Избранные труды

И в более позднем определении от 7 июля 1939 г. по делу В. Судебная коллегия указала: «Неосторожное обращение с огнем нельзя было квалифицировать по аналогии со ст. 175 УК, предусматривающей ответственность за умышленные действия».

С особой четкостью в общей форме в связи с определением Железнодорожной коллегии Верховного Суда СССР от 25 июня 1949 г. по делу К. это положение выражено в следующем тезисе:

«Неосторожные действия не могут квалифицироваться по аналогии по статье УК, предусматривающей ответственность за умышленное преступление. Аналогия применяется только в том случае, если данное действие прямо не предусмотрено Уголовным кодексом или иным уголовным законом».

Как подробнее было развито выше, элементы состава, характеризующие субъективную сторону, не исчерпываются умыслом и неосторожностью: к ним относятся и содержащиеся в некоторых нормах указания на определенную цель. Там, где закон выдвигает в качестве элемента состава определенную цель, нельзя путем аналогии применять соответствующую норму в случаях, где этот элемент состава отсутствует: так, если в качестве элемента состава, характеризующего субъективную сторону, ст. 107 УК РСФСР предусматривает признак «с целью наживы», то нельзя применять ст. 107 УК РСФСР одинаково – как при помощи аналогии, так и без помощи аналогии – в случаях, где имеется скупка и продажа товаров, но где «цель наживы» отсутствует.

С полным основанием поэтому Пленум Верховного Суда СССР в постановлении от 20 сентября 1939 г. по другому делу, связанному с обвинением по ст. 59³⁶ УК РСФСР (разрушение или повреждение железнодорожных или иных путей сообщения «с целью вызвать крушение»), указал: «…ст. 59³⁶ УК РСФСР и соответствующие статьи уголовных кодексов других союзных республик применяются в отношении лиц, совершивших действия, указанные в этой статье, только в том случае, когда по делу установлено, что эти действия совершены с целью вызвать крушение»^[149].

Значение цели как элемента состава преступления и недопустимость восполнения отсутствия цели при помощи аналогии были исчерпывающе и четко развиты в более позднем постановлении – постановлении от 23 марта 1942 г. по делу К. и других:

«Материалами по настоящему делу установлено, что осужденные… находясь в нетрезвом состоянии и проходя 22 июня 1941 г. по дачному поселку, перерезали из хулиганских побуждений телефонный провод.

Суд неправильно квалифицировал действия осужденных по ст. 16–59³⁶ УК РСФСР. Статья 59³⁶ УК РСФСР предусматривает разрушение или повреждение железнодорожных или иных путей сообщения, сооружений на них, предостерегательных знаков, подвижного состава и судов с целью вызвать крушение поезда или судна. В данном конкретном случае ни объект преступления, ни цель последнего не подходят под признаки указанной статьи Уголовного кодекса. Не может быть применена в данном случае эта статья Уголовного кодекса и по аналогии, так как согласно ст. 16 УК РСФСР аналогия применяется только в том случае, когда то или иное преступление прямо не предусмотрено Уголовным кодексом. Между тем в данном случае, если бы даже по делу и не было установлено, что осужденные действовали из хулиганских побуждений, действия осужденных, выразившиеся в умышленном повреждении государственного имущества, в результате которого последовала приостановка производства, прямо предусмотрены ч. 2 ст. 79 УК РСФСР. Поскольку в данном случае установлено, что осужденные действовали из хулиганских побуждений, действия их надлежало квалифицировать, учитывая злостность этих действий, по ч. 2 ст. 74 УК РСФСР»^[150].

Приведенные соображения и материалы судебной практики дают основание для общего вывода о пределах применения аналогии, пределах, лежащих в самом составе преступления: нельзя путем аналогии восполнять или изменять элементы состава, характеризующие субъективную сторону, умысел, если закон говорит об умысле, – неосторожность, если закон предусматривает неосторожность, или – конкретную цель, если эта цель указана в законе. Таким образом, для того, чтобы статья Особенной части могла быть применена по аналогии к общественно опасному действию, в законе прямо не предусмотренному, необходимо наличие именно того субъекта и именно той субъективной стороны, которые указаны в статье, применяемой по аналогии.

