Один такой

Глава 2.

– И слышать ничего об этом не хочу! – в коридоре показалась фигура Симоны Ахилловны. – Я сказала «нет»! – Паркинсон хлопнула едва не разлетевшейся на щепки дверью. – И это моё окончательное «нет», – миролюбиво бросила она в лица замершим коллегам.

– Да почему нет? – раздалось в кабинете зама главы Управы по работе с населением. – Почему она всегда говорит «нет»?

Отсутствие Бог бы с ним вразумительного ответа – любого мало-мальски ощутимого звука не оставило Погремушкиной иного выбора. Уязвлённая тишиной по самые кончики свежевыкрашенных волос Леонелла Кузьминична выбежала из кабинета.

– Почему нет? – выпорхнув в коридор, Лёня едва не врезалась в величественную спину Паркинсон, – Симона! Ахилловна, – добавила она, заметив свидетелей.

Несмотря на то, что присутствующие откровенно раздражали зама по населению, те и не думали расходиться. Объятые любопытством и немотой, мелкие сошки упорно продолжали быть здесь.

Зам по медицине, зажав маленькую сумочку между рукой и телом, любовалась на значительную себя в крохотное зеркальце пудреницы. Погремушкина, осознав, что только чудом не угодила промеж лопаток заклятой подруги, испуганно уставилась в потолок, сложив руки на неожиданном для своей хилой комплекции бюсте. Мысленно выражая благодарность всем высшим силам, что уберегли её от этой незавидной участи, Леонелла помимо воли принялась часто моргать, барабаня маникюром по декольте.

– А, это ты? – обернулась Паркинсон, щёлкая замком сумочки. – А я стою и думаю, откуда чесноком повеяло?! Показалось, что….

– Показалось! – облизнувшись, прошипела зам по населению.

– Нет, ну, правда, – Симона хохотнула и окинула самодовольным взглядом внимающую толпу. – Я уж подумала в буфет бежать – узнавать, к какому часу прибудет делегация вампиров.

Реакция благодарного зрителя не заставила себя долго ждать: лица узкого чиновничества моментально расплылись в широких улыбках, а из особо смелых даже посыпались сдавленные смешки.

– Ну, – Леонелла судорожно дёрнула правым плечом, – Я бы на твоём месте так часто в буфет не бегала, – она прикрыла ладонью выпирающую ключицу. – Нет необходимости, – быстро добавила Погремушкина, ощутив на себе тяжёлый во всех смыслах взор коллеги. – Можно же кого-нибудь послать….

– Да, – внушительно протянула Паркинсон, – Можно же кого-нибудь…. Послать!

Собравшиеся затаили дыхание. Некоторые и вовсе норовили обойтись без воздуха, лишь бы ни коим образом не помешать любимому зрелищу впадать в вечность.

И хоть стычки зама по медицине с замом по населению носили ежедневный характер, прелесть сих взаимоотношений не то, что не угасала, а совсем наоборот. Как хорошее вино, знаете? Что с каждым годом становится всё лучше и насыщеннее. Так и вербальная перепалка этих двух, безусловно, леди с каждым разом приобретала новый, ранее не познанный смак.

Всё в лучших традициях заграничных сериалов, когда транслирующий бесконечное кино экран становится дороже скучной родни. Понимаете? Рядовые чинуши совершенно не имели возможности оторваться от словесных перипетий Сёмы и Лёни. Даже под угрозой увольнения. Это вам не какие-то там наркотики: тут желание бросить не возникнет.

– Симона, – выдохнула Погремушкина, очевидно прося и вряд ли требуя, – Объясни нам, пожалуйста, почему «нет»?

– Кому это «вам»? – Паркинсон прищурилась на один глаз, другим вытолкнула нарисованную бровь подальше от века.

– Нам? – Леонелла только сейчас заметила, что её супруг предпочёл остаться в кабинете. – Нам! – она развела руками, пытаясь задействовать дрожащую от восторга публику.

– Ах, вам! Вам с удовольствием! – Симона улыбнулась во весь коридор. – Уважаемые коллеги, – обратилась зам по медицине к многочисленным свидетелям.

Нет, ну какое везение! Присутствующие не решались до конца поверить в происходящее. Их любимая королева снизошла до них, безликих пешек. Та, на чью сторону они всякий раз тулили свои симпатии, сегодня дозволяет им потереться у самой сцены.

Очень любил народ Сёму Паркинсон – очень давно и очень безудержно. Что ни говори, а зам по медицине прям вот создана для людских почитаний. Не то, что эта Погремушкина! Высокомерная, красивая, худая, ещё и жена мэра. Лёнька, вне всяких сомнений, герой отрицательный. За неё никакой порядочный человек переживать не станет. Она же какая-то ненародная. Именно поэтому ей противостоит её полная почти противоположность.

