Отсутствие оснований. Опыт странного мышления. Часть I

Обыденное мышление

²⁶

, позитивистская вульгаризация философии и банальности, выдаваемые в качестве философии

Что такое обыденное мышление²⁷? Обыденное мышление – это способность понимать все обыденно, то есть «конкретно и понятно». Такое мышление «не познает мир, как он есть»²⁸, оно «просто это знает» через то, что оно знает «что мир есть», «как он есть». И то, «что в нем есть» – это для обыденного мышления присутствует как существующее и понятное.

– Обыденное мышление умеет сомневаться, оно умеет многое. Но такое сомнение будет особым, оно никогда не будет приближаться к порогу «разговора о шизофрении».

– Предположим, что такое²⁹ обыденное мышление есть! И предположим, что с таких позиций прочтение любых необыденных рассказов превращает их в обыденность, конкретность и пошлость.

– Обыденность точно знает, «что есть» и «как оно есть» – это различные «предметы» обыденного мира. Целокупная «обыденная практика» обывателя, включенность в эту практику, обдумывание этой практики, соотнесение всего с этой практикой…

– Обыденное мышление может пребывать также в формате какого-то милого слабоумия или какого-то экзальтированного обыденного мышления, оно может быть таким себе уютным удивлением.

– Все остальное, что как-то выходит за такое, предъявляя такому вопросы, вызывает у обыденного мышления злобу и отрицание. Любое напряжение, любое сосредоточение, любой заплыв за буйки.

– Обыденное мышление может быть (называться) и философским, и научным, и политическим, и каким угодно… Оно может себя называть как угодно, даже определять себя в виде какого-то учения, знания, доктрины…

– Эзотеризм – это тоже обыденное мышление, его крайняя форма, такая же обыденная форма, как и позитивное научное мышление о мире или, допустим, любой атеизм…

– Обыденное мышление – это ясный определизм определений.

– Обыденное мышление все обращает в пользу и полезность… какую-то терапевтию³⁰…

– Обыденное мышление может соглашаться с тем, что оно готово признать, что оно что-то не знает как понятный ему предмет, но оно не готово признать, что это имеет какое-то значение для него. То есть «практичность» обывателя всегда будет выше той или иной шизофрении…

Есть ли необходимость разобрать такое (практическое) мышление? Объяснить, понять, стать им… Изменить его и сделать его другим? Скорее всего, необходимо просто констатировать, что возможно такое есть! И такое приходится учитывать. Знать об этом.

Нужно ли вступать в дискуссию с таким мышлением? Доказывать ему важность другого мышления, его полезность? Можно ли «вылечить» обыденное мышление? Нет, никак. А зачем? Сам ответ на такой вопрос «зачем?» превращает другое мышление в обыденное, в отрицательную конкретность.

Почему обыденное мышление заблуждается в своей практичности, конкретности? Проблема, о которой не знает обыденное мышление, заключается в том, что «ничто не дано никакому мышлению в качестве положительной конкретности». Все, с чем имеет дело обыденное мышление – это тоже какая-то шизофрения, но уже ставшая для обыденного мышления «чем-то конкретным». И такая конкретность – это очередная обыденная иллюзия.

Противостоит ли обыденному мышлению, которое мнит себя как конкретность, практичность, полезность, некая абстрактность, теоретичность, посюсторонность… Ни в коем случае. Различение мышления на конкретное-практичное и какое-то другое – это и есть показатель обыденности. Не бывает мышления и другого мышления, все мышление – это только мышление³¹. Единственно, что есть мышление, которое отрицает себя как мышление и видит в себе какое-то основательное, практичное, предметное, научное, медицинское, действительное, физическое, а не мышление, не замечая того, что оно тоже происходит только как мышление… И такое непонимание и является показателем определенного слабоумия. Такое и предполагает некое тождество между каким-то слабоумием и обыденным мышлением. И такое мышление, которое отрицает себя в качестве мышления (и одновременно другое, считающее себя только мышлением), оно определенно не знает себя в качестве мышления, но при этом остается только им по сути.

