Отсутствие оснований. Опыт странного мышления. Часть I

Противоречия и неразрешимые проблемы

Человеку приходиться жить, жить иногда зная, что его жизнь происходит вместе с неразрешимыми проблемами. Что это за неразрешимые проблемы? Такого достаточно – это и проблема «цельного мировоззрения», и проблема «замкнутости в комнате без дверей». Но это также непреодолимые проблемы старения, смерти, боли, страданий, страстей, желаний, бессмысленности, никчемности. И над всем этим веет СТРАХ, страх человека перед безграничностью, перед неизвестным НИЧТО… И все это сопровождается каким-то постоянным «опытом перед лицом смерти»¹³², и это какое-то постоянное крушение победившего, и отсутствие остановки, и постоянно присутствующее отчаяние в таком присутствии…

При этом в человеке (для или у человека) присутствуют¹³³ противоречия, преодолеть которые он не может, но и преодолев которые, он почему-то перестает быть человеком¹³⁴. Таких противоречий достаточно, а точнее, сам присутствующий и присутствие – это клубок таких противоречий.

Невозможно выявить основные противоречия, их нет, точнее, они все основные. Все присутствие – это сплетение противоречия. Там, где распадается какое-то моно и возникает какая-то мысль, которая порождает другую мысль, а затем… все становится разделенным, все становится противоречием, и противоречие снова находит свое решение в мысли, которая порождает другое, а другое находит свое решение, но снова возникает какое-то следующее состояние…

– Например, человеку, как монаде, противно эксплуатировать (есть), но ему, как пребывающему тут, приходится это делать, то есть встраиваться в цепочку эксплуатации или погибнуть…, и… То есть и противно, и приходится, но если окончательно сказать нет, я не буду – это смерть тут, и любое следование за Св. Бенедиктом и другими – это частичное решение. А если сказать: «плевать на противность», так как это присутствует, тогда, значит, можно отбросить «то, что от монады субъекта», и с вожделением предаться любому поеданию, но такое – это гибель человека и превращение его даже не в животное, а в особого зверя. Поэтому человеку для того чтобы и быть тут, но и снова же оставаться человеком, каким-то образом жить внутри такого противоречия приходится маскировать его, но знать об этом и с этим жить, воспринимая такое, допустим, как результат грехопадения¹³⁵, как наказание за пребывание в этом тут, как наказание за падение из того сюда в это, такое бытие (и «благая жизнь» Сократа или Пелагия не спасают от такого падения). Но если решить, что такое – это не грехопадение, а что-то другое, и «есть другого – это нормально», тогда, возможно, отключается и подключение к тому, откуда приходит ТО, что делает это пребывающее тут существо не просто скотом, а чем-то другим, а именно кем-то специфически адекватным?

– Человек, с одной стороны, включен в субъектию, в субъективность, а с другой стороны, он всегда находится в какой-то особой связи. И, скорее всего, с точки зрения «такой связи», какая-то субъектия – это примитив. И в таком противоречии как-то приходится жить.

– Человек включен в свою конкретность, но он включен и в субъектию, и, с точки зрения его конкретности, какая-то субъектия – это непредметная бесполезность. Но, увы или не увы, субъект – это субъект, и вся среда вокруг него – это нечто субъектное, поэтому можно исключить себя из субъектии, можно даже отказаться защищать свою субъектию, но тогда субъектия других субъектов явится и сделает с этим субъектом все, что ей заблагорассудится.

– Противоречие между должным и желаемым, то есть «должное делать» почти всегда противоречит желаемому или желаемому бездействию, или другим, каким-то разным около ленивым стремлениям… Очень редко долженствование совпадает с каким-то другими приоритетами, то есть тяжело учиться, тяжело вставать, тяжело думать, легче пустить все под откос… и так и жить… Но так жить, жить, отпустив все, не получится или получится, но недолго…

– Противоречие между добром и злом, и что есть это «доброе», а что есть просто нечто плохое, недопустимое? А есть ли какое-то абсолютное зло или добро или есть только конкретное, относительное, какое-то условно доброе, или даже что-то более слабое, какое-то хорошее, нужное, приемлемое… И каждое противоречие противоречит себе и кричит только о себе: тело кричит, что вот хочу это, а ум сообщает, что этого нельзя. А «связь» сообщает, что вот это недопустимо, хотя тело кричит, что это нормально. Субъектия же требует исполнения своих предписаний и объявляет их добром, но «связь» говорит, что убивать других даже на войне за субъектию – это зло… И вот с этими противоречиями, хотя каждое разделенное требует признания своего устава, правил, предписания, аксиом, определений, желаний, требований…, с этим всем противоречивым и взаимоисключающим как-то приходится жить такому тотально-разделенному существу, которое не может определиться с тем, кто и что оно есть, но как-то ведь существует…

– Противоречие между желаемым и возможным. Многое является желаемым, точнее, почти все, что может придумать себе воображение – это не есть возможное тут, и как-то с этим необходимо считаться. И если все же кто-то свихнется и начнет выдавать желаемое за действительное, скорее всего, он перестанет существовать или его возможности будут жестко ограничены.