Почему «почти»? Всё ж таки в красоте Паркинсон отказать сложно. Как и поверить в то, что дамская размолвка уходит корнями в почву банальной ревности. Мол, когда-то давно, когда город Эс ещё не был европейским, девочка Сима положила свой большой глаз на пухлого мальчика Эрю. Положила так основательно, что даже не замечала оставшимся окуляром ухаживания коротышки Славика-Мстиславика. И пролежал тот глаз вплоть до студенческих времён, пока его хладнокровно не смахнула костлявая рука воображалы Лёньки.

– И вы только представьте, друзья, – Паркинсон исходилась театральным гневом, – Что нам предлагает наш зам по работе с населением!

– Но это сейчас очень модно! – брызгала возмущением Погремушкина. – Как ты не понимаешь?! Это же тренд!

– Хрененд! – гаркнула Симона. – Сегодня мы, по твоей трендово-бредовой задумке станем себя холодной водой обливать, а завтра что? Все как один сляжем с воспалением лёгких?

Толпа неодобрительно поёжилась.

– Зато это модно и молодёжно! – удовлетворившись реакцией коллег, подытожила Сёма. – Как там твоя хрень называется?

– Айсбакетчеллендж, – уже тише произнесла Леонелла, сжимая в кулачках подбитую решимость. – Испытание ведром ледяной воды. И это, между прочим, благотворительная акция!

– Благотворительная для кого? Для фармацевтов? – Симона снисходительно общипывала со своих речей лишнюю сердитость. – Кому-нибудь ещё объяснить, почему я не даю своего согласия на проведение этой чуши?

Собравшиеся подобострастно замотали головой из стороны в сторону.

– То есть всем понятно, почему «нет»? – Паркинсон сделала контрольный выстрел.

Присутствующие яростно закивали. Некоторые норовили зааплодировать, да вот потные от напряжения ладошки не позволили.

– А раз всем, – зам по медицине пришпорила последнее слово к сознанию Погремушкиной, – Всё понятно, я, с вашего разрешения, – она слегка поклонилась коллегам, – Пойду работать.

Восторженные глаза воздыхателей, сколько могли, провожали шествующую на голубых туфлях победительницу.

Стиснутые зубы зама по населению, как могли, сдерживали клокочущий в горле мат. Отвернувшись от мелкого чиновничества, Леонелла откинула со лба иссушенную краской прядь и вцепилась в ручку двери.

– Открой! – злобно крикнула она тому, кто остался в кабинете. – Я кому сказала, открой! Немед….

Ключ еле слышно хрюкнул в замке. Ручка рухнула до упора, Погремушкина неистово дёрнула на себя дверь и под молчаливое осуждение растворилась в недрах кабинета.

О чём именно супруга на повышенных тонах решила поведать своей второй половинке, зрители так и не узнали. Во-первых, работники Управы слишком воспитаны, чтобы снизойти до подслушивания. А, во-вторых, сие моральное падение весьма чревато. Одной Леонелле Кузьминичне известно, в какой именно момент она соизволит выбежать в коридор, оставив мэра наедине с её непроизнесёнными вслух обвинениями в трусости. Посему хочешь не хочешь, а надобно лететь к своим унылым гнёздам, легитимно свитым на ветках бюрократического аппарата.

Глава 3.

Вечер плашмя обвалился на город. Река Койка исчезла из вида, попав под беспощадный каток мрака. Здание Койки отчаянно бравировало внутренней пустотой, распространяющейся и на прилегающую территорию. Даже что-то постоянно подметающий Искандер не маячил под уличными софитами. Город Эс, эс как доллар, лениво потягивался, стряхивая с ноги уставший за день носок. Все готовились добровольно отдаться сну, и только где-то в центре слышался стук пары каблучков.

Вот они побежали по улице Соционики. Вот уже свернули на переулок Инновационных Технологий. Оп, проскользнули мимо тупика Честных выборов и направились вдоль Мнемонического проспекта.

Известная актриса Тата Татович спешила домой: во-первых, очень хотелось есть. Последний раз девушка только завтракала, поэтому и, во-вторых, очень хотелось есть, чтобы, так сказать, нагнать всё упущенное.