Обыденное мышление всегда подключено к какому-то мифу, какому-то «миру», языку, знанию, традиции, конструкции, опыту… то есть в итоге к какой-то, но уже ставшей шизофрении³². И отсюда обыденное мышление может сделать вывод, что «это что-то значит» и что «это конкретно значит, что», но, увы, и тут надо остановить его, сообщив ему, что «это ничего не значит!», кроме того, «что оно значит», и если это непонятно, тогда это непонятно, и не более того.

Обыденное мышление может приобретать форму какой-то позитивности или даже научной позитивности. Что такое позитивистская, материалистическая… вульгаризация философии?

– Обыденное и позитивистское сознание вроде как бы знает, как все есть. Но есть вещи, способные вызвать удивление даже у всезнающего ума, включенного в «постоянную, позитивную, конкретную, обычную реальность».

– Все прекрасно знают, что «есть время», но попробуйте понять, «что есть знание об этом времени»? Предъявите предмет «время». Покажите свойство «время». Найдите в своей обыденной реальности что-то, что будет соответствовать этому «времени». У нас нет рецептора, который бы позволил ощущать «время». Время – это загадка. Время – это «выдумка», но ничто так не реально, как «время».

– Понятие «история» – что это? Реальность истории…? «История» – это слово. Подобное касается и пространства, материи, и цвета вообще, и человека вообще, и мира вообще… Старый спор номиналистов и реалистов о существовании неизвестен такому обыденному уму.

– Возьмите любое слово, например, «владение» или «закон», или… Вот – оно есть? И как оно есть? Если оно есть, а я действительный реалист, то есть я знаю только то, что могу эмпирически определить. Так, вслед за позитивным сознанием давайте последуем в мир реальных, действительных, видимых предметов и обнаружим там вещь «владение»… После поисков вдруг окажется, что такого предмета нет! Как и остальных похожих слов… Тогда вслед за более изощренными представителями позитивных реалистов, можно сказать, что да!, «владение» не есть предмет, а это на самом деле ПОНЯТИЕЕ…еееее…, и? То есть это нечто, что можно выявить из каких-то обобщений многих предметов в качестве их свойства. Например, мысль «о законе тяготения» возникает из обобщения всех фактов падения предметов, что явно говорит о том, что такое свойство «сообщает о законе», но, скорее всего, Ньютон или Гейзенберг и даже, возможно, Бертран Рассел были бы против такой трактовки данного вопроса. Или, например, «мысль о времени» возникает в качестве обобщения от многих происходящих действий. Проводим параллель с мыслью «владение» и окажется, что это тоже иллюзия. После этого можно предположить, что мысль «владение» возникает в качестве фи-феномена, и… или?

– Существует очередное, одно из многих пониманий «мира», которое ощущает себя неким «последним взглядом на мир» – это представление о сущем, как об окончательно данном в схемах, которые выдаются как тождество происходящему. Представители такого «мышления» думают, что за актом не существует другого. Их «мир» практичен и конечен. Он определен и опредмечен, но на самом деле такого мира нет – это вымысел.

– Что есть наше знание о мире? Можно утверждать, что «мир» – это только мысль. Действительно, в видимой практике нет никакого мира. Есть только небольшой, видимый глазами горизонт видимого, и предметов, и свойств, и всего этого видимого-понимаемого через мышление, через так называемые понятия, идеи… И ни одна теория не является последней теорией³³. То есть, возможно, что все происходящее – это загадка, а иначе зачем наука пытается нечто разгадать, если все и так уже понятно через некую уже известную «диалектическую теорию»? Возможно, схема, позволяющая объяснить такую загадку, в чем-то верна, но только как схема, которая позволяет в упрощенном формате описать мир. Но мир-происходящее всегда больше, чем этот конструкт-о-мире. И тут всегда можно задуматься над ницшеанским противопоставлением Диониса и Аполлона, а также трогающихся умом финансовых аналитиков³⁴ поверивших в то, что «их схемы» – это то же самое, что и «происходящее»³⁵, но когда происходящее начинает двигаться куда-то туда, куда ему очередной раз вздумается, то что тогда? Крах, кризис, катастрофа?

