Вероника. Том 1

Глава 6

Наступило молчание. Каждый из нас – и видимый, и невидимый – теперь был погружен в ступор и пытался осмыслить произошедшее.

Кити, вероятно, изумлялись странному поведению знакомого и привычного ей доктора Штерна, который вдруг в отличие от нее сумел увидеть невидимого Мишеля и даже увести его с собой! Мама, разумеется, совершенно не думала оказаться обнаруженной человеком, от которого все мы меньше всего этого ждали, я же и вовсе чувствовала, будто меня обставили со всех сторон!

Он не только обнаружил маму и Мишеля, не только увел его, даже не посоветовавшись ни с кем из нас, он ещё показал, что знает обо мне абсолютно все! Даже мое имя, а, значит, и все про Веру Сидорову! Я чувствовала себя разоблаченной по всем фронтам и теперь понятия не имела, как мне следует себя вести дальше.

Через пару минут мы перестали созерцать каждый свои ботинки и посмотрели друг на друга. Кити, ясное дело, смотрела только на меня.

– Скажи, Кити, он добрый хоть, этот доктор Штерн? – задала я более всего волновавший меня вопрос, ведь складывалось впечатление, что и Мишель, и я, да все мы в какой-то мере теперь зависимы от него!

Кити сидела, нахохлившись, и, услышав мой вопрос, вздорно пожала плечиками:

– Обычно добрый, но иногда на него находит, и он специально придумывает всякие противные процедуры, словно бы только для того, чтобы нас проучить! Меня он, например, часто называет капризной и, когда прописывает мне всякие гадкие микстуры, говорит, что это лекарство от капризов.

Я расхохоталась:

– Глупышка, да это он так тебя дразнит, чтобы ты поменьше мотала нервы своей маме, когда болеешь!

"Мотать нервы" – это выражение моей мамы, и я заметила, как она закатила глаза при моем замечании.

Между тем, Кити рассердилась не на шутку, она раскраснелась и только открыла рот чтобы ответить мне, наверняка, что-то ядовитое, как в дверь постучались.

Вошла та самая женщина, что впустила нас в дом, но теперь, когда рядом не было никого из взрослых, ни Антонины Семеновны, ни мадемуазель Аннет (а мою маму она, очевидно, не видела), выглядела она намного приятнее. Наверное, от детей она не ожидала никакого упрека или ещё чего обидного, поэтому могла позволить себе расслабиться.

Похоже, что на Кити она тоже действовала умиротворяюще, поскольку та, увидев нянечку, заулыбалась и будто бы сразу забыла о своем воинственном намерении.

Впрочем, когда нянечка подошла ближе, я и сама заулыбалась, так как увидела, сколько вкусностей она принесла. Были тут и пироги, и ватрушки, и холодная курятина, и кувшин с компотом.

Расставляя еду на столике, няня приговаривала:

– Бегают все, суетятся, докторов зовут, а дети не кормленые! Понятное дело, любая хворь возьмёт, если в такую зиму целый день голодным ходить. Бледненькая, вон, совсем малютка, а даже сладкого чаю подать не велели.

Про малютку это уже относилось ко мне, но я даже не обиделась на это слово (обычно, выводившее меня из себя), потому как была совсем не против, что бы меня хоть кто-то вот просто так пожалел.

Набив рот ватрушкой до отказа, я произнесла (совсем, верно, неразборчиво):

– Шпашибо огвомное! Нереально вкушно!

Нянечка добродушно рассмеялась:

– Что говорит, ничего не понятно! Ну, ты кушай, доченька, и зови меня просто Аксиньей.

Кити ела, не спеша, и куда аккуратнее, но поблагодарила нянечку также горячо:

– Аксиньюшка, спасибо тебе, твои ватрушки самые сладкие!

То была святая правда, ведь еда была просто невероятно вкусной! Не зря родители мне говорили, что раньше до появления заводов и фабрик продукты были в тысячу раз вкуснее, что каши варились в каменных печах, хлеб пекся только вручную, поэтому был настоящим объедением, а самое простое масло было слаще любого новомодного мороженого. Теперь я это знала наверняка, ведь сколько ватрушек и пирожков я перепробовала в простых булочных и всяческих крутых пекарнях, где к выпечке подавали трехслойные молочные коктейли с зефиром! Были они лучше этой простой горячей ватрушки с холодным вишнёвым компотом? Тысячу раз нет!