С другой стороны, как подробно было указано выше, какие-то элементы предусмотренного законом состава должны отсутствовать в данном общественно опасном действии при применении аналогии; отсюда непосредственно следует, что этими недостающими признаками могут служить лишь элементы, характеризующие объект и объективную сторону преступления. Обратимся к рассмотрению этих элементов состава.

3. Аналогия и элементы состава, характеризующие объект преступления

Возможно ли расхождение в объекте посягательства между составом, предусмотренным в законе, и тем общественно опасным действием, к которому закон применяется по аналогии? При разрешении этого вопроса необходимо учесть следующее: ст. 16 УК РСФСР предписывает применять по аналогии статью, предусматривающую «наиболее сходные по роду преступления». Родовое же сходство преступления находит свое выражение, прежде всего, именно в однородности объекта посягательства: так, к одному роду необходимо отнести преступления, посягающие на основы советского строя; к другому роду – преступления, посягающие на жизнь, здоровье, свободу и честь граждан, к третьему роду – имущественные посягательства и т. д. Отсюда непосредственно следует, что для применения аналогии объект посягательства предусмотренного в законе преступления должен быть однородным с объектом общественно опасного действия, ответственность за которое определяется по аналогии: иначе не было бы выполнено требование ст. 16 УК РСФСР о применении статей Кодекса, «которые предусматривают наиболее сходные по роду преступления». Поэтому нельзя, например, по аналогии применять статью, предусматривающую посягательства против жизни, к общественно опасным действиям, посягающим на имущество.

Поскольку социалистическая собственность составляет (вместе с социалистической системой хозяйства) экономическую основу Советского государства, защита которой поставлена в особые условия, нельзя признать однородными по объекту посягательства на личную собственность и посягательства на социалистическую собственность. Нельзя поэтому по аналогии применять нормы, ограждающие социалистическую собственность, к посягательствам на личную собственность или, наоборот, нормы, предусматривающие посягательства на личную собственность, к преступлениям против социалистической собственности.

Неправильны поэтому ранее известные судебной практике случаи применения ч. 3 ст. 175 УК РСФСР по аналогии в делах по уничтожению социалистического имущества.

Тождество объектов должно иметь место и в тех случаях, когда речь идет не об общем родовом объекте, а об объекте, специально предусмотренном законом в качестве элемента состава. Это положение можно иллюстрировать практикой применения ранее (до Указа от 4 июня 1947 г.) действовавшей ст. 166 УК РСФСР. Статья 166 УК РСФСР предусматривает «похищение лошадей или другого крупного скота». Поскольку закон здесь специально выделяет предметы хищения – «лошади и крупный рогатый скот», явилось бы отступлением от этого точного указания закона применение ст. 166 УК РСФСР к иным случаям, например, к случаям хищения мелкого скота. Поэтому постановление 50-го Пленума Верховного Суда СССР 1935 года, указавшее, что «кражу молодняка крупного рогатого скота и мелкого скота надлежит квалифицировать по ст. ст. 16 и 166 УК», являлось неправильным. С полным основанием Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда СССР позднее (в определении от 10 мая 1939 г. по делу Ю. и С.) стала на иную точку зрения.

Ю. и С. совершили кражу овцы с ягненком и поросенка. Это преступление было квалифицировано по ст. 6 и п. «б» ст. 242 УК Белорусской ССР (ст. 16 и 166 УК РСФСР). Судебная коллегия нашла: «Преступление Ю. и С. квалифицировано неправильно по аналогии по п. «б» ст. 242, предусматривающей кражу крупного, а не мелкого скота, которая имела место в данном случае».

Таким образом, необходимо установить следующее: по субъекту, субъективной стороне и объекту – общественно опасное действие, прямо в законе не предусмотренное, должно совпадать с действием, предусмотренным статьей Особенной части, применяемой по аналогии.

Отсюда кажется ясным, что различия в составах общественно опасного действия в преступлении, предусмотренном нормой Уголовного кодекса, применяемой по аналогии, могут заключаться лишь в элементах состава оставшейся четвертой категории, то есть в элементах, характеризующих объективную сторону преступления.

