За дорогой

Бабушка не смотря на свою болезнь все равно оставила о себе добрые воспоминания. А насчет тетушки и дядюшки, в то время я дума, что будь я на месте бабушки и дедушки, изгнал бы их, как библейский персонаж, сказав «отойдите от меня, не знаю я вас!», и на всякий случай бы еще и проклял бы. Но это конечно, если бы я был библейским персонажем.

Мама прекрасно видела отношение брата и сестры к родителям, и к ней самой, но постоянно пыталась, как кот Леопольд, жить дружно, поддерживать друг друга, как завещал отец. Этим товарищам было чихать на ее души прекрасные порывы, они просто пользовались ее добротой. Понятно, что она хотела, как лучше, и поэтому закрывала глаза на их хамское отношение. Если тетушка голами не появлялась на даче и месяцами не звонила. То с дядюшкой все было иначе, он летом приезжал отдыхать и весь распорядок дня, меню, подстраивалось под него. Лапшу я не особо уважал, из-за сладости, но дядюшка её очень любили, потому что дома кроме ужасно сваренных щей ничего другого не было. Странное поведение, его связанное с постом по определенным дням, было блажью, в которую впало большинство постсоветских граждан резко ставших православными христианами, нет страшнее существа чем неофит, даже обыватель на его фоне выглядит душкой. В своем порыве он был не один, его поддерживала жена, тоже резко ставшая воцерквленной, кроме дочери, которая в противовес им была воинствующим безбожником. Лицемерие как оно есть. Какой смысл в укрощении своей плоти через пост, если поступаешь дурно и говоришь про близкого человека такие вещи? Отсутствие сочувствия не приблизит к царствию божьему даже если поститься каждый день по самому суровому монастырскому уставу. Только андроиды, или ящеры не испытывают сочувствия.

Мне не нравилось, что работал только я и мама, которая постоянно готовила и следила за бабушкой, а он приезжал в «райский уголок», валяться на раскладушке под старой яблоней или сидеть в кресле качалке под раскидистым орехом и писать мемуары. Поливать огород, бегать в магазин за хлебом, носить воду, все приходилось делать мне. Также в это время начинался активный сбор абрикос, и яблок, поздних вишен, чтобы потом приготовить из них варенье, но для этого надо было купить сахар, и заправить в баллон газ. А потом дежурить в летней кухне, где температура поднималась до пятидесяти градусов, чтобы не пригорело варенье, здесь я нес вахту вместе с мамой.

В варке варенья был и положительный момент, это сбор пенки, самого лучшего, что есть в нем, самая же лучшая пенка с вишен, просто божественная, а какой аромат. Одна часть абрикос шла на варенье, а другая на сушку. Яблоки обычно все сушили. На специальные противни выкладывались дольки, и отправлялись на крышу старого сарая. Из-за этого в них постоянно заводились червячки, и приходилось пересыпать содой, что не особо помогало. Когда у соседке созревали груши она делилась с нами и мы запекали их в золе, но дядюшка всегда намеревался все присвоить себе, не поделившись, это мне не нравилось и я просто отбирал из золы столько сколько хотел, но в разумных пределах, он это конечно отмечал, и говорил, что груш стало меньше, но на это я не обращал внимания или отвечал, что ему кажется. Груши получались сморщенными, с запахом дыма, но при этом вкусными, а зимой если они доживали из них варился самый кошерный узвар из всех узваров.

Так проходил июль и в начале августа мы уезжали обратно в город, при все моей нелюбви к даче, было как-то грустно покидать ее, и моих подружек. В эту пору активно созревали фрукты и овощи, и они доставались бабкам и алкоголикам, к пиру присоединялись еще дятлы, воробьи, и мыши. Все, что не взял человек брали животные. Дятлы, например, очень охочи до орехов, они хватают орех помещают его между веток, и выдалбливают ядро, идешь по саду смотришь орех симпатичный поднимаешь, а в нем дырка – сразу видно дятел постарался. Если каким-то чудом удавалось урвать свою законную долю урожая, ее нужно было забирать сразу, ибо если оставит в садовом домике, то погрызут мыши. Одно радовало, что фрукты и орехи росли без нашего вмешательства, и нам оставалось только собирать их при удобном случае.