Нянечка порозовела от удовольствия, но заставила себя твердым голосом сказать:

– Но после ужина сразу в кровать! – И добавила уже не так строго непосредственно мне: – Антонина Семёновна приготовила тебе, детка, комнату и уже распорядилась насчёт ванны. Так что не засиживайтесь!

Когда она вышла из комнаты, мама смогла, наконец, присоединиться к трапезе. Она налила себе компот и взяла пирожок, и я не удержалась и спросила Кити, видит ли она, хоть что-нибудь, ну хотя бы как исчезают булочки, на что та ответила, что не происходит вообще ничего, сколько пирогов было, столько и осталось.

– Значит, я правильно тогда сказала, что это как будто две вселенные наслоились одна на другую, – задумчиво произнесла я. – И если что-то происходит в этом мире, оно никак не влияет на др…, – я опять споткнулась на этом слове, произнести вслух словосочетание "другой мир" я уже попросту не могла. Но Кити меня и так поняла:

– Похоже, что да. И наоборот, все что делает твоя мама, она делает как бы в своей вселенной, и это никак не влияет на мой мир.

Мы наелись до отвала, но пока в комнату никто не заходил и не звал нас ни в ванную, ни в кровать, я уговорила Кити немного поиграть. Сначала она важничала и равнодушно повторяла, что все ее игрушки скука смертная и вообще для малышей, но, когда мы с ней вдвоем присели рядом с кукольным домиком, в ее глазах тут же зажёгся огонек и она принялась показывать, как у нее тут все устроено.

– А знаешь, какие у меня есть игрушки? – не удержалась я от хвастовства. – У меня есть кукла, у которой ноги сгибаются в коленях, как настоящие! Ее зовут Барби.

– Врешь! Быть такого не может, – мне показалось, что сейчас Кити изумилась сильнее, чем когда на ее глазах испарился ее родной брат.

– Честное слово! – заверила я, но краем глаза заметила, как мама, устроившаяся в кресле у камина, бросила на меня укоризненный взгляд.

– Покажешь потом, когда вернёшься домой?

При этих ее словах я вспомнила, что Кити думает, что я вернусь в дом к Вере Сидоровой, как только "мой отец" вернётся из Москвы. Значит, она считает, что и моя "волшебная" кукла находится в том доме на Расстанной улице. Но я поспешила заверить подругу:

– Обещаю!

Мы ещё какое-то время поиграли в ее неимоверной красоты кукольный домик (у нас такой не купишь даже за большие деньги, ведь каждая игрушечка в нем была настоящим сокровищем), пока, наконец, в дверях снова не возникла Аксинья и, вперев руки в бока, не поманила меня за собой.

Мама уже успела прикорнуть в удобном глубоком кресле, поэтому я нарочито громко крикнула, что бегу, чтобы она стряхнула с себя сон и отправилась за мной.

У двери в мою комнату мы остановились попрощаться с Кити.

– Ну что, завтра в гимназию? – спросила я, так сказать, риторически.

– Да,– ответила Кити и спросила тоном высококлассного консультанта: – Ты все вспомнила теперь? Справишься без моей помощи?

Я испуганно округлила глаза:

– Что ты!? Про гимназию я вообще ничего не помню! Ну то есть знания, наверно, остались, но вот учеников и учителей, что делать, как вести себя не помню ни на вот столько!

Кити улыбнулась, будто была только рада, что я снова оказалось под ее покровительством, за это теперь она, пожалуй, готова была мне простить все странности, что произошли с нами сегодня по моей вине.

– Ни о чем не волнуйся! Просто держись рядом со мной, – велела она мне и направилась в свою комнату.

Но когда мы с мамой открыли дверь в нашу комнату (откуда уже доносились крики Аксиньи "Ну поспеши же! Вода стынет!"), Кити вдруг окликнула меня:

– Вера!

Я обернулась:

– Что?

– Кто это такое имя придумал твоей кукле? Барби!

