первый залп, сделанный по «Современнику» Писаревым. В полемическую борьбу с Антоновичем вмешался человек с крупным литературным талантом и совершенно определенным мировоззрением, которое он имел полное право соединять с традициями Чернышевского, человек, которому Чернышевский протянул-бы руку, если бы в это время его публицистическая деятельность уже не была закончена в силу чисто внешних обстоятельств. Зайцев не был опасным соперником для Антоновича: лишенные литературного таланта, с самым ограниченным кругозором, оба они могли препираться до остервенения, чуть не до кулачных потасовок, изобличая друг друга в недобросовестности, но ни один из них, ни одною своею статьею, не вносил в эту борьбу ничего, что имело-бы истинно литературный характер и значение. Их полемическая схватка груба, безыдейна по содержанию, скандальна по своей распущенности. Но Писарев, несмотря на дикость своих эстетических принципов, несмотря на свою анти-литературную агитацию, был настоящим литератором по темпераменту и по уменью обсуживать художественные явления и оценивать литературное значение своих противников. Его сильное, почти азартное, в немногих строках, нападение на критику «Современника» должно было произвести ошеломляющее впечатление. В этих резких фразах, почти вносящих диссонанс в общий тон его статьи, но обставленных превосходно подобранными и блестяще-разработанными доказательствами, нельзя было не почувствовать цельного и чистого фанатического убеждения. Нельзя было не видеть, что Писарев не сдастся. Верный и убежденный партизан Чернышевского, он был при этом настоящим, типическим выразителем наступившего исторического момента. Выйдя на защиту Базарова, он опирался на живые силы современности. Стоя впереди реалистического движения, он всеми фибрами своей души был связан с прогрессивной толпой того времени.