4. Аналогия и элементы состава, характеризующие объективную сторону преступления

Среди элементов состава, характеризующих объективную сторону, центральным является само действие (бездействие), образующее состав. Именно здесь может и должен возникать вопрос о применении аналогии: при однородности субъекта, субъективной стороны и объекта посягательства общественно опасное действие обычно не совпадает с тем, которое описано в статье Особенной части, применяемой по аналогии; верность этого положения может быть показана на ряде примеров.

Прежде всего возможны случаи, когда совершенное общественно опасное действие может рассматриваться как вид того родового определения действия, которое дано в законе. Так, в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 28 декабря 1934 г. было правильно указано, что злостное нарушение правил внешнего и внутреннего карантина растений частными лицами «в тех республиках, где это преступление не предусмотрено действующими уголовными кодексами, квалифицировать по ст. ст. 16–75 УК РСФСР и соответствующим статьям Уголовного кодекса других союзных республик, так как это преступление влечет за собой истребление или повреждение государственных или общественных лесов и сельскохозяйственных растений»^[151].

Равным образом аналогия может быть применена в тех случаях, когда закон называет (не в порядке исчерпывающего перечня) несколько видов одного и того же родового действия и встает вопрос об аналогичном виде. Показательна в этом отношении ст. 59^3в УК РСФСР.

Статья 59^3в УК РСФСР карает нарушение работником транспорта трудовой дисциплины, если это нарушение повлекло или могло повлечь за собой тяжкие последствия. При этом ст. 59^3в упоминает о поездах и судах, то есть о двух видах транспорта – железнодорожном и водном. Однако порой нарушение дисциплины работником транспорта на автотранспорте принимает характер серьезной путевой аварии нередко с человеческими жертвами. В этих случаях надлежит признать правильным применение ст. 59^3в УК РСФСР по аналогии. Правильно поэтому постановление Пленума Верховного Суда СССР от 25 февраля 1933 г. разъяснило: «В исключительных случаях, когда нарушение работниками автотранспорта и городских железных дорог трудовой дисциплины повлекло за собой массовые человеческие жертвы, гибель ценного государственного имущества или другие исключительно важные последствия, может быть по аналогии применена ч. 1 ст. 59^3в УК РСФСР или соответствующие статьи Уголовного кодекса других союзных республик, а при наличии явной злостности действия лиц, совершивших эти преступления, ч. 2 той же статьи»^[152].

Помимо действия, к объективной стороне состава относятся время и способ совершения преступления. Вопрос о возможности применения аналогии при отсутствии в общественно опасном действии какого-либо из названных элементов должен быть решен отрицательно: эти элементы особо выделены в качестве специальных признаков, характеризующих определенную группу преступлений. Так, не может быть применена ч. 2 ст. 58¹¹ УК РСФСР (контрреволюционная агитация) по аналогии при отсутствии указанных в этой части признаков – массовых волнений, использования религиозных или национальных предрассудков, военной обстановки или местности, объявленной на военном положении.

Таким образом, анализ возможности применения аналогии к отдельным группам элементов, определяющих состав преступления, приводит к следующему выводу: при помощи аналогии не могут быть восполнены или видоизменены элементы состава, характеризующие субъекта преступления, субъективную сторону и объект. Напротив, аналогия может применяться для восполнения пробелов, касающихся элементов, характеризующих объективную сторону преступления. Позволительно утверждать, что учет этого общего вывода обеспечил бы более правильное применение ст. 16 УК РСФСР – закона об аналогии. Более правильное, отвечающее закону, пользование аналогией облегчит решение общего вопроса о значении этого института в системе социалистического уголовного права.

III
Состав преступления и распространительное толкование

Учение о составе преступления открывает возможность более точного выяснения существа распространительного толкования закона, которое и теорией, и судебной практикой не всегда четко понимается. Нередко распространительное толкование смешивается с аналогией. На деле – это понятия глубоко различные.