Я расхохоталась, ведь Кити ещё не знала, что всего лет через сто так будет звать самую популярную куклу в мире, и о ней будет мечтать каждая девочка.

Но я пожала плечами:

– Сама придумала. По-моему, клевое имя.

– Вот же смешно ты говоришь! – теперь хихикнула Кити и, пожелав мне спокойной ночи, ушла.

Мы с мамой вошли в комнату, но там было мало что видно, поскольку освещалась она одной только свечкой, а ее хватало только обрисовать очертания мебели, так как время уже было позднее. Мы увидели широкую кровать, шкаф на гнутых ножках и туалетный столик в углу, а также маленькую дверь в ванную комнату, откуда тоже шел слабый свет.

В ванной комнате стоял фарфоровый таз (верно, вместо унитаза) и большая лохань (ванной, в нашем понимании этого слова, эту гигантскую миску трудно было назвать), куда Аксинья наливала воду.

– Давай, детонька, раздевайся скорее, не то придется плескаться в холодной луже. А так ещё чувствуется аромат трав. Ну же, вдохни!

Я вдохнула, и у меня аж голова закружилась от удовольствия, запах напоминал и деревню, и баньку, и самые душистые цветы. Захотелось тут же погрузиться в этот запах с головой, но раздеться самой мне было ой как непросто. Справиться со всеми верёвочками и завязочками не получалось никак, и, заметив это, Аксинья, горестно вздохнула:

– Ох, дитя, совсем ещё слабенькая.

Она помогла мне раздеться и погрузиться в воду.

В тот момент, когда горячая душистая вода словно бы пеленала меня, окутывала в мягкие одежды, я подумала, что мне очень хорошо в этом мире. И почти совсем не страшно. Как будто бы я не ушла из дома, а, напротив, вернулась домой. В какую-то секунду в голове моей возникло странное ощущение, что я и вовсе помню и эту комнату, и эту ванну, и эту милую добрую няню.

Наверное, я стала погружаться в сон, потому что вдруг Аксинья меня позвала:

– Эй, Вера! Вера, не засыпай. Давай-ка быстренько вытирайся и в кроватку.

Я вылезла из лохани, вытерлась, как мне велели, надела ночную рубашку, что дала мне Аксинья (самое настоящее платье, все в вышивке и до пят!) и вошла в комнату.

В кровати меня уже ждала мама, пользуясь тем, что здесь она может вовсе не осторожничать (мы ведь проверили, что все ее действия не оставляют следов в этом мире), она спокойно умылась, причесалась, разделась, не боясь быть обнаруженной Аксиньей. Теперь она лежала на боку, подложив под щеку ладонь, и, улыбаясь, глядела на меня:

Я поспешно устроилась в кровати, уже зная, что пока Аксинья не убедится, что я лежу и готова уснуть, она из комнаты не выйдет. И когда няня, подоткнув со всех сторон под меня одеяло, наконец, покинула комнату, я повернулась к маме:

– Ну, что скажешь, мам? Какой-то кошмар?

Мама усмехнулась, и помотала головой:

– Ну, что ты, по-моему, все складывается неплохо. У тебя уже есть друзья, и все к тебе добры. У нас есть супер-крутая крыша над головой и вкуснейшая еда. А об остальном, я полагаю, лучше пока не думать. А то голова лопнет. Согласна?

– Согласна, – ответила я, уже еле ворочая языком, – Лопнет, это точно, – и уже через секунду уснула.

Глава 7

Проснулась я от тихого стука в дверь и незнакомого звонкого голоса:

– Верочка! Вставайте, моя дорогая, пора отправляться в гимназию!

Я рывком села в кровати. Потребовалась минута, а то и две, чтобы сообразить, где я нахожусь, чей это был голос и почему на мне странное белое платье до пят с завязочками у подбородка.