– Противоречие между зверем и другим. И это не просто противоречие между телом и духом, это глубже. Зверь – это тоже принадлежащее той некоей «духовности», зверь – это не совсем про тело. Зверь – это не субъектность с ее необходимостью включаться в цепочку потребления, в цепочку эксплуатации, в цепочку создания прибавочного продукта, в цепочку охоты, расширения, субъективизации… Зверь – это другое, это запретная тема, это то, что возникло вначале вместе с другим и что живет рядом с ним по соседству, точнее, вместе с ним (в нем), но как? Зверь – это всегда что-то запретное, это какая-то тайна. «Исследование» зверя всегда чревато для того, кто станет на такой путь, потому что требует погружения туда, а это не исследование – это другое, откуда нет возврата. Тот, кто думает, что он сможет контролировать это или использовать в качестве инструмента, возможно, будет удивлен тому, что он сам окажется инструментом кого-то. Когда зверь становится тем, кто явлен, а не скрыт где-то в глубинах, в недрах того доступа, который открыт (но закрыт) у каждого, тогда возникает значительное противоречие, и что с ним делать и как с ним быть – это всегда что-то запретное для размышления. Обуздание зверя, запрет зверю являться в мир тут, из того мира¹³⁶ – это древняя загадка, и «связь» всегда стремится установить или указать на связь с тем другим, точнее, с тем, откуда приходит другой, а то место, откуда приходит зверь, запрещено вначале. Но, возможно, в другие времена все было наоборот? Кто был тогда кем? Сложно сказать, что было там? И как там, в том начале происходило противостояние? Какие перипетии противостояния происходили на заре прорезания этого из того?

– Противоречие между безумием и адекватностью. Всегда приходится балансировать на этой грани, очень сложно понять, что из этого чем является. Человек постоянно находится на грани этого и другого выбора адекватности. И никакая адекватность не обладает никакой адекватностью, мерилом адекватности является этот явленный сейчас, и его неадекватность исчезает вместе с ним.

– Между страхом, испугом, затем полным безразличием и геройством, с другой стороны. Между завистью и великодушием. Между жадностью и безграничным бескорыстием. Весь словарь антонимов – все то, с чем приходится жить.

– Все имеет начало и все имеет конец, но понять и принять такое это какая-то сверхсложность.

– Противоречие между живым и мертвым. Противоречие между живым огнем духа и холодной физикой. Противоречие между живым духом и мертвой материей. Противоречие между живым Богом и холодным, но живым вселенским разумом стоиков (Целое), и в каждом случае такая «живость» может быть объявлена огнем или чем-то другим, но чем?

– Противостояние Августина и Пелагия, Афанасия и Ария. Противоречие между явленым Аристотеля и другим… (Шестов).

– Желание уйти в сон и нежелание уходить. Почему включенность так тяготит? Почему от нее постоянно хочется избавиться? Но одновременно включенный боится избавиться от своей включенности, он боится своего завершения¹³⁷.

…

И над всем этим веет вопрос о том, почему есть эти противоречия? Почему приходится с ними жить? Что есть эти противоречия – это какое-то реальное существование или это просто какие-то состояния? Возможно, нет никаких противоречий, а это какие-то иллюзии…, но какие?

3. Другие вопросы

Гул произошедшего, эхо древних разговоров

Что происходило в те далекие времена, когда рухнул какой-то очередной условно предполагаемый великий век, допустим, какой-то каменный или бронзовый век? И что нам известно о великих сражениях древних веков, каменных веков, до-веков? Что нам известно о трагедии наших далеких предков, о том, что они любили, или ненавидели? Как им жилось в том их мире, что вызывало у них радость, что их печалило, и во что они верили-не-верили?

А что в итоге известно про какие-то темные века человеческой истории, о тысячах таких веков, веков разного странного и непонятного? Что известно о взрослении духа в эти века или не взрослении, а о каком-то его присутствии? И где начало такому, кто был первым, почему он им стал? И как можно говорить об адекватности и о тех основаниях такого первого, что можно о таком предположить? И глубины сознания – это глубины истории или это одно и то же? И как можно с помощью духа проникнуть туда, туда в первое начало, куда, возможно, не проникает никакой свет или туда, где свет давно угас?