– Конечно же, в таком смысле можно начать утверждать, что да! Я понял! Я обманут! Обыденное или позитивистское мышление – это ничто! Ничего нет! Нет ни времени, ни государства, ни мира, ни науки, ни человека… Но, скорее всего, что-то «есть» только как мысль, но и не только. Но как существует мысль и другое – это уже следующий вопрос, а точнее, это та загадка, которая и вызывает удивление. Сложно понять, как существует нечто как мысль, но мы сами существуем как мысль, при этом нас полностью устраивает такое существование, и другое нам неизвестно, или известно? Но почему все, что произносится как «известно» – это мысль? И тут можно двинуться в сторону Беркли и дойти до крайних пределов такого мышления, но все же, как бы кому-то не хотелось, любые мысли и любые фантазии, они ограничены чем-то большим, чем-то происходящим, которое значительнее всего, значительнее разного, в том числе и мыслимого. И такое происходящее, оно даже значительнее всех упрощений о том, что есть мыслимое и протяженное, субстанция и атрибуты, материя и мысль…, субъективный идеализм, объективный идеализм и правильный материализм… и так далее. Всегда можно заметить и видимый горизонт, и мыслимый горизонт, и, возможно, предположить, что есть и другие горизонты, и не горизонты, и что-то совершенно непонятное…

Также существует сумма обывательской банальности, понимаемой в качестве «философии». Такими неосмысленными и нефилософскими вопросами являются такие, как: «В чем смысл жизни?», «Какие вещи хороши, а какие таковыми не являются?». Но действительная философия не занимается таковым. Философия – это плод странного безделия в формате крайне-напряженного «мышления о шизофрении», но это не банальность. Конечно, философия плодовита и как способ удивления, вопрошания, сомнения, размышления, молчания… Но мышление (духовное напряжение) – это не глупость. Действительно, можно задаваться вопросом: «А в чем смысл жизни?». И можно, опять же, выдать ответом какую-то банальность… или какую-то умность, научность, формальность…, но все это незначительность. Но зачем нам такой вопрос? Какой мы хотим получить ответ? А есть ли такой вопрос? Вопрос ли это? Что нам дает ответ на этот вопрос? Вот это уже есть «мышление о мышлении»³⁶.

Присутствует также вульгаризация философии через какое-то эзотерическое «философское» учение или какую-то «жизненную» модель, практику. Это может быть даже вульгаризация через какое-то учение, через какое-то «тайное учение». Может быть, вульгаризация через некие практики НЛП и другое…

Обнаружение мышления и особого мышления

Но, представим себе, что еще в глубокой древности, в каком-то Древнем Египте, в междуречье Тигра и Евфрата и в других каких-то неизвестных местах и, возможно, временах, там где возникал какой-то слой тех, или даже просто те³⁷, кто мог быть занят каким-то духовным (интеллектуальным) созерцанием. Такой слой занятых «чистым мышлением»³⁸ замечал наличие какого-то…, но чего? Допустим чего-то, ну…, возможно, понятого в качестве «мышления»³⁹, и такое обнаруженное «мышление»⁴⁰ было значительным открытием (или выдумкой?), которая влекла за собой многое, множество различных открытий и изобретений⁴¹.

И если «мышление» и какое-то «всеобщее мышление», предположительно-присутствующее у каждого – это открытие, то последующие за этим (и вместе с ним) различные мыслительные, мышленческие – логические, математические, геометрические, лингвистические, физические, поведенческие… открытия-изобретения-планы-решения – это все было обнаружено после или вместе, но что это?

После этого или вместе с этим, возможно, были изобретены различные вещи, например, математическое мышление и запись, какая-то запись языка и многое другое, какие-то вещи, способы, предметы, системы, методы… Сложные системы ведения хозяйства, системы управления каким-то производством, перемещением, хранением, управлением… Но все это, все какое-то практическое мышление всегда возвращалось назад, к своему началу, к той тайне, от которой воспроизвелось все остальное, то есть к «мышлению».