Почему-то ответы пришли в обратной последовательности. Сначала вспомнилось про платье, как накануне Аксинья торопливо запихивала меня в него, опасаясь, "как бы я не простыла", а затем туго завязала все тесемки, чтоб "все было, как положено". Затем, будто по логической цепочке, пришёл ответ, чей это был звонкий голос – конечно, Антонины Семеновны! Я сразу представила, как, произнося эти слова, она потряхивала своими кудряшками на лбу, что казалось, это они звенят, как колокольчики. И только потом, когда припомнились все эти мелкие детали, на меня свалилось главное воспоминание – где я. В прошлом! Добрых сто, а то и сто двадцать или сто пятьдесят лет назад! Я только теперь поняла, что даже не сообразила вчера спросить, какой на дворе год. Впрочем, как бы я могла задать такой вопрос?

Я ощупала свою почти зажившую губу (она уже совсем не болела) и схватилась руками за голову, словно бы пытаясь впихнуть таким образом в сознание то, что отказывалось в него вмещаться, и меня охватила лёгкая паника, как перед годовой контрольной.

Мама лежала тут же рядом со мной и, очевидно, спала мертвым сном, так как ни мои движения, ни звуки за дверью никак не потревожили ее отдыха, она даже позы не сменила, спала, как на пляже, раскинув в стороны ноги и заложив руки за голову.

– Мамочка, – тихонько позвала я. Она не отреагировала и только, когда я потрясла ее за плечо, с трудом разлепила веки.

Ей тоже понадобилось, какое-то время, чтобы понять, где мы находимся и вспомнить события вчерашнего дня, и я уловила ее еле заметное движение – как она поборола желание накрыть голову подушкой. Справившись с собой, она привстала на локтях и спросила.

– Не знаешь, который теперь час?

Я ответила, хотя про себя усмехнулась тому, что мама невольно переняла здешнюю манеру речи.

– Не знаю точно, но думаю, в районе семи. Антонина Семёновна сейчас стучала, говорит, пора в гимназию. Надо собираться!

Мама потерла кулачками глаза и помотала головой:

– Нет, кролик, я с тобой в школу не пойду.

Я испуганно вцепилась в нее:

– Как это, мам?! Мы же договорились не разделяться. Самое страшное будет, если мы потеряемся!

Но мама, уже вполне проснувшись и разобравшись в ситуации, кажется, твердо приняла решение.

– Ну, сама подумай? Зачем я тебе в школе? Ты поедешь с Кити, а меня только стесняться будешь, ведь тебе предстоит общаться с одноклассницами. Она тебя не бросит, да и, в любом случае, тебе следует запомнить этот адрес, ты же можешь быть уверена, что тебя ждут. А вот от меня будет куда больше пользы, если я попробую сама разведать обстановку. Я здесь невидима и мне ничего не грозит. И в дом я всегда смогу проникнуть, надо будет только дождаться, чтобы кто-нибудь входил или выходил. А ещё, я уверена, что из заднего двора есть дверь на кухню, которая вообще никогда не закрывается.

Мама мне подмигнула и, выбравшись из кровати, принялась одеваться. Я хоть и вздохнула довольно печально, головой сама понимала, что мама права, ну зачем мне  на всех уроках "хвост" в виде мамы? Ещё придется оглядываться на нее всякий раз, когда говорю с девочками, мне будет куда сложнее тогда с ними нормально общаться! Вот в своей школе в современном мире я бы точно не хотела, чтобы мама слышала наши разговоры!

Когда я встала и умылась, за дверью вновь послышался голосок, на этот раз тоненький.

– Вера! Вот соня! Ты встала, наконец?

Постучавшись, просто ради приличия, Кити тут же заглянула внутрь. Я стояла посреди комнаты в своем ночном платье, чувствуя себя весьма глупо.

Но Кити мой вид, казалось, ничуть не развеселил. Она воскликнула:

– О! Ты ещё не одевалась, вот и славно! Аксинья отгладила для тебя мою запасную гимназическую форму, она может быть тебе несколько велика, но если ты поторопишься, Аксинья успеет ее быстренько подогнать прямо на тебе.

С довольным видом, она подошла ко мне, держа перед собой на вытянутых руках какое-то длинное одеяние. То было чёрное очень скромное платье, когда я его надела, то даже обрадовалась, что, наконец, никаких тесемок и оборок, но обрадовалась я, как выяснилось, преждевременно: к платью прилагался длинный белый фартук, и вот на нем оборочек было хоть отбавляй!