Аналогия имеет целью восполнить мысль законодателя. Задача толкования иная: толкование имеет целью вскрыть подлинную мысль законодателя, иногда неясно выраженную. В соответствии с этим к помощи аналогии прибегают тогда, когда в рассматриваемом действии отсутствует один из элементов, описанных в законе, к распространительному толкованию, напротив, – когда в рассматриваемом деянии имеются все элементы состава, предусмотренные законом. Распространительное толкование тем самым выражается лишь в более широком (распространительном) понимании одного из элементов состава^[153]. Эластичность некоторых элементов состава, то расширяющихся, то сокращающихся (при ограничительном толковании) в своем объеме, объясняется тем, что законодатель нередко, описывая элементы состава, вынужден пользоваться терминами и понятиями, носящими довольно общий характер. Так, ст. 107 УК РСФСР предусматривает в качестве элемента состава спекуляции «предметы широкого потребления». Это понятие – предметы широкого потребления – охватывает, в первую очередь, конечно, мыло, соль и т. д.; но и далее, не вводя нового элемента, следовательно, не обращаясь к аналогии, а лишь распространяя объем этого элемента состава («предметы широкого потребления»), можно отнести сюда и одеколон, и шерсть, и меха, и т. д. Практика, не учитывая этой грани, лежащей между аналогией и распространительным толкованием, иногда прибегает к помощи ст. 16 УК РСФСР (аналогия) без достаточных оснований.

IV
Состав преступления и соучастие

Учение о соучастии – одно из весьма сложных в теории уголовного права. Здесь возникает ряд общих и специальных проблем о причинной связи, виновности отдельных соучастников, их ответственности. Многие из этих проблем получают надлежащее разрешение на основе развитого выше общего учения о составе преступления. Остановимся, прежде всего, на общем понятии соучастия.

Соучастие не меняет оснований уголовной ответственности. Как индивидуально действующее лицо, так и лица, действующие по соучастию, отвечают лишь в том случае, если в их действиях содержатся все элементы состава соответствующего преступления, в частности, такого рода необходимые элементы состава, как причинная связь и вина.

Поучительно в этом отношении определение Уголовно-судебной коллегии Верховного Суда СССР от 13 июля 1949 г. по делу А.

А. признан виновным в том, что он вместе с осужденным за это же преступление (по другому делу) С., пася в горах скот, совершил кражу колхозной овцы.

Приговор народного суда и определение Верховного Суда Дагестанской АССР подлежат отмене с прекращением дела производством по следующим основаниям: суд не добыл никаких доказательств о причастности А. к хищению овцы. Свидетель, на которого ссылается суд в приговоре, показал, что он знает только то, что А. в его присутствии признавался в том, что С. похитил овцу, а он, А., после ел мясо этой овцы.

Других данных о том, что А. принимал участие в хищении овцы, в деле нет. Таким образом, один факт, что А. по приглашению С. ел мясо от похищенной овцы, не дает оснований для признания А. виновным в соучастии в хищении овцы.

Поэтому Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда СССР приговор народного суда Тляратинского района и определение Верховного Суда Дагестанской АССР в отношении А. отменила и дело производством прекратила.

Равным образом нет соучастия, если лицо, хотя объективно и содействовало причинению преступного результата, но содействовало невиновно. Так, в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 30 сентября 1949 г. по делу М. указано:

«М. признан виновным в том, что по сговору с Л., также осужденным по настоящему делу, он похитил из вагона один бидон краски весом в 90 кг.

Из дела видно, что М., не признавая себя виновным, показал, что, находясь на работе по ликвидации последствий аварии, по приказанию мастера Л. и вместе с ним перенес бидон краски с места аварии в вагон восстановительного поезда. При этом М. объяснил, что, выполняя приказания Л., у которого он находился в подчинении, он полагал, как ему об этом заявил Л., что краска будет использована для нужд восстановительного поезда.

Л. подтвердил показания М. Кроме того, свидетели 3. и С. показали, что бидон с краской действительно был перенесен в вагон восстановительного поезда и уже впоследствии по распоряжению Л. был рабочими восстановительного поезда зарыт в землю. Из дела видно, что после перенесения бидона в вагон восстановительного поезда М. никакого отношения к этому бидону уже не имел».