Август плавно переходил в сентябрь, начиналась школа и уже поездки на дачу не были такими напряженными, как весной и летом. Постепенно холодало, но не как в средней полосе, а по южному, мягко, бабье лето радовало своей паутинкой и уставшим осенним солнцем. Вторая половина дня, предпоследний автобус, полупустой салон, место возле окна, солнце на западной части небосклона, закрытый железнодорожный переезд в ожидании поезда, лай собак, тихий разговор мамы с подругой, что может быть прекраснее, чем переживать момент единения миром, который останется в памяти на всю жизнь. Даже те крохи урожая, что нам оставались, хватало, чтобы поесть и оставить еще на зиму про запас. Вот, например, виноград, очень любили наша соседка самогонщица и воробьи. Созревший, слегка подбитый заморозком он становился еще вкуснее. Кисти были не большие, но их было много. Проблема была в том, что его нужно было правильно подрезать несмотря на то, что Изабелла неприхотливый сорт, но получалось, как получалось. На пару трехлитровых банок домашнего вина собрать удавалось.

Вино получалось настолько сухим, что казалось это вовсе не вино, а августовская степь, с выжженной травой и приправленная вечно дующим восточным ветром. Оно стояло на кухне под столом в трехлитровых банках с натянутыми на горлышки медицинскими перчатками, которые раздувались от газов и были похожи на перевернутые вымя коров. я нырял под стол, снимал импровизированный затвор, обмокал палец в вино и, как искушенный сомелье пробовал. Потом винокурню прикрыли, когда выяснили причину моей активности в том районе, было немного обидно, но не велика потеря.

В августе поспевали яблоки старого сорта “пепин”, небольшие сочные и слегка терпкие на вкус, из которых получался отличнейший сок. Название сорта для меня было схоже с именем отца Карла Великого Пипина Короткого, уж сильно они созвучны. Яблони были старые, в одном даже было дупло, где гнездился дятел. Обычно утром я приезжал в Никольскую и после обеденного перерыва с мешком яблок, закрепленным на тележке, возвращался домой, где их мыл, резал на дольки, и шел гулять. Вечером вместе с мамой на паровой соковарке получали терпкий и густой летний самогон. Зимой открыв банку сока, всплывали в памяти летние приключения, сбор яблок и обратная поездка домой. В одно такое приключение я потерял ключи. А на обратном пути нашел их висящими у водителя под зеркалом висят, а то бы сидел под подъездом с мешком яблок, и ждал, когда мама придет с работы.

Собирать яблоки мне помогала наша соседка Алефтина Федорова, сухощавая, но крепкая старушка неопределенного возраста, тем более мне в то время, все кто был старше казались глубокими стариками. Она была одной из двух старожил на улице, другая была ее подруга и тезка Ляпунова. Дамы были веселые, сидят, бывало, на лавочке перед домом у последней, разговаривают, новости и сплетни последние обсуждают, и как за матерятся друг на друга, Федорова вскочит и побежит домой, а вечером снова идет к Ляпуновой, сериал смотреть на цветном телевизоре. Обе у нас немного воровали, то оставшийся в сарае уголь вычистит одна, то из старого гаража допотопную электроплитку стащит другая, ну и по мелочи овощи с фруктами, но без фанатизма. У Федоровой сад и огород не были обнесены изгородью и так получалось, что в окна мог посмотреть любой, кто зайдет со стороны огорода, меня это пугало и я думал, что наверно страшно так жить, ведь, например зимней темной ночью, когда воет ветер из степи может прийти волк встать на задние лапы и смотреть в окно и видеть, чем занимается бабка. С другой стороны, я себе говорил, а зачем ему это надо, он там в степи зайцев гоняет и зачем ему это? Правильно, не зачем, но, а вдруг захочется, всякое ведь бывает и такого случая исключать нельзя. Сад у нее был небольшой, две груши, ирга, и яблоня, чего не хватало она брала у нас.