И что есть это «мышление»⁴²? Может быть, это некий дар богов – это, конечно же, неизвестность. Но то, что это нечто незримое и обнаруживаемое через определимое в словах и другом конкретном – это факт, но что это вообще, как понять это? Это «мышление» – это всеобщее обнаруживаемое или это какая-то частность, или, возможно, это какой-то всеобщий источник, к которому происходит всеобщее подключение? То есть мышление⁴³ ограничено в отдельном теле или оно как-то не телесно, над телесно, вне телесно? Или «мышление» – это иллюзия, выдумка, его нет, а есть некая длительность, телесная жизнь, и в ней нечто выделяется в качестве мышления?

Но в итоге вопросы не будут разрешаться, они будут нарастать, и простое обывательское представление, и какой-то примитивный сенсуализм, а затем эмпиризм, а после и рационализм – все это по мере нарастания вопросов будет становиться неинтересным, каким-то упрощением, которое не позволит двинуться дальше. При этом это ни в коей мере не требует признания необходимым работать с какой-то примитивной эзотерикой.

Что такое философия?

Что такое философия? Это значительно-загадочное или даже бесполезное слово. Его, конечно, можно подвергнуть этимологии. Долго разглядывать. Можно провести над ним какой-либо вид анализа (разутюжить, расчленить, раздавить, подвергнуть какой-либо экзекуции). Философ-ииииии-яяя. Люба-мудрия или не-мудрия, а мудрено. Но в итоге это ничего не даст. Дело в том, что тут может быть любое другое слово, например, «абракадабра». Но суть дела не в этом.

Ну еще можно смело и уверенно сказать, что тут дело не в слове, а в его содержании! Ура! Эврика! Хотя… Эка удивил. И что? Ну в содержании, и что? Раскроем его! Философия – это (а дальше сумма бормотаний про это – откроем любой учебник об-философии). Возможно, философия – кто-то, а не это? То есть, это мыслитель, его мысли, его жизнь. Слово «Х», обозначающее все «это кто-то» могло быть любым. Но загадкой является, почему «этот кто-то» отличается от другого такого же «кто-то». Просто у всех у нас есть мысли. Как понять, чем мысли отличаются от мыслей философов?

Предположим, как возникла философия. Не как-то там…, а по-другому. Нарисуем упрощенный сюжет. Кто-то имел «чем и когда» обращаться в языке (мышлении). Он этим языком (мышлением) пользовал. И заметил одну «странность», а затем и многие. И попытки упорядочить в целое эти странности создавали систему-схему странностей. Ее можно было посмотреть, заметить через нее другие странности и предположить другую систему для выявления следующих странностей (при этом у каждого мыслителя была своя схема и выявления странностей, и их упорядочивания). При выявлении странности возникает удивление. И странность, замеченная в языке (мышлении), может быть замечена и в ином, и все таким образом становится странным, требует завершения в акте понимания, и такой акт в целом превращается в мета-систему конкретного мыслителя. Умение или обладание этим странным видом мышления (не абстрактным, не рациональным, не даже философским в негативном смысле, не…, а конкретно странным) и стало тем, что греки определили в качестве некоей философии с одной стороны, и «состоянием» – с другой стороны, и тут можно «услышать» несколько слоев:

– чтение-изучение текстов;

– разговоры о каких-то учениях (история философии), сюда и выявление связей, и многое другое;

– вскрытие странностей, когда возникает умение «замечать» проскакивающие неадекватности;

– состояния;

– последующие разговоры о состояниях и, возможно, иногда их запись.

И эта странность стала даже определенным инструментом, с помощью которого греки научились «трогать» разное и воспроизводить особые мысли, которые затем стали обретать определенную словесную метку, и так далее: математика, логика, политика, война, искусство, физика… и другие какие-то «собрания особых мыслей» об «особо происходящем», и что из этого раньше – это тоже сверхсложный вопрос.

Возможно, философия – это отсутствие мудрости. У каждого есть своя мудрость, у философа ее нет. Он думает над чужой мудростью и в итоге может додуматься до какой-то, но это уже не будет тем, что есть философия как первый акт.