При указанных обстоятельствах, когда М. оказывал содействие совершению преступления, не сознавая своей помощи преступным действиям, соучастия нет. Это положение четко выражено в общем принципе, выделенном по настоящему делу.

«Обвинение в соучастии является необоснованным, если по делу установлено, что обвиняемый, объективно способствующий преступлению исполнителя, не был осведомлен о преступном намерении последнего».

Элементы состава – вина и причинная связь с преступным результатом – должны быть, в числе прочих элементов состава, на стороне каждого из соучастников. Это положение вызвать сомнений не может. Сложнее вопрос о субъективной связи соучастников между собой.

Основная проблема здесь заключается в следующем: необходимо ли для понятия соучастия наличие такого рода связи между соучастниками, и если эта связь необходима, то в чем она выражается?

Некоторые криминалисты решают эту проблему по одному количественному признаку: они выдвигают положение, что для наличия соучастия вообще нет необходимости в существовании особой связи между действующими лицами, соучастниками преступления. Они полагают, что соучастие существует всегда и всюду там, где несколько лиц совершают одно и то же преступление, где, следовательно, имеется хотя бы механическое объединение действий нескольких лиц, добивающихся одной цели.

Такую неправильную точку зрения проводил учебник общей части советского уголовного права издания 1938 г.: «…соучастие для советского уголовного права есть умышленное участие двух или нескольких лиц в совершении умышленного преступления»^[154]. В этом определении совершенно отсутствует указание на необходимость определения субъективной связи между соучастниками.

Такое понимание лишает соучастие его характерной особенности как особой формы ответственности и вместе с тем превращает соучастие из некоторого органического единства в простую совокупность нескольких лиц, виновных в совершении одного преступления, подобно тому, как существует совокупность нескольких преступлений, совершенных одним лицом. Такое понимание соучастия по существу находится в противоречии с принципами социалистического уголовного права и неизбежно создает непреодолимые трудности на практике.

Учебник общей части уголовного права издания 1952 г. восполняет в известной мере этот существенный пробел: «…соучастие по советскому уголовному праву, – указывает учебник, – есть совместное умышленное участие двух или более лиц в совершении умышленного преступления»^[155]. Однако указание на совместное участие еще не решает вопроса: и этим определением охватываются случаи, которые соучастия в понимании советского уголовного права не образуют.

Так, если А., намереваясь совершить хищение из амбара, сломал замок, но добровольно отказался от хищения и ушел, а Б., проходивший мимо и увидевший открытые двери амбара, вошел и похитил государственное имущество, то они оба, хотя и действовали умышленно, то есть в известном смысле «совместно», однако соучастниками они признаны быть не могут. Иное решение вопроса – признание А. соучастником при отсутствии субъективной его связи с Б. – явилось бы глубоким нарушением основного принципа социалистического правосудия: ответственности лишь за виновно причиненный результат.

Таким образом, отказ в требовании определенной субъективной связи между соучастниками неизбежно приводит к построению уголовной ответственности на одном объективном стечении разрозненных действий нескольких лиц, то есть к объективному вменению наступившего результата. Следовательно, здесь при конструкции соучастия на деле игнорируется принцип виновности, хотя при определении соучастия учебник уголовного права дважды упоминает о вине (умысле).

В результате соучастие строится и здесь не как особая форма деятельности и ответственности, а как особое основание ответственности, видоизменяющее общепризнанные принципы уголовной ответственности в социалистическом праве.

Если в устранении субъективного признака соучастия находит выражение явная недооценка значения субъективной связи между действующими лицами и тем самым игнорирование субъективного основания уголовной ответственности, то в понимании других теоретиков может быть отмечена другая, противоположная ошибка – переоценка значения субъективной связи как элемента соучастия. Эта вторая точка зрения является наиболее распространенной в литературе и выражается в требовании для наличия соучастия соглашения, обычно предварительного сговора между соучастниками. Многие русские криминалисты разделяли этот взгляд.

