Вероника. Том 1

– Шубку и платок я оставила в передней, чтобы для мадемуазель Аннет не было подозрительно, что ты ходила по лавке в уличном.

Я кивнула и только теперь Кити изложила мне свой план:

– Мы с Мишелем посовещались и решили, что маменьке про твой чудной наряд говорить ничего не нужно, она только забеспокоится, а ей это во вред. Скажем только, что ты потерялась и, наверно, ударилась головой. Идёт?

Я на секунду задумалась, признаться, я совершенно не понимала, чем это все может мне обернуться. Меня принимали за совершенно другую девочку, за какую-то Веру Сидорову, которая рано или поздно объявится и сообщит всем, что я самозванка?! От этой мысли меня на мгновение замутило, но я тут же заставила себя выкинуть ее из головы. Маме и без того было страшно, что она невидима. Ещё не хватало и мне теперь трусить.

Решительно тряхнув своими новыми косичками, я кивнула.

– Идёт! – сказала я и незаметно подмигнула маме.

– Я с тобой! Ничего не бойся! – улыбнулась мне мама, и наша странная процессия покинула чулан.

Глава 4

Когда вслед за Кити мы шагнули из чулана в залитый солнцем книжный зал, мне подумалось, что я как будто выбралась из подземелья. Воздух здесь был другим, свет, запах, все было каким-то особенно чистым, словно омытым дождем.

Своими забавными остроносыми старомодными башмаками я ступала по блестящему паркету и слышала, как мама в полуметре от меня скрипит по нему грубыми резиновыми подошвами, я невольно хихикнула – так чудно смотрелась мама в этой обстановке среди старинной полированной мебели, тихо беседующих дам и господ, запаха кофе и шороха дров в камине.

Услышав мой смех, Кити резко обернулась ко мне, строго округлив глаза, и я вспомнила, что, по ее замыслу, мне следовало иметь вид больной и несчастный.

Я тут же стёрла улыбку с лица, правда, ненадолго, поскольку, заметив Мишеля, снова едва не расхохоталась: он строил такие смешные рожи, надо полагать, потешаясь над резкой переменой моего облика, что я подумала: во все времена мальчишки одинаковые, что сейчас, что сто лет назад!

Рядом с Мишелем стояла та самая строгая бледная дама, что вела ребятам уроки: худая, как палка, с высокой прической и ледяным взглядом очень светлых, почти что белых глаз. Мне не понравилась эта мадам, но я, подражая Кити, присела перед ней в неуклюжем поклоне, а женщина на мгновение уставилась на меня своим неприятным взглядом, после чего холодно кивнула и тут же как будто забыла о моем существовании.

Кити между тем без остановки тараторила:

– Совершенно необычайные обстоятельства, мадемуазель Аннет! Это Вера Сидорова, моя товарка из гимназии! Она попала в беду, мне необходимо сейчас же привезти ее домой!

Но, заметив, что мадемуазель ее уже не слушает, Кити всучила мне шубу и пуховый платок и принялась одеваться.

Что у Кити, что у меня шубки были довольно уродливыми: они были жёсткими с колючим, стоящим торчком черным мехом. Я втиснулась в свою, как в скафандр, и завернулась в платок, понимая, что выгляжу, будто древняя бабуля. Во всяком случае, Кити, облачившаяся в это старушечье одеяние, смотрелась именно так.

Мишель тоже застегнулся на все пуговицы (на нем было военного кроя чёрное с красным двубортное пальто и фуражка, как у солдата), и мы все вместе вышли на морозный воздух.

Сани стояли здесь же – у крыльца книжной лавки. Бородатый дядька в валенках и тулупе тяжело слез с козел и открыл перед нами дверцу. Глядя перед собой из-под низких густых бровей, он добродушно похлопал по плечу Мишеля, ласково посмотрел на Кити, когда же очередь дошла до меня, кучер на секунду нахмурил брови так, будто мое лицо показалось ему знакомым, а потом хмыкнул в усы и захлопнул за мной дверцу.