Федорова была своеобразной личностью, например свято верила, что мать забеременела ею в двадцатом, а родила в двадцать втором, и никто не мог ее переубедить, что это нереально, такой срок больше, чем у слонов. Но она стояла на своем, что все так и было, как мама ей сказала, и обосновывала такой временной промежуток тем, что время рожать было не подходящим, и ведь же не поспоришь. Одевалась она просто, белый платок или косынка, старая вязанная кофта кирпичного цвета, юбка, чулки, черевички, летом в жару ходила в халате без рукавов, осенью и весной в старом пальто и теплом платке. Балакала и частенько сопровождала рассказ крепким и метким словом, часто это все вместе перемешивалось, но все равно было понятно, что или кого она имела в виду. Чем занималась во время оккупации история умалчивает, после работала в лесхозе. Во время работы в лесхозе она перед домом посадила три пирамидальных тополя, они выросли, и она их спилила. Странная история, но в действиях людей часто отсутствует логика. Перед пенсией некоторое время работала парикмахершей, на пенсии выращивала картошку на продажу, и чтобы не заморачиваться с сбором жуков обрабатывала ее ДДТ, не знаю, насколько он бы эффективен после длительного срока хранения в сарае, но для себя у нее был отведен небольшой участок, где жука она собирала руками. Когда мама забрала бабушку, то некоторое время давала деньги Федоровой, чтобы она кормила нашу собаку, но стоит ли говорить, как она его кормила, потом мама отпустила пса, и он ходил есть на скотобойню, как и большинство бездомных собак.

У Федоровой во дворе возле веранды росла огромная черемуха, которая каждую весну превращалась в огромный сугроб. Когда поспевали ягоды я любил забираться на нее и объедаться до того, что уже не мог жевать, это как с тютиной или семечками если начинаешь есть, то уже не остановится. Жила она скромно, если не сказать бедно, но чисто и аккуратно было у нее в доме, две комнаты, веранда на которой она спала до холодов, печка, старый черно белый телевизор, в комнатах стояли панцирные кровати, идеально застеленные, с подушками накрытыми кружевными накидками, холодильника у нее не было, и светом она старалась не пользоваться, чтобы “не крутить электричество”.

Овощи она хранила в погребе, который был похож на курган, внизу которого находилась погребальная комната, в которую можно было попасть по узкой длинной лестнице, во всяком случае мне так представлялось. Как-то раз зимней ночью слышит Алефтина, что кто-то ходит по дому, шаг сделает постоит и снова шаг сделает и снова пауза, ну и она думает, что вот кто-то зашел к ней и сейчас видимо будет убивать, а дело было в конце девяностых, в начале двухтысячных, шаги то приближались, то снова отдалялись. Лежит и думает, что гад видимо прикидывает, как лучше ее прикончить и одновременно, ходит по комнатам и ищет чем поживится, так всю ночь она и пролежала. Перед утром, не выдержав напряжения она встала и вышла на кухню, а там никого, она пошла на веранду, дверь там была закрыта, и тут снова шлеп, шлеп, за спиной, замерло сердце у старушки, повернулась, а там никого, включила свет, никого, и снова шлеп да шлеп, посмотрела под стол откуда звук бы, а там жаба. Выругалась Алефтина, поймала жабу и посадила в ведро, но выкидывать на мороз не стала, а днем отнесла обратно в подвал, откуда до этого ее вместе с картошкой и принесла.

А через несколько дней у нее ночью вынесли весь погреб. В это же время на юге активным миссионерством занимались свидетели Иеговы, и узнав о ее беде на следующий день они принесли ей продуктов и картошки, но Федорова была бы не Федоровой если бы не послала их туда, где Макар телят не пас. Так на хлебе и воде и прожила до лета.