Вздохнув, я позволила Кити себя запаковать, после чего в комнату, пыхтя, вбежала Аксинья, и принялась быстро, истыкивая меня иголками, то тут, то там делать быстрые стежки, и тогда уже платье село, как влитое.

Когда я была готова, мы спустились вместе с Аксиньей в столовую, где та снова принялась хлопотать. Столовая мне понравилась ещё больше, чем та зелёная гостиная, где я впервые встретила Антонину Семеновну. Это была почти совсем круглая комната с тремя высокими окнами, расположенными совсем близко друг к другу, отчего она оказалась вся залита светом (я сразу для себя обозвала столовую верандой). Здесь вдоль стен стояли высокие дубовые буфеты, пахло копченостями и хлебом, а посреди комнаты красовался большой круглый стол с белоснежной скатертью.

За столом ещё никто не сидел, мы с мамой оказались первыми, но Аксинья меня непрерывно поторапливала, поэтому нам пришлось приступить к завтраку, не дожидаясь остальных.

Еда, как и накануне, была восхитительной. И хоть плошка с овсянкой с изюмом поначалу вызывала у меня опасения, я их быстро поборола, памятуя о том, как вкусно все было вчера. Оказалось, не зря! Каша была сдобрена не молоком, а свежими сливками (как мне рассказала мама), что делало ее вкуснее любого десерта. К каше Аксинья подала какао и разогрела вчерашние ватрушки. Впрочем, к ним я прикоснуться не рискнула, мне уже все-таки было не пять лет, следовало следить за фигурой!

Вскоре к нам присоединилась Кити, она тоже добавила к своему наряду длинный белоснежный фартук с оборками и теперь выглядела в точности, как я. Но она успела только наскоро проглотить пару ложек каши, так как в столовую влетела Антонина Семёновна с криками:

– Сани заложены, лошади готовы! Нельзя задерживаться ни минуты! Вы же знаете, девочки, как строга к опозданиям фрау Гештальт! Поспешите же!

Нам пришлось быстро встать изо стола закутаться в наши платки и шубки и (я успела незаметно послать маме воздушный поцелуй) выбежать на улицу.

Там мы уселись в те самые сани, на которых ездили вчера. В санях, несмотря на стоявший на улице трескучий мороз, было уютно. Сиденья были утеплены медвежьими шкурами, которыми при желании можно было и ноги накрыть, потому казалось, что мы в такой меховой норке, в которой невозможно замёрзнуть. Впрочем, замёрзнуть мы бы все равно не успели – доехали всего за несколько минут.

Кучер высадил нас у гигантских чугунных ворот и прикоснувшись рукой к своей простой крестьянской шапке, сразу же укатил. За воротами виднелся утопающий в снегу сад и необыкновенной красоты старинный особняк. И хотя у меня дух захватило от величавости и торжественности этого здания, я вспомнила, что мне страшно, и осознала вдруг, что рядом больше нет моей мамы, пусть и невидимой, но все же. Невольно я застыла, как вкопанная, боясь сделать шаг. Но Кити потянула меня за собой:

– Вот глупенькая! Ничего не бойся, фрау Гештальт только кажется строгой, а на самом деле она ужасно добрая.

Ее слова приободрили меня, и я заторопилась вслед за ней.

Войдя в ворота, мы увидели, что двор перед дверьми гимназии был полон девочек. Все они были разного возраста: и наши ровесницы, и девочки помладше, и совсем уже девушки. Они стояли группками, переговаривались и смеялись, в общем, вели себя как совсем обычные девчонки, такие же, как и в моей школе. Некоторые стояли в отдалении от всех одиночками, и я опять подумала, что и это не изменилось, всегда находятся несколько человек, которые совсем не вписываются в дружные компании, а если оказываются в какой-нибудь группе, то сразу выглядят в ней белой вороной. Мне было жалко таких ребят, и про себя я радовалась, что всегда легко заводила друзей.