Мама успела юркнуть в кабину прямо передо мной и теперь жалась носом в стекло, жадно разглядывая город за обледенелым окошком.

Все вокруг нас (дома, крытые базары, часовенки и церквушки) было белым и сверкало на солнце, будто было слеплено из сахара. И мне подумалось, что что-то, и правда, дурное творится с нашей планетой, раз один только вид снежного городка вызывал во мне такие изумление и восхищение, как будто из всего, приключившегося со мной, именно это было самым странным и удивительным.

А ведь, помимо снежного изобилия, здесь много чего приковывало взгляд: дороги без ограждений, низкие покосившиеся домики, вывески магазинчиков, все было совсем другим! Да даже воздух, морозный и такой чистый, пах так вкусно, что его хотелось есть огромной ложкой!

Я посмотрела на маму. Ее увиденное пугало как будто бы куда больше, чем меня: она смотрела в окно широко распахнутыми глазами, словно пыталась вместить в них все то, что никак не укладывалось у нее в голове. Я же (хоть и, конечно, тоже немного боялась) не могла отделаться от ощущения, что все это какой-то захватывающий аттракцион, ведь сани так лихо скользили по гладкому снегу, ветер свистел за нашими окнами, и от всего случившегося у меня кругом шла голова.

Я заметила, что улыбаюсь, когда Мишель, в очередной раз дурачась, передразнил мое ошалелое лицо. Но Кити снова, шикнув, строго посмотрела на нас: она куда как серьезно относилась к своему заданию (я так поняла, что она сама себе наказала вытащить меня из неприятностей), и ей не нравилось, что я отношусь к этому слишком легкомысленно.

Лошади встали перед парадным крыльцом небольшого, но совсем небедного особнячка, и кучер помог нам выйти. Гувернантка шла первой, и, вытянувшись, как струна, перед дверью, трижды резко дёрнула шнурок колокольчика.

Нам открыла женщина, больше похожая на нянечку, чем горничную, на ней был белый платок и длинный белый фартук, а лицо было мягким, очень простым и до того уставшим, что я даже не смогла разобрать, доброе ли оно. Она велела нам вытереть ноги, мы разделись и прошагали в гостиную.

Комната, в которую мы вошли, показалась мне очень диковинной: она была красивой, как в музее, но при этом самой настоящей жилой гостиной. Все стены здесь были завешаны картинами в золоченых рамах, притом что даже обои под ними были сами, как картины: на них были нарисованы цветы и деревья, молодые крестьянки в фартучках и маленькие дети, играющие в саду, а вдоль стен стояло так много мебели, что казалось, будто она выставлена на продажу: плотным рядком здесь стояли кушетки, кресла, диваны, бюро, гигантские фарфоровые вазы и стулья с изогнутыми ножками. На секунду я представила, как бы выглядела эта роскошная комната, убери отсюда добрую половину столиков и диванов, и мне так понравилось, пожалуй, даже больше.

На одной из кушеток сидела высокая женщина, строгий вид которой плохо сочетался со свисавшими на ее лоб мелкими кудряшками. Рядом с ней лежал небрежно брошенный плед и раскрытая книга, дама, нахмурившись, размышляла о чем-то, и, когда мы вошли, она вскинула голову и рассеянно тряхнула своими кудряшками.

Поднявшись нам навстречу, женщина в нерешительности развела руками.

– Здравствуйте, дети! С вами ваша знакомая? Что же вы не предупредили, что будете с гостями? Мадемуазель Аннет?

Но гувернантка не успела и рта раскрыть, как Кити затараторила, выстреливая слова, как пулемётная очередь.