Кто может описать историю присутствия духа с каких-то неведомых древнейших времен? Каким может быть такое описание? Как можно в чем-то описанном понять такое происходившее? Возможно ли его понять? А если про это, про все такое нельзя ничего понять, и все произошедшее без остатка пожирает Хронос, то что остается для духа – только какое-то блуждание, какое-то безумие, какое-то вечное беспамятство? И что о таком произошедшем может рассказать какая-то археология? Возможно ли, что любое исследование какого-то «пост» может сказать о том, от чего такое отразилось, и как такое можно адекватно понять? То есть интерпретация – это только интерпретация?

Возможно, некое неявное «эхо» «древних разговоров», «древнего произошедшего» воздействует на происходившее, и это определяет сейчас происходящее? В уме можно удерживать радикальную мысль «об отсутствии достаточных оснований». Но при этом можно представить в каком-то ощущении, что «некие загадочные основания возможно есть», но что это??? Это предразговоры, это тотальное произошедшее, это…? Это какие-то древние события, события взросления духа, события развития духа, события бытия духа? Каждого духа, который дал потомство, а других, тех, кому не повезло, что осталось после них? Что было и есть – различное совокупное, некие истории, некие произошедшие акты… Что осталось после этого, их?

Что это за «особая странность», «странность, как явное представление непредставленного», точнее, это «эхо каких-то древних разговоров», но чем является такое «эхо древних разговоров»? Как мы слышим и понимаем «такое эхо»? И речь идет не просто о каком-то обыденном произошедшем бытии, речь идет о чем-то таком, достаточно плотно сжатом в нечто после какого-то бытия. Но что есть «такое нечто»? Как можно предполагать «такое нечто» или это «какое-то ничто»? И если можно предположить, что «воздействие есть» и возможно «взаимодействие» – это «конкретное нечто».

Но почему-то, увы, «это нечто» невозможно выявить предметным способом, то есть получить о нем археологическое, достоверное знание, поэтому это и «некое ничто». И его, допустим, как «нечто-ничто», можно предположить в качестве бессознательного или, возможно, чего-то другого…

Предположим, что что-то произошло с тем, кто стал человеком сто тысяч лет тому назад или двести тысяч лет тому назад, или…? И это все, что происходило с неким родом и с человеческим родом затем, как-то отразилось в тех, кто есть сегодня. И что есть такое отражение? Как это произошедшее отразилось в мышлении и что там можно обнаружить об этом? И если прямого доступа к до-мышлению нет, а есть только вот эти какие-то выявленные остывшие формы. Прочтение, улавливание этого произошедшего вот этим определенным образом – это и есть, возможно, вот это явленное мышление …Экхарта, Бёме,… ну и Гёте… и других, и что стоит за этим явленным? Что прорывается через них оттуда? И что такое «прямая связь с до-мышлением» или с «тем, что находится даже за до-мышлением»?

Итак, что такое «Фауст» Гёте, что такое «Мастер и Маргарита» Булгакова, а также, возможно, и «Божественная комедия» Данте, ну и многое другое, что-то из Бодлера, Лотреамона, Лавкрафта? Или о чем говорили мистики из какого-то другого лагеря (…), лагерей (…)? Все это, все их уже явленное мышление – это примитивные мистификации? Что пытались понять, что пытались продумать и что «вскрыли» те, кто создал «такое мышление», а затем его зафиксировал в виде «особой нотной тетради», которую можно проигрывать и проигрывать?

Возможно, с человеком (или?) что-то происходило, происходило с каких-то очень древних времен и происходит и сейчас, а затем будет происходить и дальше, дальше…, пока не произойдет¹³⁸ – и это какая-то целая загадка.

Но как показать такую загадку в целом? Как о ней сказать сразу и окончательно? Как ее действительно увидеть, прозреть и, возможно, ужаснуться, а затем отвернуться, увидев там нечто очень странное, или…? Или, наоборот, удивиться, восхититься и решить продолжить путь? «Путь» «к …»? И как «понять это противоречие» между теми, кто «хочет продолжать», и теми, кто считает, что «пора заканчивать»? И «чем является» «такое противоречие» для всего, что происходит сейчас с каждым?

Конечно, какие-то очередные мещане, склонные к упрощенному мистицизму, всегда ищут в таких особых тетрадях какую-то скрытую мещанскую тайну, которая позволила бы им чувствовать себя причастными к чему-то запретному, сокрытому. Но, возможно, на самом деле даже те, кто изобразил этот слепок понимания, то есть изложил таким конкретным образом эту тайну, даже создатели такого (возможно) не могут понять «что это?», и «что есть на самом деле эта тайна?», и «чем является это явленное им или ими изображенное?»