Муж у нее пил и не дожил до пенсии, как говорили во время войны, он работал на немцев, но репрессии каким-то образом обошли его стороной. Несмотря на то, что Федорова периодически проклинала и материла покойного, но постоянно ходила на кладбище и ухаживала за его могилкой. У них было двое детей, дочь жила в Южном и на лето отправляла своего сына на каникулы к бабушке, звали его Игорь он был старше меня и вечно где то пропадал, с бабкой он не дружил, периодически они дрались, из-за того, что она его не кормила, а он у нее воровал еду. Иногда моя бабушка его подкармливала, так после очередной драки он перестал ездить, а потом как говорила Федорова его посадили за наркотики. Где жил сын не знаю, но закончил институт, работал на заводе, очень редко, но приезжал. После отсидки Игорь уехал к дяде, о дальнейшей их судьбе ничего не известно.

Парализовало Алефтину поздней осенью. Утром почувствовав неладное Ляпунова пошла к Федоровой, дверь была закрыта из трубы дым не шел, Ляпунова позвала соседа, и он взломал дверь, они уже думали, что бабка померла, но она была жива, имела крепкое рукопожатие и сохраняла бодрость духа. Федорова на протяжении все жизни страдала высоким давлением, а тонометра у нее не было, да и пользоваться им она не умела, обычно она ходила к Ляпуновой или к старшей медсестре. Ухаживать за ней было некому, не смотря на наличие близких родственников, поэтому дочь забрала ее к себе, прожила она у дочки не долго и померла, а вслед за ней и сама дочь, как говорили сильно пила. Дом продали сразу же, многодетной семье и когда весной мы приехали на усадьбу то смена соседей сильно бросилась в глаза, заросли терна перед двором были вырублены, черемуха спилена, страшная грязь вокруг и гуси. Черти, ад и гуси, которые Рим спасли, чем они занималась там одному Богу известно. Изменения пришли в уютный мирок, и они мне не нравились, чем-то это было похоже на появление Сарумана в образе Шарки в Шире и его преобразования, но ничего я поделать не мог пришлось принять бытие таким, каким оно стало.

Звали Ляпунову тоже Алефтиной и она была полной противоположностью Федоровой, связывало их только то, что никого кроме них у них не было, дети жили своей жизнью, родственники своей, а бабки своей. Ляпунова любила животных у нее был кот Ветерок и пёс Туман, она им не в чем не отказывала, сама не доест, а питомцев покормит. Отличительной чертой Ляпуновой было то, как она относилась к своим питомцам, пса на цепи не держала, а жил и спал он вместе с ней в доме, и к коту она хорошо относилась, что для сельского мира непривычно и дико. К животным аборигены обычно относятся или безразлично или жестоко и у всех поголовно собаки на цепи сидят, а зимой их отпускают. Бывало, лежит она на кровати телевизор смотрит, пес лежал в ногах, а кот на животе или на голове, она считала, что они ее лечат. Федорова вечно материлась по этому поводу, но потом смирилась, желание смотреть сериал на цветном телевизоре превозмогало.

Внешним видом Ляпунова тоже отличалась от Федоровой, чисто седые волосы, короткая стрижка, чистая речь, но такое же виртуозное владение матерным лексиконом, ходила она летом в тапочках и халате, а осенью и весной в валянных ботинках, халате и овчинной безрукавке, а в холода в пальто. В молодости работала на заводе у моего дедушки, а потом окончила торговый техникум и стала продавцом.

Овдовела Ляпунова давно, на мужа была чем-то обижена и на могилку не ходила, и не приводила ее в порядок. Хотя как сама рассказывала, что в молодости лазила через забор к своему будущему мужу, когда тот спал в саду и на утро его мать удивлялась, что из-под одеяла торчит четыре ноги, а не две. Но все это было в прошлом, а в настоящем, старый дом, не менее старая хозяйка и каждодневные заботы, помогающие пережить ужас бытия одинокого человека. У Алефтины были сын и дочь, он жил где-то на море, она в каком-то басмачстане, из которого сбежала вместе с дочерью в чем были одеты. Общались они редко, на что она сетовала маме, когда мы приезжали и она приходила поболтать, я любил такие моменты, не надо было ничего делать, работа на сорок минут или более была парализована. Матушке моей это не нравилось, но что было делать, не обижать же старушку.