– Матушка, это совершенно необычайные обстоятельства! – снова выпалила она свою загадочную формулу. – Это Вера Сидорова, она из гимназии, помнишь, я рассказывала? Мы ее встретили сегодня в книжной лавке, Вера, похоже, ударилась головой, она ничегошеньки не помнит и не смогла найти маму! Я настояла, чтобы она приехала к нам. Ведь недопустимо же было оставить ее там одну и в таком состоянии? Дядю я предупредила, чтобы он сообщил всем, кто будет Веру искать, что она у нас. Тебе не о чем беспокоиться, я все продумала!

Леди попыталась пригладить на лбу непокорные кудри, ей явно составляло немалого труда взять в толк все, о чем так сумбурно сообщила Кити, оттого даме, похоже, было проще уступить дочери. Она задумчиво произнесла:

– Ах, да, конечно. Все верно, милая… Но если был удар, то, вероятно, стоит послать за доктором?

Кити несколько раз кивнула, довольная, что все развивается по задуманному ей плану.

– Непременно, маменька! Сейчас же пошли за доктором Штерном! – распорядилась маленькая хозяйка.

Кивнув, женщина наклонилась ко мне:

– Вас зовут Вера, верно? – я кивнула, и дама, слабо улыбнувшись, произнесла: – Будьте нашей гостьей и ни о чем не беспокойтесь, мы скоро найдем вашу маму. – Она рассеянно помогала и, будто спохватившись, добавила: – Главное скажите, как вы себя чувствуете теперь?

Мне стало ужасно стыдно, что я соврала про удар головой, поэтому воскликнула, стараясь быть максимально убедительной:

– Сейчас мне совсем хорошо, пожалуйста, не тревожьтесь обо мне!

Женщина снова тряхнула своими кудряшками, всплеснула руками и огляделась в поисках поддержки, но ничего не найдя, опять повернулась ко мне.

– Зовите меня Антонина Семёновна.

Я кивнула и Кити, едва дождавшись конца нашего обмена любезностями, потащила меня вверх по лестнице. Ее "матушка" ещё с секунду постояла в нерешительности, после чего позволила гувернантке увести себя "хлопотать насчёт доктора", а мы, наконец, оказались предоставлены сами себе.

Ребята отвели меня наверх в классную комнату, которая, вопреки названию, оказалась совсем не скучной. Здесь, действительно, была и доска, и парты, и глобус, и всяческие учебные плакаты, но все остальное пространство классной занимали игрушки: здоровенный (почти с меня ростом!) кукольный домик, армии солдатиков, мечи, сабли, револьверы, фарфоровые куклы в шелковых платьях и лаковых туфельках, деревянные ложки, клавесин, барабаны (музыкальных инструментов хватило бы на маленький оркестр), настольные игры в огромном количестве, музыкальные шкатулки и всевозможные причудливые головоломки! У меня глаза разбегались, и хоть дома я, по большей части, снимала видео в TikTok и играла по сети, здесь я с удовольствием попробовала бы каждую игрушку, такими они были необычными и куда более походили на настоящие взрослые вещи, чем все то, что встречалось мне в детских магазинах в современном мире!

Однако, Кити выражение моего лица явно не понравилось.

– Ну, что ты, как маленькая, Вера?! – возмутилась она. – Даже и не думай теперь играть! У нас есть дела посерьёзнее. Присядь здесь в гостиной.

Она показала мне на уголок для чаепития – полную копию взрослой гостиной, только поменьше размером, и, дождавшись, пока я устроюсь, села напротив. Мишель же садиться не стал, остался стоять за спиной у сестры, сложив на груди руки. Мама заняла место в сторонке в кресле-качалке, всем видом показывая, что не собирается мешать мне общаться со сверстниками.

Ребята выжидающе смотрели на меня, будто оба надеялись, что теперь в спокойной обстановке я расскажу им подробности своих приключений, у меня же только язык к нёбу присох: о чем я могла рассказать им? Что я из будущего? Что я не Вера Сидорова? Мне стало страшно.