Так, в дореволюционной литературе проф. Таганцев утверждал^[156]: «Соглашение составляет коренное условие соучастия. Пока оно не доказано по отношению к каждому из лиц, привлекаемых к совместной ответственности, до тех пор немыслимо говорить о соучастии как специальном типе виновности». Такое понимание соучастия нашло отражение и значительно позднее – в советской литературе. Так, тов. Лаптев в статье «Соучастие по советскому уголовному праву» писал, что «соучастие по советскому уголовному праву можно определить, как участие нескольких лиц, основанное на соглашении в совершении одного или нескольких преступлений»^[157].

Нельзя, конечно, отрицать того, что предварительное соглашение весьма часто, можно сказать, в огромном большинстве случаев связывает соучастников. Но это частое фактическое сочетание предварительного соглашения и соучастия не может быть возведено в правовой принцип: соучастие мыслимо и без предварительного соглашения соучастников и даже без всякого между ними соглашения.

При этом ошибка, в которую впадают сторонники соглашения как существенного признака соучастия, столь же глубока, как и ошибка теоретиков, не требующих никакой связи между соучастниками.

Действительно, выше было отмечено, что отказ от требования субъективной связи между соучастниками на деле приводит к отказу от вины для обоснования уголовной ответственности и тем самым к объективному вменению. Требование соглашения между соучастниками, напротив, приводит к другой крайности и чрезмерному субъективизму – к требованию не только умышленного причинения преступного результата, но еще и дополнительного субъективного условия, – соглашения между соучастниками. И здесь, следовательно, соучастие строится как особое основание ответственности; при соучастии с субъективной стороны недостаточно общего признака – наличия вины, а необходимо сверх того соглашение. Это положение и теоретически, и практически неверно.

Действительно, если соучастие существует лишь там, где лица действуют по соглашению, то отсюда непосредственно следует, что каждый из соучастников должен знать о деятельности другого соучастника. Можно ли, однако, утверждать, что подстрекатель и связанный с ним исполнитель знают друг о друге и, следовательно, действуют всегда «по соглашению?» Разумеется, в тех случаях, случаях более элементарных, когда орудием подстрекательства являются подкуп или угроза, оба они – подстрекатель и исполнитель – хорошо знают роль каждого и, таким образом, действуют в полном смысле по предварительному соглашению. Однако вполне возможны, и в жизни часто встречаются, случаи иного рода – случаи, когда нет и не может быть такого распределения ролей, при котором один «по соглашению» берет на себя обязанность подстрекать, а другой – следовать указаниям подстрекателя.

Подстрекатель, более тонкий и поэтому более опасный соучастник, часто маскирует свою преступную роль; в этих случаях исполнитель преступления может и не заметить, что стал жертвой подстрекательства. Практике борьбы с кулацким террором известны случаи, когда кулак, скрывая свою роль подстрекателя, намеками и полунамеками склонял бедняка к совершению террористического акта. Взаимной осведомленности и, следовательно, «соглашения» здесь, разумеется, нет; но можно ли отрицать, что кулак в качестве подстрекателя должен отвечать как соучастник по ст. 17 и 58⁸ УК РСФСР? Как этот вопрос решают авторы, утверждающие, что «соучастие по советскому уголовному праву можно определить как соучастие нескольких лиц, основанное на соглашении в совершении одного или нескольких преступлений»?

Было бы ошибкой думать, что только подстрекатель может действовать без соглашения с исполнителем; в таком положении может оказаться и пособник. Для иллюстрации этого положения можно воспользоваться следующим примером. А., зная, что В. задумал убить Б., и, будучи сам заинтересован в этом убийстве, сознательно «забывает» свой револьвер у В. Последний пользуется этим оружием и убивает Б. В этом случае В. – исполнитель – не знает о пособничестве А., но пособник А. вполне учитывает роль исполнителя В. На стороне В., следовательно, имеются объективный и субъективный элементы ответственности за тот же преступный результат – за убийство Б., а, следовательно, А. – соучастник убийства, хотя предварительного соглашения в данном случае нет.