Не то что бы в театре Всемирной драмы имени Гамлета Гамлетовича Датского плохо кормили. Дело совсем не в этом, просто, понимаете, Тата действительно была известной актрисой. Прославившись в братской Европе, она вернулась домой в качестве приглашённой звезды. Не за горами спектакль, поставленный для, под и вокруг Татович. Ну разве можно с таким грузом славы на плечах уминать вместе со всеми какие-нибудь там пирожки с капустой? Позволительно ли знаменитости эдакого масштаба на глазах у массовки впиваться белыми как жемчуг зубами в котлету из щуки? Вы сами всё понимаете!

Тата, чтобы хоть как-то заглушить негодования желудка, повторяла про себя текст своей героини. Каблучки резво отстукивали асфальтированные футы, подгоняя отстающую тень. Запутавшись в интонациях, Татович свернула в проулок Гелотологии и, зажмурившись, встала. Нет, слова режиссёра никак не хотели идти на голодный ум. Ладно, нюансам суждено уточняться завтра, а сегодня….

– Что за ерунда? – изумилась Тата хрипящему фонарю.

Уличное светило поморгало несколько секунд и утащило свет в небытие.

– Провинция – такая провинция, – актриса покачала головой и, улыбнувшись своим мыслям, продолжила дорогу к домашнему холодильнику.

Там её ждут голубцы. В сметане! И заливное из телячьего языка.… Ах, как она там говорила? «Что за ерунда?»! Да, вот точно сим тоном она завтра выдаст эту реплику.

– Да что ты понимаешь в этой жизни?! – упрекнула Татович партнёра по сцене. – Что… что… Как там дальше?

Хрупкое плечо сжала крепкая ладонь.

– Что за ерунда? – выдала актриса, невольно обернувшись.

Вспышка. Яркий-яркий свет сожрал действительность. Возмущение сгорело дотла, застыло на губах крошками пепла. Бетонная стена вжалась в спину. Крепкая ладонь, отпустив хрупкое плечо, сжала лицо. Будто лист бумаги вымарали ненужными мыслями и теперь комкают, чтобы выбросить. Локоть давил на грудь. Подол платья уползал наверх. Невыносимый свет поглощал всё, оставляя на сдачу дыхание. Горячее животное дыхание.

Воспалённые чувства накрыло плотной анестезирующей коркой. Мозг ещё силился что-то объяснить. Бесполезные попытки, словно тебе удалось трясущимися руками ухватить падающий стакан, но он всё равно выскользнул, обвалился осколками. Он был таким прочным, таким надёжным. Разве это было? Разве он когда-то был? Теперь это острые бесполезные куски, и ты сметаешь на совок знакомые части, чтобы выкинуть как чужое целое. Момент расползся на вечность. Его больше не собрать. Что сейчас? Где сейчас? Будет что-то после? Или это тупик? Конец? Чтобы выжить, надо идти назад. Бежать? Убежать.

Мозг судорожно жонглировал прошлым. Это маленькая Тата крутит педали трёхколёсного велосипеда. Длинная-длинная улица всё быстрее и быстрее спускается вниз. Откуда ни возьмись огромный КАМАЗ. Вспышка….

Победительница танцевальных соревнований Татович встаёт на самую высокую ступеньку, вымазанную чёрной цифрой один. Кто-то занимает соседние места. Совсем не важно, кто это. Важно, что все смотрят только на неё.

– Внимание! – деловито машет рукой фотограф.

Вспышка….

Актриса Тата Татович посреди бескрайней сцены говорит финальную речь. Точка. На секунду воцаряется тишина.… И тут же падает на дно нескончаемых аплодисментов.

– Браво! – дышит публика.

– Бис! – горячо, очень горячо дышит публика.

Вспышка.… Вскрики.… Софиты гаснут. Гаснут, утаскивая с собой жизнь. Сознание как прозрачная капельница обратного действия.

Крепкая ладонь снова опустилась на хрупкое плечо. Горячее дыхание стало нестерпимо близким. Теперь оно не обжигало снаружи. Оно выжигало всё внутри.

Света больше не было. Больше не было ничего. Ничего, кроме тьмы. Веки закрывались и открывались. Сами по себе. Крепкая ладонь больно сжала хрупкое плечо. Будто на прощание. Очень хотелось верить, что это прощание. Горячее дыхание слабело. Платье упало вниз. Раскалённым шёлком. Капкан комы благородно разжал чувства. Крепкая ладонь оттолкнулось от хрупкого плеча. Животное дыхание растворилось в уличной тиши.

Спина соскользнула вниз по бетонной стене. Дрожащие руки пытались обнять ледяные колени. Тело не собиралось. Мысли не собирались. Осколки не клеились в целое. Когда-то целое. Оно теперь разбито напрочь на ненадёжное после.

– Что за ерунда? – слетело в темноту с оживших губ.