Ребята же, видя испуг на моем лице, переглянулись.

Начала Кити:

– Тебе здесь нечего бояться, Вера! Ты можешь рассказать нам все, как на духу! И про удар головой, и про странную одежду, не может же быть такого, чтоб ты совсем ничего не помнила!

– Но я, и правда… – попыталась отговориться я, но Мишель перебил меня. Он откинул со лба свою челку и, серьезно посмотрев на меня, сказал:

– Ты зря считаешь нас глупцами, Вера! Мы, может, и не такие умники, как ты, но тоже не идиоты. И знаем, что забыть все начисто ты просто не могла! Ты помнишь про маму, но не помнишь своего имени? Это странно! Тебе надо рассказать нам по порядку все, как было! С чего все началось, и в какой момент твои воспоминания прерываются. Сосредоточься и, главное, помни, что можешь нам доверять!

Мальчик был так хорош, произнося эту речь, что я, хоть и перепугалась не на шутку, подумала, что могла бы в него влюбиться. В ту секунду мне захотелось во всем ему признаться, казалось, что ему, и правда, можно довериться, что он сумеет понять. Но когда я вспомнила, что признаваться мне придется в обмане, мне стало нехорошо. Кто знает, остались бы эти ребята моими друзьями, если б узнали, что я проникла в их дом, притворившись другим человеком?

В панике я закусила губу и оглянулась на маму, но она молчала. Сбросив ботинки, она сидела в кресле, притянув к себе ноги, и сосредоточенно следила за нашей беседой. Я опустила глаза: ведь что, в конце концов, она могла мне посоветовать?

Вздохнув, я подняла голову и, посмотрев прямо в глаза Мишелю, произнесла:

– Мишель, поверь, все, что я помню, так это то, что я взяла в руки книгу и все закрутилось вокруг, как будто я попала в другой мир.

Вдруг случилось странное: Кити, о которой я уже и думать забыла, истошно завизжала!

Мы с Мишелем одновременно повернули к ней головы, а она, вскочив на ноги и зажав обеими руками рот, теперь стояла и как-то нелепо подвывала.

Мишель первый подбежал к ней, взял за плечи и принялся уговаривать ее успокоиться, но она будто и не слышала его, вовсе не смотрела в его сторону, а продолжала мычать что-то себе под нос.

Тогда к ней решилась подойти я, взяла ее за руку и спросила:

– Кити, скажи, что случилось?

К моему изумлению (ведь казалось, она вообще ни на что не реагирует!), Кити тут же подняла на меня глаза.

– Вера, а ты что, сама не видишь? – задыхаясь от ужаса, спросила она. – Мишель исчез!

Глава 5

– Что?!! – я уставилась на Кити, затем на Мишеля, затем на маму, которая давно вскочила и теперь стояла за спиной Мишеля и сама застыла в оцепенении, не понимая, что происходит.

– Ты говорила ему что-то, и в одну секунду он как-то странно замер, как силуэт на фотокарточке, а потом испарился, будто его здесь вообще не было!

– Да что ты такое несёшь?! – взбешенный, орал Мишель, но для Кити все его крики были пустым звуком.

И тут до меня начало доходить. Я перевела взгляд на маму и увидела, что она, похоже, тоже начала догадываться, что происходит, так как медленно и очень осторожно она подошла к Мишелю и ласково коснулась его плеча.

Он в ужасе отскочил от мамы, как ошпаренный, и уставился на нее, как на привидение.

Теперь у меня не было никаких сомнений, что он первый человек в этом мире, который совершенно точно ее видит! Правда выглядела она для него ещё более странно, чем я при нашей первой встрече на книжном складе: увидеть простоволосую девчонку в чудной одежде все-таки не так удивительно, как взрослую женщину, одетую в брюки, свитер и (только теперь я осознала значение одной особенности внешности моей мамы, которую раньше принимала, как само собой разумеющееся) … с фиолетовой прядью в темных волосах! В нашем времени это было в порядке вещей, даже довольно модно, почти все мои знакомые – и взрослые, и девчонки, да и мальчишки тоже – выкрашивали себе волосы то частично, то целиком, и таким видом у нас никого не поразишь, здесь же она, наверно, была похожа на ведьму!