И, возможно, нет философии Мамардашвили, Пятигорского или Гегеля, любой философский опыт – это всегда какое-то обращение к трансцендентному, это всегда взаимодействие с ним. С тем общим источником, который возможно всеобщ⁴⁴ для всех. Поэтому утверждение о существовании какой-то «философской системы» – это какое-то упрощение, и проще понимать такое, в качестве присутствия какого-то конкретного опыта обращения к Источнику (колодцу), который затем можно рассматривать в виде уже данной конкретности, в качестве какого-то уже застывшего опыта мышления или опыта обращения. Но это всегда уже пост мышление, мышление о застывшем куске лавы, мышление о памятнике мысли, но это не та мысль в ее первоначальном виде. И само по себе такое первоначальное мышление, когда оно происходит – это какое-то извержение горячей магмы мысли из неведомого источника. Поэтому «любое пост» – это какая-то трактовка, которая не всегда может проникнуть в те разворачивающиеся оттенки извержения.

«Все люди – философы»⁴⁵. В одном из диалогов Платона есть рассуждение Сократа о том, чем является философия и кто такой философ. Суть его примерно в следующем: у всех есть своя мудрость, у того, кто правит, у кораблестроителя, у портного. Все знают свое занятие, и все включены в бытие. У них у всех есть свое предназначение. Но у философа нет мудрости, он пытается понять, что такое мудрость, но что это определенно – он не знает. Он изучает мудрость других, но своей у него нет. У него нет учения. Нет знания. Нет как быть, что делать. У него нет последних ответов, а есть только искания. Если для всех все определено и задано, для них есть понятность бытия, то для философа – все загадка, все скрыто и неопределенно. Это и раздражает других, они видят в таком вопрошайке бездельника или человека без определенного занятия. Того, кто ничего не может дать, не может выдать никакую мудрость. Он не может научить печь хлеб, воевать с другими, взымать налоги, ловить рыбу, поклоняться богу. Он тот, кто никак не включен через мудрость, занятие, знание, умение, роль, он в таком смысле антисоциален, революционер или даже какой-то особо исключенный. То есть философ – это внесубъектный субъект, который своими вопросами может создать проблемы для субъекта. Он своими вопросами возбуждает умы, нарушает порядок определенности и навевает на всех неопределенность, что, по мнению тех, кто до мозга костей определен, – большая опасность. Мудрецы ненавидят философов. У мудрецов⁴⁶ есть мудрость, они ей служат, ее предлагают другим. А философы – это те, кто как бы любят мудрость, но толку! У них ее нет и научиться мудрости (какой-либо) у таких любителей невозможно.

В таком смысле философия в своей немудрости, в несмысленности близка с различными антисоциальными учениями, поэтому иногда возникает путаница и предположение, что такое – это тоже некая форма философии. Иногда всякие падшие, выбывшие из бытия, потерянные для себя и других пытаются изображать из себя каких-то философов, находя себе оправдание и место через свою антисоциальность в социуме, но это заблуждение. И выбывшие, и падшие – это именно такие, это не те, кто пытаются «вспомнить», а это те, кто окунулся в бессмысленность, потеряв всякую причину быть. Они не нашли себе цель, перестали бороться, но при этом кто в этом виноват – это уже другой вопрос. Но не все «почти выбывшие из бытия» обладают такой отрицательной коннотацией. Часто невключенность может быть сознательным отрешением для чего-то другого, а иногда это может быть какой-то случайностью или это связано с какой-то физической проблемой. Но философия – это не это, не отрешенность и не бегство от бытия, наоборот, это именно включенность, но другая, нежели как через мудрость, через «я знаю».