– Что за ерунда? – осталось слепком в мёртвом взгляде.

Глава 4.

– Что за ерунда?! – орал на весь свой кабинет главмент Паркинсон-Кубышкин. – Ты вообще понимаешь, что ты говоришь?

– Понимаю, Мстислав Игнатович, – чеканил светловолосый молодой человек в форме.

– Какое на хрен изнасилование? – содрогался в гневе генерал-майор.

– Такое вот изнасилование, – сохранял спокойствие капитан. – Самое настоящее.

– Нет, ну ты только посмотри на него! – развёл руками начальник. – «Самое настоящее» он мне говорит!

– Спокойно, граждане избиратели, – еле слышно произнёс глава города. – Я всё исправлю, – на этой фразе Эразм Эразмович ещё сильнее надавил пухлыми пальцами себе на виски.

– Мстислав Игнатович….

– Слышать тебя не хочу, Трещёткин! – вскинулся желавший было присесть Паркинсон-Кубышкин.

– Да Витя-то тут причём? – выдавил искреннее сочувствие мэр.

– А притом, притом! – заголосил Мстислав, хлопая кулачком по столу. – Это он, он это заявление принял! – главмент страдальчески потёр ударенную ладошку. – Теперь все, все узнают, что в нашем городе такой срам имел место быть! И никому ведь не докажешь, что это капитану Трещёткину просто приснилось. Ух! – поджав губы, он погрозил кулачком подчинённому.

– Да ну как так – приснилось? – изумился обруганный Виктор.

– Вот так и приснилось! – снова вскочил с кресла Паркинсон-Кубышкин. – Ну, сам посуди, – выдохся начальник, – Ну откуда у нас взяться носильщику?

– Насильнику, вы хотели сказать….

– Я хотел сказать, что ты бестолочь! – вспыхнул Мстислав Игнатович. – Бестолочь и тупица! И лейтенант ещё!

– Но…, – насупился капитан Трещёткин.

– Младший! – предупреждающе вскинул бровь Паркинсон-Кубышкин. – А, если не заткнёшься, и до сержанта дойдём.

– Понял, – пробубнил обиженный милиционер. – Но она так плакала…, – добавил он после небольшой паузы.

– Ты опять? – вскинулся главмент.

– Плакала? – просиял лицом главмэр.

– Плакала, – склонил голову Витюша.

– Вот оно! – ещё пуще обрадовался Погремушкин. – Ну, конечно!

– Эря, и ты туда же, – выдохнул бессилие генерал-майор, окончательно и бесповоротно сажая себя в кресло.

– Да ты только послушай! – Эразм подскочил к кручинившемуся приятелю. – Эта… потерпевшая, она у нас кто?

– Тарататович, – с сомнением в голосе ответствовал Витюша.

– Как Тарататович? – ахнул Мстислав Игнатович. – Вчера Татович же была? Что, ещё одну это самое, того самогО?

– Да не, – отмахнулся Трещёткин. – Это ж псевдоним её. Ну знаменитость, сами понимаете.

– Знаменитость! – весело подхватил глава Койки. – А конкретнее? – принялся он участливо вращать рукой.

– Конкретнее – Татьяна Евгеньевна, – молодой человек кивал в такт мэрской конечности, -Тридцати пяти лет от роду.

– Тьфу ты! – в сердцах бросил Погремушкин. – Актриса она! Актриса, ясно тебе, Витюша?!

– Всё верно, актриса, – подтвердил капитан. – Приехала играть главную роль в спектакле….

– Ну? – воодушевлённо перебил мэр. – Ну?! – обратился он к ещё в меньшей степени что-то понимающему приятелю. – Ну!!

– И её изнасиловали! – просиял Паркинсон-Кубышкин.

Погремушкин с надеждой повернулся к Витюше. Глаза капитана на весь периметр сияли абсолютной солидарностью с главментом. Эразм Эразмович шумно выдохнул беспомощность себе под ноги и опустился на стул.

– Не было никакого изнасилования, – бесцветным голосом обозначил мэр. – Эта актриса, актриса! Понимаете? Просто всё придумала! Отыграла, если хотите.

– Зачем? – единогласно вопросили стражи закона.

– Этого я не знаю, – отмахнулся глава. – Может, пиара захотелось. Может, натура у этих творческих такая.

– Какая? – товарищи при званиях продолжили изъясняться в унисон.

– Ну такая! – твёрдо пояснил Погремушкин. – Страданий просит.

– Ааа, – недоверчиво протянули правоохранители.

– Внимания она хочет! – продолжил гнуть свою линию Эразм. – К себе. К спектаклю. К… не знаю, чему, кому. Чтобы писали о ней. Говорили….