Мишель попятился, но мама принялась что-то тихо говорить ему, что, к моему удивлению, возымело свой эффект: плечи его потихоньку расслабились, он даже позволил маме усадить себя рядом с собой.

Подражая маме, я также взяла Кити за плечи и еле слышно стала ее уговаривать:

– Кити, Кити, успокойся, все не так плохо, не кричи только, а то сбежится весь дом. Послушай меня, с Мишелем все в порядке!

Тут она подняла на меня полные слез глаза и, стуча зубами и заикаясь, спросила:

– Т-ты им-меешь к этому к-какое-то отношение?! – ее глаза были красными и будто потухшими, она вся внезапно стала до того маленькой и беспомощной, что, хоть мы и были ровесницы, мне отчаянно захотелось ее защитить.

– Я не знаю…, – я едва не отвела глаза, – может быть… Для меня самой все это сущий кошмар!

Мне только удалось ее усадить, но тут на ее лице опять появилось паника, и мне пришлось спешно объясниться:

– Послушай, послушай, он здесь! И с ним почти все в порядке. Ну то есть… он просто невидимый.

– Что?! – Кити вновь попыталась заорать, но я умоляюще сложила руки, прося ее успокоиться.

– Он в этой комнате! Да послушай же, ты просто не можешь его видеть и слышать, но через меня можешь спросить все, что угодно, и я докажу тебе, что он тут.

В этот момент она поднялась с дивана и, как сомнамбула, принялась бродить по комнате, выставив перед собой руки. Выглядела она, как самая настоящая сумасшедшая.

Мне пришлось ее остановить:

– Прости, но нащупать ты его, думаю, тоже не сможешь. Он будто в параллельной вселенной, для меня и… некоторых других он тут, а для тебя попросту его здесь нет. Физически.

Кити остановилась, как вкопанная:

– Других? Здесь есть кто-то ещё?! – теперь ее голос срывался на истерический визг.

Я беспомощно посмотрела на маму. Она прижимала Мишеля к себе, как родного сына, и он, кажется, уже вполне овладел собой. Даже сейчас растерянный и испуганный, он выглядел как настоящий мужчина: его руки твердо упирались в колени, а лицо было сосредоточено и полно решимости. И я снова, хоть и совсем некстати подумала, что могла бы в него влюбиться.

Но мне пришлось вернуться к суровой реальности. Обведя взглядом всех присутствующих, я вздохнула и, решившись, заявила:

– Да, Кити, здесь есть ещё кое-кто, и я думаю, нам стоит поговорить всем вместе.

С заметным усилием, словно бы заставляя себя, Кити села. Она все еще дрожала всем телом и даже не трудилась вытереть крупные капли слез, застывшие на щеках. Я хотела подвинуться к ней, как-то приободрить, но сдержалась, было понятно, что сейчас я для нее, скорее, источник опасности, чем поддержки.

Мама и Мишель сидели тут же, я могла даже коснуться их, всего навсего вытянув вперед руку, но то обстоятельство, что для Кити их здесь не существовало, делало их какими-то невообразимо далекими.

Мне было тяжело находиться под выжидающими взглядами этих, уже ставших дорогими мне, людей, ведь все четверо мы находились словно бы на разных континентах, по сути сейчас я была единственной ниточкой между ними, а для мамы и Мишеля и вовсе я была единственной связью с реальностью. Но я понимала, что тянуть больше не могу, просто права не имею, поэтому я собралась духом и начала:

– Пожалуй, мне стоит признаться во всем, как на духу, – улыбнувшись я посмотрела Мишелю прямо в глаза. – Ведь ты об этом меня просил, Мишель?