Одним из источников дохода Ляпуновой, кроме пенсии, было самогоноварением. Бизнес высокомаржинальный, но и риски соответствующие. Первая проблема – это конкуренты, которые писали доносы в милицию, и бабке иногда приходилось пряталась от участкового у нас в сарае. Но и она не отставала и писала на них в отместку. Другая опасность, это потребители, которые могли прийти ночью за добавкой в невменяемом состоянии или с претензией к крепости продукта, так как она периодически его бодяжила. Кроме самогоноварения она еще продавала картошку и фрукты. Но это не приносило большого гешефта. Хозяйства у нее не было, кроме пса и кота, первым сдох кот, он был очень старый и в добавок страдал ожирением, пёс тоже был толстый как сарделька, она его постоянно баловала сливочным маслом и в итоге он заработал цирроз. После смерти пса она стала меняться, переругалась со всеми оставшимися родственниками и соседями. В разговорах с мамой она говорила, что чувствует себя одинокой и некому не нужной, мама предлагала ей взять щенка, но она на отрез отказалась, сославшись, что года уже не те и в случае своей смерти он не хотела, чтобы собачка страдала и была беспризорной. Помаявшись еще немного Ляпунова уехала к дочери в Подмосковье, где некоторое время пыталась вести привычный образ жизни, сидела на лавочке возле подъезда и сажала цветы в клумбе. Несколько раз приезжала к родственникам, тосковала, понимала, что совершила ошибку, но было уже поздно. Так сменилось поколение старожил, на их место пришли новые соседи и сразу же стали воровать, но уже по-крупному в отличие от Федоровой и Ляпуновой. Прав был Екклесиаст.

Глава 2

Рядом с Федоровой жили Романенко и всю жизнь они воевали из-за межи, обвиняя друг друга в захвате нескольких сантиметров земли. Вражда была не шуточная на протяжении двух поколений в ход шли унижение чести и умаления достоинства оппонентов, проклятия, матерщина, и размахивание топорами. До драк не доходило, враги корчили устрашающие гримасы строго на своей половине.

Тетя Надя в молодости работала на заводе, потом окончила техникум и стала торговать. По натуре была трудоголиком, держала свиней, выращивала – зелень, капусту, лук, чеснок, картошку, кукурузу, ездила по деревням скупала мясо, занималась всем, что можно было продать с большой выгодой. Муж дядя Паша был матерщинником и ворюгой, и страшно этим гордился. По специальности – электрик, а в душе миллионер. Мечтой всей жизнь было желание в руках подержать миллиончик. В хозяйстве от него мало было проку, работать он не хотел, и вечно жаловался на спину и почки, чтобы поддерживать легенду, в плюс тридцать пять в тени, выходил на огород в вязанной шапочке и шерстяной безрукавки. Но при удобном случае. За фасадом семейного единения скрывалась обида и лютая вражда, как они ругались, с каким надрывом и оборотами, даже на соседней улице было слышно, начинался скандал неожиданно и также неожиданно заканчивался. Маме тетя Надя иногда жаловалась, что периодически он бил ее, она правда тоже себя в обиду не давала, но все же ей было обидно, что она для него все делала, “а он сволочь неблагодарная”, так и жили, как кошка с собакой.