– О ней, – подмигнул с понимаем дела Паркинсон-Кубышкин. – Ну точно же! Голова! – он с гордостью кивнул Трещёткину на приятеля.

– Думаете? – Витя не торопился расставаться со скептицизмом.

– Думаю! – значительно подчеркнул Мстислав. – В отличие от тебя, дурака, я вот думаю. И мэр наш, – главмент потрепал Погремушкина за плечо, – Тоже думает.

– Ну хорошо, – сдался Трещёткин. – А как же заявление? Я же обязан принять меры.

– Вот и принимай свои меры, – благодушно разрешил Эразм Эразмович. – А мадаму эту завтра сюда пригласи. Мы с Мстиславиком её тут мигом, это самое….

– Расколем! – брызгая радостью, подсказал Паркинсон-Кубышкин.

– Будет сделано! – Витюша послушно шаркнул ножкой и направился прочь из кабинета.

А, может, и прав глава Койки? Артистки эти – народ взбалмошный. Их хлебом не корми, дай роль сыграть. Но она так плакала….

$

– Девушка, что у вас? – без интереса спросил Витя у ночной посетительницы.

– У меня…, – она сжала губы и дёрнула хрупким плечом.

– Да, у вас, – Трещёткин, естественно, сражался из последних сил, но преимущество было определённо на стороне зевоты.

– У меня, – выдохнула посетительница и присела на самый краешек стула.

– Ерунда какая-нибудь, – промелькнуло в голове капитана. – Поди, с мужем поссорилась или очередную сумочку потеряла. Пьяная же!

Милиционер нехотя поднялся, обошёл стол и, приблизившись к ночной гостье, втянул воздух. Девушка молча смотрела перед собой.

– Нет, вроде, алкоголем не пахнет, – Витя задумчиво почесал белобрысый затылок.

Посетительница закрыла лицо руками и замерла.

– Скорую? – вдруг испугался Трещёткин. – Может, вам вызвать….

Выпрямившись, гостья сложила руки на коленях, потом посмотрела на своё правое плечо.

– Лицо у вас знакомое, – наклонился к девушке Витюша. – Мы раньше….

Она уставилась на стол. С минуту лицезрела поцарапанную особо важными делами поверхность. Закусив губу, опять вздохнула и потянулась к пачке чистой бумаги.

Некоторое время ручка бесследно кружила над поверхностью, но, едва чернила вывели первую букву, как за ней тут же появились слова. Предложения. Абзацы. Незнакомку было не остановить. Она беспощадно расправлялась с белизной листов, а из её внимающих глаз падали огромные слёзы.

Витя раньше никогда не видел таких слёз. Нет, девушки, конечно, при нём плакали. Всякое бывало. Но как-то не так. Не примечал он тогда, чтоб каждая слезинка была похожа на боль. Словно это и не человек плачет….

Капитан на уставе поклясться мог хоть перед атеистом, хоть пред материалистом, что тогда, век ему майорского звания не видать, это не девушка за его столом рыдала. Это её искромсанная душа. Большими каплями. Вытекала. Из больших глаз. Понимаете?

Ну как нет?! Да вы попробуйте в сосуд с водой камней накидать. Что получится? Правильно: с каждым камешком в сосуде воды будет всё меньше и меньше. Трещёткин, конечно, совсем не Архимед, а, честно говоря, просто Витюша, но даже ему в тот момент было совершенно прозрачно, что тяжкий груз страданий вытесняет прежнюю лёгкость. Теперь поняли? А Витя это воочию видел! Видел и боялся, что больше не сможет забыть. Никогда. Никогда не забыть, как переживания камнем падают внутрь, не оставляя места для израненной сим падением души.

$$

– Не может так человек врать! – мысленно решил Трещёткин. – Пусть этот человек – актриса, всё равно не может. Ай! Смотри, куда метёшь! – рявкнул капитан на занимающегося своим обычным делом Лопаткина. – Вон, все штаны изгваздал!

Искандер равнодушно пожал плечами вслед отряхивающему брюки правоохранителю. Мол, мусор он и есть мусор. В смысле, подумаешь пыль чуть-чуть попала. Это же одежда, а не репутация. Смахнул и дальше пошёл, чего возмущаться?! А, если уж на то пошло, то это вообще он, дворник тире сторож, возмущаться должен. Рань раньская, утро утреннее, времечко едва-едва к пяти часам подползает, а эти вон, особо важные, ужо вовсю по Управе разговорами сорят. И чего такого срочного посередь сна приключиться могло?

– Ерунда какая-нибудь, – вжихнула метла по щербатому асфальту.