Кити рядом со мной еле слышно вскрикнула, как птичка, лишенная последних сил.

Я все-таки взяла ее за руку и, повернувшись к ней, сказала:

– Прошу, не бойся, говорю же тебе, он здесь рядом, я могу коснуться его, – произнеся это, я протянула Мишелю руку, и, к моему облегчению, он вытянул свою руку навстречу, я с радостью коснулась его сухих и теплых пальцев. – С ним все хорошо. Он даже ничего не боится.

В ответ на эти слова Мишель смущенно хмыкнул, и я поняла, что он уже окончательно пришел в себя.

– Ну спроси у него то, что знаете только вы вдвоем, о чем я знать не могу, – предложила я Кити.

Сквозь слезы она потребовала:

– Пусть скажет, что мы с ним ненавидим больше всего на свете, о чем мы даже маме никогда не говорим!

Мишель криво улыбнулся:

– Ясное дело, малиновое желе, – не задумавшись ни на секунду, ответил он.

– Ясное дело, малиновое желе, – как эхо, повторила я.

Горячие слезы облегчения хлынули из глаз Кити, она раскрыла руки и повисла на моей шее, изо всех сил прижимая меня к себе, но я очень хорошо чувствовала, кому на самом деле предназначались эти объятия.

Отплакавшись и теперь уже тщательно вытерев глаза чистым белым платочком, выуженным из кармана, она подняла на меня глаза:

– Ты, кажется, хотела в чем-то признаться, – напомнила Кити уже совсем своим, привычным тоном отличницы, и я с радостью подумала, что самое трудное позади.

– Я хочу, чтобы мы все тут понимали, как обстоят дела. Вообще-то нас тут в комнате четверо, – Кити снова закрыла руками рот, и я твердо повторила: – Четверо. Ты, Кити, я, Мишель и… – я немного помялась. – И моя мама.

Кити округлила глаза и невольно заозиралась. Она все еще никак не могла привыкнуть, что глаза сейчас ее не самые верные союзники.

– Твоя мама? Но как? Откуда? – вскрикнула она.

– Вы мама Веры? – изумленно воскликнул Мишель, обращаясь с маме.

– Да, это моя мама, – ответила я сначала Мишелю, а потом Кити: – По правде говоря, мы были с мамой вдвоем в том книжном магазине, когда нашли книгу, и все завертелось, и мы очутились в том старом чулане, а потом встретили вас, и стало понятно, что для вас обоих существую только я, а мама невидима! Я понять не могу, как такое могло произойти. Но это случилось, и теперь вот то же самое произошло с Мишелем. Это какая-то тайна и мне одной ее не разгадать.

Мишель, по привычке, первый включился в решение проблемы:

– Постой, но что-то же должно было произойти оба раза, что-то одинаковое, перед тем, как мы стали невидимыми. Что ты говорила и делала перед тем, как исчезла мама? Должно быть что-то точно такое же, как и перед моим исчезновением.

Я расстроенно всплеснула руками:

– Да, но ведь для меня мама не исчезала, я как видела ее раньше, так и вижу теперь.

Тут подключилась Кити:

– Но попробуй вспомнить, в магазине ее все видели? По дороге в магазин?

– Кажется, да… Но я не могу знать точно, когда мы встретились там, рядом никого не было. Но она бы ведь и сама заметила, что что-то не так.

– Скорее всего, волшебство произошло уже в чулане нашего дядюшки! – торжественно подытожил Мишель. – Вспомни, о чем вы говорили в чулане до того, как встретили нас.

Теперь до меня начало доходить, к чему он клонит.

– Ну, конечно, мы говорили все о том же! О том, что мы вдруг очутились в совершенно незнакомом месте. Я говорила, что кажется мы попали в др… – тут я испуганно зажала рот рукой. Я вдруг поняла, что могу опять совершить непоправимое – ведь если я ещё раз произнесу волшебные слова, кто-то снова исчезнет! Кити или я сама, или вовсе произойдет что-то ещё похуже.

