Любовь и Надежда

Глава 1

Она ныряет в парадную, прозябающую в сладковатой сырости. Останавливается на втором этаже, у чёрной двухстворчатой двери, и стучит. Костяшки ощущаются ледяными, хоть пальцы и обтянуты замшей перчаток. Стук разлетается по парадной эхом, и дом кажется совершенно пустым.От холода мёрзнут руки, пальцы уже почти не чувствуются. В Ленинград входит зима. Мрачный Исаакиевский блестит чёрным и золотым, над его куполом струится первый несмелый снежок. Надежда точно знает, что нужно делать. Больше нет никаких сомнений. Она долго стоит в своих тонких осенних полусапогах, переминаясь с ноги на ногу. Смотрит на Исаакия. Он словно подмигивает ей, такой недосягаемый, такой великий. – Девочка моя, – будто говорит он ей, – ступай домой. Ты же совсем продрогла. Нет. Домой нельзя. Она должна увидеть Алексея. Должна убедиться, что с ним всё в порядке. После тех грубых слов, что она сказала ему… Возможно, Евсеев уже нежится в чужих объятиях. Возможно, и думать о ней забыл. Что ж, пусть так. Она не нарушит его праздного покоя. Но ей бы убедиться, что он жив, что глупостей не натворил. В последнее время Алексей всё чаще говорил, что жизнь ему не мила, что он хочет всё оборвать. Хватило бы у него смелости? Бог весть… Ответ на этот вопрос Надя не знает. Она просто знает, что стоит ей проплыть сквозь туман Адмиралтейской набережной, коснуться немоты Александровского сада, попасть под холодный отблеск речных фонарей Мойки, как окажется в Фонарном переулке. Там, в сером доме с пузатыми балкончиками полгода как живёт поэт Евсеев. И она может прийти. Может просто убедиться, что с ним всё в порядке. Ветер становится сильнее. Горло уже почти болит. И тогда Надя сдвигается с места, и идёт по маршруту, который только что обрисовывала в голове. Вскоре оказывается у серого дома с балкончиками. Почти во всех окнах царит тьма, нахлебавшаяся ленинградской речной воды.

Люба не отвечает. Кладёт в коробочку с резьбой последнюю ложку и закрывает крышку. Бросает взгляд на стеклянную витрину. За ней преданно стоит Антон, переминаясь с ноги на ногу. Руки держит в карманах кожаной куртки, штаны-галифе мятые – опять весь день носился по городу. Люба в очередной раз упрекает саму себя в том, что ей совсем не хочется покидать столовую, потому что её верно ждёт Шумилин. Что-то стало совсем не так, как было раньше, и не ясно, что именно.*** – Когда я была молодой, я всерьёз мечтала стать артисткой. – Я всё ещё мечтаю. – Серьёзно? – затягиваясь, Жанна оценивающе скользит по Любе странным, чуть брезгливым взглядом. Словно это ей решать, ждёт эту девушку счастливое театральное будущее, или нет. – Угу. А что? – пожав плечами, Любовь продолжает считать чайные ложки. Смена закончилась. Она пропахла котлетами и гороховым супом, но даже не ощущает этого. Работа в столовой нелёгкая, от подносов голова идёт кругом, да и ноги устают, но больше Люба ничего не умеет. Живёт мечтами, что ей удастся поступить в театральный университет. Мечтать ведь никто не может запретить. – Не фактурная ты. А в театр, в кино яркие нужны. Тебя не запомнишь в лицо, – басисто отзывается Жанна, выпуская дым колечками. – Не всем же быть красавицами, как ты, – не без иронии замечает Любовь. Женщина с широким некрасивым ртом, намазюканным красной помадой, тушит сигарету в пепельнице. Ухмыляется и поправляет причёску – белые кудри. – А ты не смейся, ворона, когда-то я была красавицей.