Занесло дядю Пашу в наши края совершенно случайно, его бригада тянула линии электропередач, на танцах встретил тетю Надю, проскочила искра и закоротило, а потом здесь же и заземлился. Все было у них как у людей, два сына и оба дурака. Старший, как полагается окончил школу, техникум, в армии отслужил, женился, родилась дочка, помогал родителям в торговле, но потом его неожиданно посадили, как оказалось за мошенничество. Потом еще два раза, но уже за воровство. После первой отсидки ушла жена, а после третьей он привез с тех мест мадам, отличительной чертой которой было отсутствие передних зубов. Она работала на птицефабрике, потом ушла так как стала качать права, разругалась с коллективом, и стала сидеть дома, время зря не теряла и родила дочку. Он менял работы, нигде долго не задерживался, потом пошел работать сторожем на свиноферму, но там поскандалил с начальством и ушел по собственному. Стал шабашником, в свободное время собирал металл, в летне-осенний сезон фрукты – яблоки, абрикосы, орехи. Приключения старшего сына подорвали здоровье тети Нади, так во время переправы контрабанды, через железную дорогу, на границе она потеряла сознание, и стукнулась головой о рельс, ей не было еще и пятидесяти. Дядя Паша некоторое время держался по инерции, но потом скатился, перестал работать, так как был никудышным торгашом, некоторое время был сторожем на утиной ферме, потом стал воровать, его уволили, он продолжил воровать, но уже, как фрилансер, делал это без фанатизма по мелочи, а вырученные деньги пропивал. Жалости никто к нему не испытывал, да и ненависти тоже, никому он не нужен был. Умер зимой то ли от почек, то ли отравившись водкой, то ли замерзнув, никто выяснять не стал, закопали и забыли. Подержать в руках миллиончик у него так и не получилось – не фартануло.

Младший их сын точно так же, как и старший, закончил школу, отучился в техникуме на механика, отслужил в армии, женился, и занялся бизнесом по ремонту машин. Вроде все как у людей, но гены пальцем не раздавишь, как говорила одна учительница, дурь передается по наследству, конечно я здесь нагнетаю, но от осинки не родятся апельсинки, окружение и пример которое подают эти люди ребенку сделают его себе подобным. Вот и он далеко не ушел от отца и братца несмотря на то, что отношения с ними у были натянутые.

Один случай, связанный с ним, поразил меня до глубины души. Однажды, я вместе с подружками сидели на лавочке, и ничто не предвещало того, что произойдет через несколько мгновений. Возле двора Романенко, паслись гусята, а около забора были сложены доски, вдруг откуда не возьмись появился пес, который видимо сбежал, так как на ошейнике висел обрывок цепи, псина подбежала к гусятам, и тут из-за калитки выскочил младший сын с железным прутом и стал избивать пса, попутно поливая его матерщиной, обвиняя его в том, что как бы он виноват в смерти гусят. Избиваемый страшно вопил и забился под доски, Романенко еще некоторое время орал и пытался выковырять животное из его убежища, потом пыл спал, и зверь ушел. Такую жестокость я видел впервые, потом я спросил его зачем он так бил пса, ведь тот был не причем, он мне что-то пробубнил и на этом разговор был окончен. Животное еще долго скулило, а потом видимо ушел. Гусят же душила ласка, которая жила у нас в старом сарае, но Романенко об этом так никогда и не узнал.

После смерти дяди Паши старшему достался родительский дом, младшему еще при жизни тети Нади помогли построить свой и открыть автомастерскую. После смерти родителей старший с младшим уже не общались и при встречи воротили друг от друга морды. А противостояние Федоровых и Романенко закончилось банально – все умерли, а новое поколение уже огороды не сажало.

За Романенко жила семья моей подружки Анжелы, ее мать работала в аптеке, а отец железнодорожником. Машины у них не было и ездили они на мотороллере. В кузове был сделан ящик-лавка, на котором они забавно тряслись по грунтовке и подскакивали на каменке. Дом был у них большой, ну во всяком случае мне так тогда казалось, пять ступенек вели на веранду оттуда в коридор, а там на кухню и в комнаты.