Я вскочила и подбежала к классной доске, где было полно бумаги и письменных принадлежностей. Схватила там чистый лист и карандаш и, вернувшись на свое место, написала быстро крупными буквами на листе два слова.

Повернувшись к своим собеседникам, я взволнованно заговорила громким шепотом (боялась, что если случайно скажу что-нибудь не то громко, снова произойдет что-то ужасное):

– Вот, про что мы говорили оба раза, и какие слова я совершенно точно произнесла!

Я развернула перед всеми лист бумаги, который держала в руках, на нем размашисто было написано : "ДРУГОЙ МИР".

Мама тихо вскрикнула и, будто бы сама вспомнив что-то, согласна закивала. Мишель и Кити сделали сосредоточенные лица и тоже, соглашаясь, склонили головы.

– Что я помню, так это то, что оба раза обратилась к человеку (Мишеля назвала по имени, ну а маму, конечно, мамой), и посмотрела прямо в глаза. Не знаю, важно ли это, но интуиция мне подсказывает, что это могло быть обязательным условием, чтобы волшебство сработало.

– Похоже на правду, – задумчиво произнес Мишель. – А не подсказывает тебе твоя интуиция, как все вернуть обратно?

– В том-то и дело, что нет! – от досады мне хотелось расплакаться. Я чувствовала себя виноватой во всем, и уже было открыла рот, чтобы разразиться извинениями, но в этот момент в дверь постучались и в проеме появились сначала кудряшки, а затем и лицо Антонины Семеновны.

– Кити, Вера, я надеюсь, давно в постели?

Она вошла в комнату и всплеснула руками, вслед за ней вошел невысокий седовласый господин с бородой клинышком и саквояжем в руках.

– Что же ты не отвела Веру в гостевую комнату? Ее пришел осмотреть доктор Штерн, а Вера даже не в кровати. Детка, – обратилась она ко мне, – простите мою дочь за нерасторопность.

– О нет, это я во всём виновата, – горячо запротестовала я, стараясь хоть как-то загладить свою вину перед ребятами. – Я сама пристала с разговорами.

Антонина Семёновна покачала головой и, неодобрительно глядя на Кити, поманила ее к себе.

– Пойдем, дорогая, оставим доктора и Веру наедине, да и Мишеля надо разыскать, он будто сквозь землю провалился.

Но доктор вмешался:

– О, нет, прошу вас, останьтесь. В присутствии подруги моей маленькой пациентке будет спокойнее. А насчёт Мишеля я совсем запамятовал вам сказать, что позволил себе некую вольность, – тут доктор забавно развел руками, словно бы шутливо заявляя: "Что возьмёшь со старого дурака". – Но вы же знаете, как много мне Мишель помогает в моей лаборатории, а сейчас мне как раз срочно понадобилась его помощь, и я, встретив его внизу, отправил за образцами.

Мишель вытаращил на него глаза, да и Кити вскочила с места. Но тут доктор сделал нечто очень странное: незаметно для матери он посмотрел на Кити и прижал палец к губам, давая ей знак, чтобы она молчала.

Кити, будто ослабевшая, опустилась на свое место, а Антонина Семёновна затараторила:

– Вот неожиданность! Но, конечно, я чрезвычайно рада, что Мишель может быть вам полезен. Ему же поступать на медицинский курс, и практика будет просто бесценна! Но когда же ждать его назад? Уже сегодня или, как в прошлый раз, когда вы проводили эксперимент, завтра к обеду?

Доктор вздохнул и провел ладонью по лысеющей голове:

– По правде говоря, сударыня в этот раз эксперимент куда серьезнее, и я надеялся на помощь вашего способного сына в течение нескольких дней, максимум пары недель. Это не будет несусветным нахальством с моей стороны?