Мы с Кити шли по двору, и я заметила вдруг, что с Кити все весело здороваются, а на меня бросают недоуменные взгляды и удостаивают, самое большое, равнодушным кивком. Я даже незаметно ощупала свое лицо, вдруг случилось новое волшебство, и я перестала быть похожа на Веру Сидорову, и теперь я для всех совершенно незнакомая девочка? Но, казалось, все было по-прежнему, да и во взглядах, что бросала на меня Кити, вовсе не было удивления. Но что-то странное все же появилось в ее глазах, когда она смотрела на меня. Но что же?

Ее брови теперь были слегла сведены, взгляд был насторожен, а в выражении лица явно сквозило замешательство. Я была совершенно сбита с толку, и только когда мы подошли к группке девочек, переговаривавшихся почти у самых дверей гимназии, ситуация начала немного проясняться.

– Доброе утро, девочки! – обратилась Кити к подругам неестественно бодрым голосом. Те обернулись к Кити с широкими улыбками, которые заметно померкли, стоило девочкам перевести взгляд на меня.

– Вера, – холодно поприветствовали они меня.

Я почувствовала себя ужасно неуютно, но старалась держаться так, будто и не замечаю странного поведения одноклассниц. Но всякий раз, когда я отворачивала лицо в сторону, краем глаза я видела, как девочки посылают Кити вопросительные и недоуменные взгляды, и, что самое неприятное, как Кити отвечает им еле заметным этаким брезгливым пожатием плеч, дескать "Мне было некуда деться и я тут ни при чем!"

От обиды слезы уже застилали мне глаза, но я была не из тех, кто позволит неприятелю увидеть мою слабину, а в тот момент все эти девчонки (включая Кити!) были, очевидно, для меня неприятелями.

– Как выходные?

– Нормально.

– Погода вполне ничего.

Девочки лениво перебрасывались пустыми репликами, явно давая мне понять, что в моем присутствии выяснять ничего более важного не станут. Мне все это уже начало действовать на нервы, и, не выдержав, я заявила:

– У меня есть одно дело, пожалуй, я успею его сделать до начала уроков, – я сделала вид, будто смотрю на часы, как дома всегда делал мой папа. Потом уже я подумала, что наручных часов, наверно, и в помине не было в том времени, но это было не важно, даже если не знаешь его значения, жест все равно выглядел достаточно круто! Я резко повернулась на каблуках и в последнюю секунду обернулась к Кити: – Увидимся позже!

И задумавшись на мгновение, добавила с ноткой сомнения в голосе:

– Может быть.

Удаляясь от девочек и дверей гимназии, я со злорадным удовлетворением отметила, как вспыхнула Кити, услышав мою реплику. Покраснела до корней волос! Ха! Так ей и надо было, раз она так легко готова была отвернуться от своей подруги, да и вообще товарища по несчастью! Ведь как она без меня думала вернуть Мишеля, хотелось бы мне знать? А ещё вела себя, как моя покровительница! Хороша покровительница!

Так я думала, шагая все дальше от гимназии, углубляясь все дальше в сад. Я шла уверенно, хотя понятия не имела, куда идти, дел у меня, само собой, никаких не было, я даже не знала, во сколько начало уроков и как вообще мне теперь следует поступать. Но злость и обида не давали мне ни на секунду замедлить шаг. Завернув за угол здания, я приближалась к широкой чугунной беседке. Меня уже точно никто не видел, и я подумала, что было бы неплохо притормозить. Зайдя в беседку, я очистила сиденье от снега и присела на краешек.

Пора было перевести дух. Я выдохнула и, к своему собственному удивлению, теперь, когда мне уже казалось, что я выпустила пар и успокоилась, две слезинки скатились по моим щекам. С досадой, стараясь скрыть слезы больше от себя самой, чем от кого-то другого, я резко вытерла их рукавом.

"Очень надо, – продолжала я мысленно отвечать обидчице, – не так уж и нужна мне такая компания, пусть и в другом мире".

Ещё какое-то время я придумывала, как бы ещё ответить Кити, достойно поставить ее на место, чтобы та поняла, с кем имеет дело, пока, наконец, мои мысли не поменяли направление, и я принялась размышлять, почему вообще подобное произошло. И пока я расставляла перед мысленным взором возможные причины случившегося, как шахматные фигурки на доске, истина пришла ко мне внезапно во всей своей очевидности: Вера Сидорова сама была изгоем!