То есть это такой вот «гимн о происходящем произошедшем», «он звучит»¹³⁹, но «что значит»¹⁴⁰ это звучание? Что можно услышать, прислушавшись к этому гимну? И имея «чем» слышать «это», его можно каким-то образом записать, но «что говорит это записанное» «о том звуке гимна», который «постоянно звучит в ушах»¹⁴¹ тех, кто тут присутствует? Этот гимн – это не только неслышимый звук происходящего¹⁴², это и что-то другое, но что? И каждый, кто способен слышать такое неслышимое, замечать такую музыку, прислушиваясь к тому, что-то может зафиксировать… И что затем, после срывается со страниц этих записанных «тетрадей о шуме неслышимого происходящего»? Что слышит тот, кто улавливает звук гимна, срывающийся со страниц такого? Или звук гимна – это какой-то гул произошедшего-происходящего, а тетрадь – это примитивно-вырванная из него мелодия.

Что-то о Гурджиеве

Философия Нового и Новейшего времени абсолютно игнорирует тело и телесность, замечая только разум, ум… мышление. Но мышление никогда не в ни где, оно всегда происходит вместе с тем, что можно определить как телесность. Такое взаимодействие было замечено еще в глубокой древности, и как оно было понято тогда – это, конечно же, как всегда нечто не совсем понятное, но скорее всего, такая практика – это достаточно древняя традиция, и что-то о таком можно узнать при изучении данных прошлых веков о различных, так сказать, варварских народах.

Тут, конечно же, можно говорить о такой области воздействия на тело, то есть и на «дух» через препараты и всякое подобное. Тут можно заметить, что с древности существуют практики поста, то есть воздействие на тело, а затем на некий «дух» с помощью каких-то практик воздействия через поступление каких-то, так сказать, «элементов». Но кроме пищи, тут также могут быть практики воздействия на тело, а затем на ум через дыхание, и какие-то упражнения. Какая-то известная практика выражения такого воздействия находит свою реализацию в восточной йоге¹⁴³, и в чем-то похожем другом, каком-то неизвестном…

Конечно, можно утверждать то, что практика воздействия на ум-мышление-дух – это бесполезность, это нечто очень слабое. Но исключить такую практику невозможно, каждый присутствующий может обнаружить ее присутствие. А отсутствие такой практики позволяет заметить отсутствие присутствующего в этой реальности для других в качестве телесности. То есть мысли о возможности чистого духа, чистого мышления, того, что может игнорировать «носитель» – такие мысли могут быть.

Но тут нужно заметить также, что это присутствующее может быть понято не так упрощенно, а несколько иначе, то есть определенное осознание «разницы мысли и происходящего» позволяет предположить, что телесность – это нечто более загадочное, нежели понимание его в качестве физического тела, выделенного из тотального происходящего. То есть все это тотальное происходящее, и тело, как бесконечно включенная в него часть – это все нечто загадочное и непонятное для мышления. И у мышления об этом может быть разное мышление, и чистое, и очень телесное, но только мышление? И в таком контексте взаимодействие тела и мышления – это тоже нечто непонятное.

Так вот, выяснение этой непонятности и практики такого взаимодействия – это то, чем, интересовался Гурджиев. Его танцы, его техники дыханий, его изучение Востока, а затем и попытка с помощью такого понять «дух» – это то, «в чем» прошла его жизнь. Единственным упущением является отсутствие «известных результатов» таких исканий. То есть весь полученный опыт, все взятое с Востока и развитое кружком Гурджиева – это все фактически утрачено… И обнаруживается только явленная часть, а о его неявленной части (практиках услышивания) почти ничего не известно.

Конечно, в таком же смысле можно говорить о таком выделенном мышлении, как психология, которая игнорирует некое чистое мышление и всегда интересуется неким телесным. Сюда также можно отнести различные медицинские знания: неврологию, психофизиологию, невропатологию и так далее и различные оздоровительные медицинские практики. Сюда же – различные профессиональные гимнастики. В таком смысле можно говорить и о воинской подготовке или какой-то спецподготовке.

Но все это представленное игнорирует все то, зачем такие практики были созданы в древности. Выздоровление, оздоровление, обучение стойкости, обучение каким-то приемам или приведение ума в порядок, в какую-то достаточность, ясность, нормальность, здравость – это все побочный эффект таких практик и таких знаний.

Возможно, что основная цель таких практик – это поиски выявления некоей связи мышления (ума, духа) и тела, а также поиск возможности воздействия на дух через тело, воздействия, позволяющего каким-то образом понять «чистый» дух, а через него и того, что находится за ним, то есть проникновения туда, на родину духа, а через это – обратное понимание всего того, что происходит сейчас тут. То есть воздействие на тело имело задачей привести дух в состояние, которое бы позволило получить какие-то практические знания-состояния для какого-то развития духа в каком-то не совсем понятном направлении.

Конец первой части