– Ну что вы, Геннадий Ефимович, только если он вам не помешает! Он хоть и способный мальчик, но может быть ужасным озорником.

– Только, не когда он работает, сударыня! Но я буду признателен, если к моему уходу вы соберёте для Мишеля небольшой саквояж со сменой белья и самым необходимым. Я отвезу его сам.

– Сию секундочку! – Антонина Семёновна уже готова была выбежать из комнаты, но тут доктор ее задержал.

– Антонина Семёновна, матушка, у меня к вам ещё одна небольшая просьба, уже касательно этой очаровательной барышни, – тут он совсем неожиданно показал на меня. – Дело в том, что я знаком с отцом Веры Сидоровой, и, по случайному совпадению, уже имел сегодня с ним беседу. Он как раз утром отбыл в Москву на две недели по срочному делу и просил меня приглядеть за малышкой. Но раз обстоятельства сложились так печально, что Вера получила травму, боюсь я не смогу обеспечить ей должный присмотр. Быть может, вы смогли бы приютить ее на это время?

– Ох, конечно же, тем более, что у вас будет Мишель… Куда вам с вашими заботами справляться ещё и с двумя подростками? Вере, наверное, показан постельный режим?

– О, нет, нет, – тут доктор подошёл ко мне и раскрыл свой саквояж. – Полагаю, что постельный режим этой прекрасной девушке противопоказан!

Я залилась краской, поскольку девушкой, тем более прекрасной меня ещё никто никогда не называл.

Между тем, доктор помазал какой-то пахучей мазью мою разбитую губу, после чего попросил меня высунуть язык, поколол иголкой, посвятил лампой в глаза и снова отошел к ожидавшей в дверях Антонине Семёновне.

– Сегодня отдых, а завтра в гимназию. После удара не осталось никаких серьезных последствий, а то, что с памятью проблемы – то просто небольшой шок, все быстро пройдет. Но в гимназию непременно! Уже завтра! Интеллектуальные нагрузки как ничто восстанавливают когнитивную функцию. Теперь главное накормить бедняжку и дать ей выспаться!

Антонина Семёновна вновь всплеснула руками и бросив, что ей надо распорядиться насчёт саквояжа Мишеля и срочно попросить подать ужин, выбежала из комнаты.

Мы остались с доктором одни. Он ласково посмотрел на меня и спросил:

– Вы поняли ВСЕ мои рекомендации? – в его вопросе ударение стояло явно на слове "все".

Я заверила его, что выполню все в точности. Тогда он достал из саквояжа блокнот, вырвал оттуда листок и начертал на нем несколько слов.

– Помните, Вера, если вы окажетесь в отчаянном положении, то всегда можете обращаться по этому адресу. Впрочем, я убежден, что в ближайшее время мы ещё с вами поговорим. – Он уже был готов ретироваться, но тут снова обернулся ко мне и добавил: – Или вы предпочитаете, чтобы вас называли Вероника?

Я уже залилась было краской, но тут он улыбнулся и (что и вовсе меня поразило) озорно подмигнул мне.

Но когда я решила, что уже ничему не способна удивиться, произошло нечто невообразимое: доктор Геннадий Ефимович Штерн, уже почти подойдя к дверям, внезапно остановился, резко повернулся и, посмотрев прямо на Мишеля, громко произнес:

– Молодой человек! Вы что, не поняли? Вы со мной!

– Геннадий Ефимович… – пробормотал Мишель, вставая, и послушно направился к доктору. Тот же удовлетворенно кивнул, надел шляпу, и приложив конец своей трости к краю шляпы, поклонился Кити:

– Мадемуазель!

Кити присела. А затем вдруг доктор выполнил такой же поклон, повернувшись прямо к моей маме!

– Сударыня!

И оставив нас ошарашенными, он взял Мишеля под локоть, и они вместе покинули комнату.