В положении неведения могут оказаться друг в отношении друга не только пособник и исполнитель, но и пособник, и подстрекатель. Так, А. подстрекает Б. совершить поджог колхозного гумна. Поджигателю Б. приносит керосин для поджога В., который о подстрекательстве со стороны А. не знал, как не знал и А., что В. окажет помощь в совершении поджога; и в этом случае действия подстрекателя и пособника являются действиями, направленными к причинению преступного результата. Вместе с тем они оба действуют виновно (умышленно), желая наступления этого результата – поджога – и зная о причинении этого результата исполнителем. Следовательно, имеются оба основания – объективное и субъективное – для вменения им преступного результата. Все трое – А., Б. и В. – отвечают за один и тот же преступный результат – поджог гумна. Они, следовательно, соучастники, хотя и не действовали все трое «по предварительному соглашению».

Таким образом, необходимо прийти к выводу, что соучастие вполне мыслимо и в тех случаях, когда отсутствует взаимная осведомленность каждого из соучастников о присоединившейся деятельности другого соучастника.

Необходимо лишь иметь в виду, что отсутствие взаимной осведомленности не исключает соучастия лишь в том случае, когда не знающим об участии другого присоединившегося лица (подстрекателя или пособника) является исполнитель: он, исполнитель, может не знать, что явился жертвой преступного подстрекательства или что орудие преступления дано ему пособником. Наоборот, соучастия нет и не может быть, если исполнитель знает о помощи других лиц, но другие помогающие исполнителю лица о его планах не знают. Так, А., одолживший револьвер Б. и не знавший, что Б. взял револьвер для убийства, естественно, не может рассматриваться как пособник убийцы. Следовательно, в приведенном выше примере с двумя ворами соучастие будет, если А., зная о намерении Б. совершить кражу из амбара, заранее, хотя и без ведома Б., прорубит для него дыру в стене амбара, – налицо соучастие; и, напротив, соучастия нет, если исполнитель Б., заметив, что А., пытаясь украсть, прорубил дыру в стене амбара и ушел, воспользуется этой подготовленной работой и совершит кражу.

Этот вывод совершенно неизбежен; он покоится на общем учении о составе преступления как основании уголовной ответственности: пособники или подстрекатели, не знающие об исполнителе и не знающие, следовательно, кому и в каком преступлении они помогают, естественно, за это преступление за отсутствием на их стороне вины отвечать не могут.

Такова и судебная практика. Так, в связи с определением Железнодорожной коллегии Верховного Суда СССР от 26 декабря 1951 г. был выдвинут следующий общий принцип: «Пособничество предполагает осведомленность пособника о преступном характере действий или намерений исполнителя преступления и умышленное оказание содействия в совершении преступления, либо его сокрытии».

В связи с этим можно установить следующие положения. Соучастие не вносит изменений в общепризнанные основания уголовной ответственности, оно не создает нового вида солидарной ответственности: как при индивидуальной деятельности, так и при деятельности по соучастию уголовная ответственность предполагает наличие двух и всегда одинаково необходимых элементов состава – вины и причинной связи. Соучастие образует лишь особую форму ответственности, так как оно представляет собой особо опасную форму деятельности – деятельности нескольких лиц, совершивших одно и то же преступление. Соучастие, таким образом, может быть в общей форме определено как совместное участие нескольких лиц в совершении одного и того же преступления, участие, при котором каждое из действующих лиц должно быть причинно и виновно связано с преступным результатом.

Соучастие не есть простое совпадение деятельности нескольких лиц. Соучастие вместе с тем не есть деятельность нескольких лиц, всегда и обязательно основанная на предварительном соглашении. Между соучастниками необходима субъективная связь. Соучастие поэтому должно быть точнее определено как такого рода совместное совершение несколькими лицами одного и того же преступления, при котором, по крайней мере, организатор, подстрекатель и пособник знают о деятельности исполнителя. Где нет этой минимальной субъективной связи между участниками, там нет соучастия. Где эта субъективная связь принимает более интенсивные формы, там она служит основанием к различению отдельных видов соучастия. Верховный Суд СССР неизменно проводит четкое различие между объективным содействием исполнению преступления и соучастием в этом преступлении. Так, и в определении Военно-транспортной коллегии Верховного Суда СССР от 12 января 1949 г. указано: