Раскол в радикальной журналистике шестидесятых годов

Газета Аксакова «День» следила за полемикою в своем критическом отделе, и когда Антонович разразился своими знаменитыми бутербродами, сотрудник её П. Б. справедливо сказал, что новый дух, веющий в «Современнике», – только духота от миазмов его разложения и гниения^[61].

В ответ на все эти печатные толки «Современник», странным образом воспользовавшись освобождением из под предварительной цензуры, решился беспристрастно оглядеть все свое прошлое. В августе 1865 года он печатает передовую статью под названием «Итоги». По неточному объяснению журнала, который очевидным образом круто сворачивал на совершенно безобидную дорогу, «Современник» с самого начала вращался в кругу интересов, отнюдь не имеющих характера политической оппозиции, и эта воздержность не была вовсе случайною, а «вытекала из сущности самого его взгляда на свое дело». Оппозиционная литература менее всего касалась вопросов политических, и когда «Русский Вестник» стал увлекаться политическим англоманством, она «только осмеивала конституционные вирши этой литературы». Она не признавала политического вопроса первостепенным и потому соглашалась с мнениями тех, которые утверждают, что «всякое общество получает на деле только то, чего оно стоит, что администрация, законодательство и проч. на столько же бывает чисто, справедливо и совершенно, на сколько чисто, совершенно и справедливо само общество, его взгляды и требования». Она полагала, что общество должно исправиться первое – и потому вела агитацию только на эстетической и научной почве. С нигилизмом «Современник» никогда не хотел иметь ничего общего, и когда Щедрин насмеялся над вислоухими и нигилистами, журнал поступил согласно с своей программой. С «Русским Словом» «Современник» порвал вследствие принципиальных соображений, предоставив ему вносить в молодое общество дух опошления за собственный счета и не желая нести ответственности за его деятельность пред русскою литературою^[62].

В 1866 г. «Современник» уже не представлял из себя ничего интересного в каком-бы то ни было отношении. Он прекратил свое существование в связи с жгучими событиями дня, отголосок которых мы находим в Апрельской книге в «Современном обозрении» и в патриотическом стихотворении Некрасова «Осипу Ивановичу Коммиссарову».

Итак, в течение одного года закрылись два виднейших журнала. Но литературная жизнь с её умственными брожениями не остановилась. В короткое время сложились новые комбинации журнальных сил, и на общественную арену вышли перерожденные «Отечественные Записки» под верховенством двух примирившихся врагов, Некрасова и Краевского, «Дело» под управлением Благосветлова и две влиятельных газеты «Голос» и «С.-Петербургские Ведомости» редакции В. Корша. Закипела новая работа с старыми и новыми героями на вершинах журналистики. Общественность, взбудораженная критической деятельностью Писарева, доведшего учение Чернышевского до крайних степеней отрицания, но воспринявшая в себя в то же время благотворные элементы субъективного идеализма П. Лаврова, выдвинула несколько молодых деятелей, поведших за собою поколение семидесятых годов. Расцвела слава тенденциозных беллетристов с такими талантливыми художниками, как Некрасов, Успенский и возвратившийся к литературе Щедрин, умудренный тяжелыми впечатлениями жизни и сложившийся, наконец, в определенную направленскую силу. В области философии и критики, после преждевременной смерти Писарева, запестрели новые имена.

Но Антоновича никто из влиятельных деятелей тогдашней журналистики не позвал в свою компанию. Он пробовал найти приложение своим боевым склонностям в ничтожном, популярно-научном обозрении «Космос» и напечатал в нем несколько научных статей и критических фельетонов, на которые, по справедливости, надо смотреть, как на начало полного падения этого писателя. Зрелище расцветающих без его участия «Отечественных Записок» возбуждало в нем какую-то особую полемическую ярость. Он не мог говорить об этом журнале иначе, как об органе «легкого поведения», с опьяняющими вакханалиями фразерства и краснобайства. «Нигде не делается таких отличных масок честности, писал он в № 4 Космоса, таких прелестных париков либерализма и таких едких, фальшивых зубов сатиры, как в „Отечественных Записках“. Рассматривая первую книгу „Отечественных Записок“ 1869 года, Антонович никому не дает пощады. У одного автора, написавшего статью на экономическую тему, он усматривает „канальскую мысль о страдании мужика“. Против Некрасова он обращает его произведение „Кому на Руси жить хорошо“ с сомнительным намеком на его исключительное житейское благополучие. О статье Лесевича „Философия истории на научной почве“ он отзывается с преувеличенно-саркастической гримасой: в ней нет никакой определенности, ничего, кроме громких слов и треска „философски-либеральных фраз“, говорит он, – да и „вранья в ней вдоволь“. С головы Н. Максимова он размашисто сбрасывает „фиглярский либеральный колпак“, а Скабичевскому ставит удовлетворительный балл за отсутствие звонких и хлестких слов, хотя советует ему при этом писать не так длинно и „размазно“. Но что всего удивительнее, Антонович не щадит и своего бывшего соратника по полемике с журналами Достоевского и Благосветлова, Щедрина, иронически предлагая ему переделать заглавие своей сатиры так, чтобы оно лучше выражало его намерение действовать содержанием, а не „фразами и либеральными колпаками“»^[63]. Наконец, когда эти бестактные выходки Антоновича возбудили понятный протест в печати, он выпустил, в сотрудничестве с другим лицом, небольшую брошюру с открытым письмом на имя Некрасова и рядом позорящих этого замечательного поэта воспоминаний, которые нельзя читать без отвращения и живого негодования^[64].

Мы рассмотрели главнейшие эпизоды, составляющие содержание журналистики шестидесятых годов, со стороны её литературно-философских и критических тенденций, не останавливаясь подробно на журнальной деятельности Писарева, которой мы посвятим отдельный очерк. Мы видели, какие силы в ней участвовали и как эти силы сталкивались между собой. Мы видели, как различные деятели, не прошедшие культурной школы, откровенно вносили в литературу все свои страсти и грубые инстинкты, забрасывали друг друга грязью, свирепо затаптывали всякого, кто не хотел или не мог идти в общем течении. Мы видели, как быстро расцветали репутации людей, не перечивших настроению времени, и как затмевались, меркли с одной стороны имена тех, кто, как Юркевич, носил в душе идеи грядущих поколений, и с другой стороны имена тех, кто, как Антонович, прилаживаясь к господствующим тенденциям, не умел осмыслить и поддержать их собственным умом и талантом. Но среди всех этих невероятных по распущенности полемик, скандалов и изобличений – совершалась в обществе незаметно для глаза отрицательная работа, которая углубляла умственное брожение и этим подготовляла почву для новых духовных потребностей, для восприятия новых культурных и научных идей. Стихийно-разыгравшаяся оргия юношеских порывов и стремлений создала в конце-концов целую армию людей, не удовлетворенных действительностью, людей, беспокойно ищущих новых основ для жизни, людей, которые из своей среды должны выдвинуть настоящих творцов на теоретической и практической почве, свободных от всякой рутины, смелых и беспощадных в борьбе за всестороннее развитие человеческой личности с мертвыми историческими наслоениями.