Во дворе стояла будка с псом, который бегал по натянутой проволоки и приходилась жаться к стенке дома что бы он не цапнул. Напротив дома стояла летняя кухня, состоящая из одной комнаты и печки, которая делила помещение на две части, после шла жилая комната с панцирной кроватью, на которой мы обычно прыгали. В общем ничего примечательного. Задний двор был отгорожен забором с воротами, там был курятник и гараж, далее шел снова забор с калиткой, за которой был туалет и большой огород. Сада у Анжелы не было, что для меня было дико, как можно жить без сада. У Вероники, какой никакой сад был, на заднем дворе, что уже придавало уюта, особенно большая старая яблоня, которая была центром притяжения. На улице возле забора у Анжелы была широкая лавочка, рядом стояла вишни, со ствола которой мы постоянно отколупывали вишневый клей, или как его еще называют камедь, но мы не заморачивались и просто его жевали, от нечего делать и вместо жвачки. По соседству с Анжелой жила Вероника.

Мать ее была фельдшером, папа занимался пчеловодством и имел передвижной павильон, который он, когда зацветала гречиха или подсолнечник, вывозил в поля. Действие обычно походило вечером, приезжал трактор и ночью перевозил пчел на место. У них тоже был мотороллер и, хотя оба дырчика были одинаковыми красными “Муравьями”, но по звуку двигателя можно было отличить, кто едет. Семья Вероники жила в небольшом доме состоящим из двух комнат, но несмотря на это у них был большой аквариум, воздух в которой подавался из автомобильной шины. Кроме аквариумных рыбок, мама Вероники разводила кактусы, которые красиво цвели. Я попросил пасынок кактуса с большими иголками, нашел небольшой горшок, у Раманенко взял песок и посадил. Вырос кактус величиной с кулак, а когда зацвел, я был самым счастливым человеком в тот момент. Цветущий кактус – это нечто, зеленая глянцевая плоть, большие острые иглы, и нежный цветок. Лет через десять он от чего-то засох, наверно его нужно было пересадить, а может по какой-то другой причине.

Игры наши были по-крестьянски просты, вместо денег у нас были листья вишни, вместо тарелок листья лопуха, песочные куличики украшали одуванчиками и ягодами бузины, рыли пещеры в песке и строили домики, играли в куклы и солдатики, когда все надоедало то вбегали друг за другом. В ненастную погоду ходили в гости, у Анжелы и Вероники смотрели мультики, у меня дома дрались подушками листали красочные книжки и лежали на софе. В хорошую погоду лазили по деревьям в саду и строили халабуды за двором в зарослях вишняка, алычи и сирени. За дорогу к пруду нас не пускали и зорко следили чтобы мы сами туда не ходили, поэтому мы переходили от одной горы песка к другой, от одной лавочки к другой, от одного дома к другому и так по кругу.

До школы я жил у бабушки, потому что из детского сад однажды сбежал и больше меня туда не водили. Запомнился мне детсад, дыркой в заборе, через которую я вылез, и пирожками с повидлом, которые я прихватил в столовой перед побегом. После этого я жил безвыездно в деревне. Ссылка для дошкольника, но я не скучал, у меня были Вероника и Анжелика, и друг Василий. В то время такие девичьи имена были популярны из-за иностранных сериалов, а Вася был просто Вася.

Он в основном жил у бабушки, но в отличие от меня не сбегал с детского сада. Родители его жили в городе, папа военный, мама учительница. Бабушка была знахаркой, водила пчел и коз. Когда мне надоедали мои девчата, я брал велосипед и ехал к Василию играть. В их кухне весела громадная репродукция картины Маковского «Дети, бегущие от грозы», там же бабушка принимала страждущих, когда она проводила свои ритуалы было очень интересно и немного страшно, а картина усиливала, так сказать, эффект, и все, кто был в комнате сидели тихо. Меня тоже заговаривала от испуга, полученного мною от ужа, который неожиданно выполз из-под камня и прополз между мной и мамой, страшно было аж жуть. Бабушка Васи читала какие-то молитвы и «Отче наш», капала воск в воду, что-то там высматривала и нашептывала, водила куриным яйцом по голове, и все, потом я как ни в чем не бывало встал и пошел. Ужей и гадюк вроде с тех пор не боюсь, не люблю, но отношусь к ним нейтрально, и вреда им не причиняю. Ибо считаю, что каждая тварь божия исполняет свою роль на мировой сцене, даже всякие паразиты и те нужны. Но все же остается загадкой, повлияло ли на меня ее колдунство?