Философ – это не выбывший, это не беспредметный мечтатель, живущий за гранью бытия, наоборот, он по-особому включен в бытие, но в отличие от других он пытается не следовать, а услышать этот голос бытия, для него это все тотальная загадка, тайна, а не обычная определенность. И философия⁴⁷ – это установка бытия, позволяющая устойчиво жить в таком странном состоянии. И такое присутствие не является уникальным событием, выходящим за границы состояний человека, скорее всего, такое состояние внутренне присуще всем. Часто возникает точная остановка такого или выделение такого состояния, или выделение этой тотальной неопределенности в нечто присутствующее, в какую-то длительность… Например, в Древней Греции такое состояние не только точно установили, но также и перестали преследовать, прекратили считать болезнью и лечить. И, конечно же, мудрецы всегда против таких ощущений у «граждан», так как неопределенное разглядывание определенности меняет бытие, бытие перестает быть установленным, понятным, предсказанным, оно становится зыбким, бессмысленным и загадочным, а в итоге видимость бытия становится туманной, и при дальнейшей фокусировке на нем оно приобретает новое понимание, и определенность снова становится такой же, но уже другой… А как же установленные определенности, адекватности? Вот в этом, в таком и суть той цивилизации, что возникла на базе такой массовой греческой болезни. И жить зная, что есть загадка, неопределенность – это достижение философии греков (также как противоположное такому – аристотелизм). Но, скорее всего, присутствуют и другие способы фиксации состояния неопределенного разглядывания определенности.

Суть в том, что именно такое отношение к мудрости, а точнее, такая установка, при которой присутствие загадки становится нормой для ума – это и есть суть, ставшая стержнем греко-римской, а затем и будущей христианской цивилизации. С таким состоянием всегда пытались бороться, его пытались сделать мудрым (Аристотель, Аквинский, Гегель), затем особо-критичным (Бэкон, Декарт, Юнг, Кант), после позитинонаучным (Конт, Спенсер), затем определенным (Рассел, Витгенштейн), то есть каким-то окончательным учением о явленном мышлении. Но в какой-то момент все опять выходит из-под контроля (Августин (Лютер), Кьеркегор, Достоевский, Бердяев, Шестов, Хайдеггер, Камю).

И «все люди – философы» именно потому, что у каждого есть возможность оказываться в этой неопределенной определенности. Каждый ум охватывает такое состояние, хочет он того или нет. Но, возможно, особенность некоторых позволяет пребывать в нем особым образом. Такое состояние влечет за собой и сомнение, и бессмысленность, и другое. При этом есть и способы ухода от этого, и через молитву, и через решение, явленное мышление, гипотезу, теорию, мудрость, смерть. И наследие греков – это именно установка, определение, фиксация присутствия такого состояния духа, и последующая борьба с ним.

Предположительно Сократ считал, что записывать такое состояние, описывать его – это создание какой-то определенности, или производство конкретной мудрости. А чистота философии состоит не в том, чтобы создавать определенность, а это «бытие», при котором присутствует включенность в такую неопределенность, то есть это отсутствие собственной мудрости⁴⁸. И такое «записанное» состояние духа – это уже определенность какого-то порядка, это учение, знание, мудрость, конечно же – мудрость философская, но это уже не та первая философия, не то чистое состояние, а это уже нечто потерявшее свою живость и ставшее какой-то мертвой определенностью. Но такова традиция после Платона, что каждый философ все же соглашается в итоге на существование такого вреда, на присутствующую необходимость омертвления своего бытия через его фиксацию. Конечно, такая философская мудрость может быть использована как учение, и она может изменять многое. Но это уже не то, что присутствует, когда оно происходит. Можно предположить, что Платон, записывая такое в виде диалога, пытался создать наименьшую форму омертвления неопределенности, но все же избежать такового невозможно.

– Но почему невозможно избежать омертвления через запись? Дело в том, что состояние духа – это скрытое состояние (неявленная духовная деятельность), и оно присутствует как нечто неуловимое. И записать состояние можно, но это уже не само состояние – это его последствия, нечто опредмеченное в виде формального мышления (явленного мышления). Конечно, кто-то, разглядывая такую записанную мертвость, может войти в состояние (и прикоснуться к тому, в него), а кто-то нет. Такое состояние не может длиться, оно есть, а затем его нет, но передать или показать его невозможно. В нем можно оказаться и даже записать нечто после, но это, опять же, уже не то, как это было…

Зафиксировав такое неуловимое состояние после, его можно искать, искать в основании всего, в основании любого поиска тогда, когда отбрасывается какая-либо определенность. Отсюда основание наук… Отсюда основание многих исканий… Отсюда, возможно, мощные толчки развития у наследников греко-римской цивилизации… Отсюда, предположительно, многое невозможное становится возможным… Отсюда сверхмощные волны поиска неизведанного или цивилизация интеллектуальных кочевников-искателей в безбрежной неопределенности…

Неправильно говорить, что учение Платона – это нечто конкретное. Явно невозможно предъявить «учение Платона». Платон пропустил через себя определенное понимание, а затем возникло какое-то после, зафиксированное на письме. Такие мысли не являются чем-то кроме, как тем, что можно проиграть через свой ум. То есть это определенная мысленная музыка, ни больше ни меньше.