Она была одной из тех девочек, которые стояли во дворе в стороне ото всех! Она была из тех, с кем неловко себя чувствуешь, если вдруг оказываешься один на один, из тех, кто смотрит волчонком и, кажется, ото всех ждёт только подвох! По своему опыту, я знала, что такие ребята, часто бывают много умнее и способнее всех остальных, и при этом никто ни за что не согласится поменяться с ними местами. Чего стоят хорошие оценки, всяческие таланты и победы в олимпиадах, если за них надо заплатить, насмешками и отвержением окружающих? Поэтому Кити, так странно себя повела, осознав вдруг, что рядом не ее подруга по приключениям, а Вера Сидорова, изгой!

Я вскочила. Урок же, наверно, начался! В панике я принялась озираться в поисках дороги назад, но среди деревьев и снега из этой беседки мне и вовсе не видно было здания школы.

Разочарованно вздохнув, я снова опустилась на свое место.

– Можешь не дергаться, ты уже так опоздала, что на урок тебя все равно никто не пустил бы, – вдруг услышала я незнакомый язвительный голосок за спиной.

Я резко обернулась и оцепенела. Прямо за мной на дорожке, ведущей к беседке, стояла девочка. Одета она была точно, как я – в платок и черную шубку, но это ничего, так были одеты почти все девочки в гимназии, меня изумило то, что и косички, и глаза, нос, губы, все было у нее в точности, как у меня! Я словно бы смотрела в зеркало!

С минуту я стояла, замерев, как каменная статуя, и не могла произнести ни слова, у меня будто бы язык к нёбу присох. Пока, наконец, меня ни осенила догадка, и я проговорила, заикаясь и с трудом шевеля онемевшими губами:

– Ты – В-вера Сидорова?

– Да, – просто ответила девочка.

– Ты как здесь очутилась? – я не удержалась, и, как совсем недавно сделали Кити и Мишель, шагнула вперёд и коснулась кончиками пальцев руки Веры, словно бы проверяя, настоящая ли она. Пальцы мои уткнулись в колючий мех рукава Вериной шубки, поняв вдруг, как глупо я выгляжу, я отдернула руку

Вера ухмыльнулась, и теперь с этим насмешливым выражением лица, она уже не казалась мне моим отражением. Да, черты лица, цвет волос, глаз – все у нас было одинаковое, но за этими чертами скрывались настолько разные люди, что даже лица при ближайшем рассмотрении казались уже вовсе не похожими.

Я сделала шаг назад и застыла в нерешительности, ожидая ответа. Вера же, будто забавлялась моей растерянностью. В это мгновение она казалась мне какой-то недоброй. Помедлив, она сказала:

– Как я здесь очутилась? – она снова усмехнулась, только теперь уже как-то горько. – Да, по правде говоря, я, как привидение, слоняюсь по городу уже вторые сутки, потому что все это время меня никто не видит.

Невидима! Опять! Это жуткая напасть преследовала меня, словно вирус.

Тут Вера закусила губу, и я поняла, что она изо всех сил старается не разрыдаться. Теперь, когда я узнала, что с ней происходит, она уже не казалась мне недоброй. Я поняла, что, если все мои догадки были верны, то Вера и раньше была отверженной сверстниками, а, может, и не только ими, а потом вдруг, став невидимой, она и вовсе оказалась отторгнутой сразу всем миром! И с ней рядом, похоже, нет ни одной близкой души, отчего ей намного труднее, чем маме или Мишелю. Мне стало ее очень жалко. Я снова шагнула к ней навстречу и постаралась улыбнуться.

– Расскажи, как ты догадалась, что я тебя увижу, – заговорила я, как могла участливым голосом, мне показалось, что Вере сейчас особенно нужен друг. – Тебе ведь известно, что и я здесь не по своей воле? Ты стала вдруг невидимой, а я в один момент оказалась в совершенно незнакомом месте, где меня принимают за другого человека! Ты должна рассказать мне все, что произошло!

Вера кивнула и позволила мне взять себя за руку, она словно бы чуть обмякла, держалась проще и, заговорив голосом, теперь уже совсем не резким и язвительным, как в начале, начала свой рассказ.