В основном же я общался с Анжелой и Вероникой, иногда к нам на огонек заходили Женя с Игорем, они жили на другой стороне пруда, и у них была корова, которую они рано утром отгоняли на пастбище, а вечером гнали обратно. Коров в то время было много, но потом их становилось все меньше и меньше, пока совсем не пропали, но от них сохранились тропинки возле прудов в степи, по которым я ходил на рыбалку. Мать Жени и Игоря работала техничкой, в внерабочее время помогала бабкам копать огороды, ходила за хлебом. Отец нигде не работал – шабашил, пил запоями, в алкогольном угаре гонялся за домочадцами с топором, и они, бывало, по несколько дней отсиживались в дубовой роще возле кладбища, так как он по какой-то неведомой причине очень боялся покойников. Насколько я знаю он умер, не дожив до пятидесяти.

Иногда нам разрешали порыбачить на пруду, и я с Анжелой и Вероникой сначала дрались за лучшее место, потом ходили к маме Вероники, и она нас мирила, потом снова шли на рыбалку. Изредко, по настроению, я вытаскивал старый патефон, выбирал пластинку, крутил ручку, и мы танцевали. Частенько любил пугать моих девчат, деревянным муляжом автомата Калашникова, откуда он у меня взялся не помню или от братьев двоюродных или стащил из чей-то песочницы. Когда я с ним выскакивал из зарослей терна, Вероника и Анжела пугались и забавно кричали, а потом с дикими воплями пытались догнать меня и отобрать автомат.

Но вольная жизнь дошкольников в один момент прекратилась, и мы постепенно стали отдалятся друг от друга, поначалу это было не так сильно видно, потому что я с мамой часто приезжал к бабушке до того, как мы ее забрали в город к себе. А ближе к девятому классу наши дороги совсем разошлись. Мы менялись и постепенно уже перестали узнавать друг друга, ты вроде как свой, но при этом чужой, наподобие Шилова. От города до дачи было всего двадцать пять километров. Постепенно расстояние увеличивалось и оказалось, что все в прошлом, где они теперь, где я? А не важно, от этого времени остались теплые воспоминания, которые согревают даже в самые жесткие экзистенциальные метели, теплится огонек в комельке, подпитываемый неисчерпаемым источником жизни. Это я про любовь.

На лето приезжала Маша с братом Антоном, бабушка ласково называла ее Мери. Относился я к ней просто, как к подруге, не более, и так продолжалось достаточно долгое время, уже в средней школе она стала мне интересна, может этому способствовал ее белый сарафан, а может что-то другое, но возникли чувства. По вечерам Верника, Анжелика и Мери сидели на лавочке и болтали. У каждого Печерина должна быть своя княжна, но было одно обстоятельство, я не был Печериным, она не была княжной. В добавок ей нравился другой, Вероника называла его «Бурундучком», парень не испытывал взаимных чувств к Мери, ему нравилась Анжела, а Анжеле я, вот такой любовный треугольник. Мери писала своему возлюбленному записки и постоянно просила кого-то подкинуть их под калитку. Я, недолго думая согласился, но за плату, в виде поцелуя, она, подумав приняла мое предложение. Взяв записку, я отправился к дому персонаже, позвонил в звонок, ко мне вышел “бурундучок”, звали его Коля, мы познакомились, я обрисовал свою проблему, он свою, и заключили джентльменское соглашение. Со своей стороны я обязывался помочь ему установить контакты с Анжелой, а он поможет мне с Мери.