Поэтому так сложно, точнее, невозможно изучать философию в качестве какой-то мудрости. То есть, например:

– в определенном порядке последовательно расставлять одну за другой страницы трудов различных философов;

– или, возможно, выдать какое-то «определение что…»;

– или например, предложить «формулу философии Платона», показать «схему учения Платона о пещере…»;

– или, допустим, предложить классификацию ушедших философов, их учений, выдавая все такое в качестве научения философией.

Конечно, все вышеописанное можно осуществлять, интеллект все такое умеет производить, фиксировать, но чем на самом деле являются такие мысли? Сумма такого – что это? То есть мысли Платона для меня возникают только после того, как я пропускаю через себя нечто прочитанное, и тут открытым является вопрос и перевода, и понимания раздельно существующих умов.

– В таком представлении сложно осознать такие вещи, как «философии Индии или Китая». Если предположить, что это «определенные учения о…», то есть определенные мудрости, тогда это не существует как первая философия, и такое – это не философия в некоем сократовском определении?

– А что такое диалектика? Если философия – это отсутствие мудрости, тогда диалог, диалектика и другое – это способ остаться над схваткой? Способ, метод, позволяющий уходить от необходимости стать-быть мудрецом? А различные синтез, тезис, антитезис – это всего лишь операции интеллекта?

– Существует ли политическая, религиозная или иная философии? Если это та же странность, выявляемая при рассмотрение разного, но это разное в определенном смысле выявляется как политическая, религиозная или иная мысль, и только в таком смысле можно говорить о такой-то философии. В чем же ошибка?

– Часто говорят о какой-то политической или, допустим, религиозной философии как о каком-то учении.

– Но философия – это не учение, и если первая философия становится учением, доктриной, системой смыслов, концепцией, теорией, то есть тем, что пытается обосновать нечто и его объяснить, рассказать о чем-то, а также научить в нем действовать, то это уже не философия в ее изначальном варианте. А точнее, это не первая философия.

– И любое начало философии – это и есть ее конец. Она замыкается на выявлении определенных странностей, при этом не создавая никакого положительного учения. Философия существует во время процесса выявления странностей, а после она исчезает, перестает быть… первой…

И, возможно, философия – это также и методология? Допустим, все может быть воспринято как метод, и для человека абсолютно все может выступать в качестве инструмента или метода, в том числе и философия. Конечно, такой метод обладает особым предназначением, и всегда возникает желание или даже соблазн использовать такой инструмент не по назначению, но это все приводит к тому, что философия исчезает и вырождается, становится чем-то иным, а не философией.

Философ – это не хранитель философской мудрости, а тот, кто изучает ставшую философию – это историк философии. Есть те, кто изучает поэзию, культуру, искусство в целом и т. п. И чаще всего изучающий не есть тот, кого он изучает. Точно так же есть те, кто изучает, преподает науку и те, кто ее создает. Есть те, кто практикует разное знание. То есть история философии констатирует какое-то ставшее мышление, какой-то ставший акт мысли, ставший чем-то пассивным, какую-то, так сказать, систему уже не мысли, какую-то на самом деле абракадабру, которая не есть то «живое» мышление, которое в акте происходящего обращается к «колодцу», к тому запредельному, к тому с той стороны, которое оно не может схватить, а схватывая, обращает в нечто мертвое, в явленную мысль. Поэтому любое «мышление об уже ставшей мысли» – это какое-то значительное упрощение, но даже такое упрощение, когда оно происходит, оно тоже постоянно ощущает на себе взгляд оттуда, и такой взгляд – это отдельные прорывы сверхмышления, которые возникают рядом при изучении даже уже чего-то мертвого.