52-й драгунский Нежинский полк. Русско-японская война

10. Художник Н. С. Самокиш

Рассказ о днях пребывания 52-го драгунского Нежинского полка под Ляояном был бы неполным без упоминания о незаурядном живописце, графике и рисовальщике академике Николае Семёновиче Самокише (1860–1944). Как художник-баталист он стал известен задолго до войны. Однако, как он сам признавал, ему недоставало подлинных впечатлений с полей сражений. Необходимо было увидеть войну в живой реальности. Поэтому в середине мая 1904 года он в качестве военного художника-корреспондента популярного журнала «Нива» отправился в Маньчжурию.

Побывав в передовых частях у Хайчена и Асандзана, художник в конце июля прочно обосновался в Ляояне. Работал в кумирне Чанго-Мяу (Сангомао), делая наброски и этюды. В этом же китайском храме располагался штаб XVII-го корпуса. Когда дожди начали стихать, 6 августа, штаб выехал, на месте остался только пост летучей почты от 52-го драгунского Нежинского полка. Выше уже приводилось послание командира 3-го эскадрона ротмистра Коломнина, отвечавшего тогда за этот и другие посты на обширной территории. По его назначению в кумирне дежурили два корнета – Леонид Кишкин и Вячеслав Трояновский. Они легко сошлись с художником – подошли, посмотрели эскизы, пригласили попить чайку…

Вернувшись с войны, Н. С. Самокиш выпустил альбом «1904–1905. Война из дневника художника», основу которого составили записи наблюдательного очевидца, проиллюстрированные мастерски выполненными рисунками. В дальнейшем не обойтись без отсылок к этому альбому. На 10-й странице видим процесс разжигания костра драгунами во дворе храма, неподалёку от статуи мифического льва-стража. А на следующей странице – уже внутреннее помещение летучей почты: за столом сидит офицер – один из двух новых знакомых художника. Необычайно интересен текст:

«За чаем мы разговорились, и я набросал сценку в фанзе из жизни летучей почты. Молодые офицеры произвели на меня самое симпатичное впечатление, и я охотно пришел на другой и на третий день к моим новым знакомым… Я познакомился с командиром Коломниным и получил от него любезное приглашение поехать вместе с ним в полк, стоявший в деревне Квантун на Тайдзыхэ.

Надо сказать, что еще в Петербурге я мечтал попасть в Нежинский драгунский полк; он почему-то представлялся мне каким-то родным (я сам уроженец города Нежина, где и воспитывался в тамошней гимназии). Я очень обрадовался случаю, который сам лез ко мне в руку, немедленно согласился…»

Н. С. Самокиш пишет, что отъезд состоялся около 4 часов дня, после обеда из солдатского котла. При этом число не указано. Сопоставив этот фрагмент с другими документами, приходишь к заключению, что смена 3-го эскадрон (на 5-й) на посту в кумирне произошла 10 августа.

Художнику дали белую кобылу по кличке Изида. В последующем ему доведётся проскакать на ней немало вёрст. Но в первый день отряд, пройдя всего 20 вёрст, ввиду наступления темноты остановился возле какого-то китайского кладбища, окруженного деревьями.

«Сейчас же устроился бивак, разбили палатку для офицеров, под деревьями зажгли костры, привязали лошадей, из седел и попон устроили себе постели, закипел чай… Под впечатлением начинающейся для меня походной жизни я долго не мог заснуть. Красиво были освещены светом костра белые лошади драгун. Под деревьями блестело яркими бликами оружие, а по земле в таинственном сумраке лежали завернутые в шинели драгуны…»

Утром серый туман покрывал весь пейзаж. Наскоро выпив по стакану чая, люди сели на коней и тронулись в путь. По дороге, как отмечает художник, забирали посты и присоединяли их к эскадрону. Поскольку известны населенные пункты, где тогда находились посты летучей почты, можно восстановить и весь маршрут: Ляоян – Синчэн – Шанвагоцзы – Лудяфан – Сахутунь – Квантун.

«Дорога была неважная: глинистый грунт от недавно выпавшего дождя размяк. Беспрерывно приходилось то подниматься в гору, то спускаться; ехать по дороге, изрытой глубокими, наполненными водою колеями, было трудно; по краям дороги были довольно глубокие канавы, а за ними тянулись стены гаоляна, выше всадника на лошади».

Часам к четырем наконец увидели долину Тайцзыхэ, а затем и деревню Квантун, где тогда находился штаб Нежинцев. С трудом переставляя ноги после долгой езды, Николай Семёнович направился к самой большой фанзе, которую, как ему сказали, как раз и занимал штаб.

«В фанзе нас встретил красивый офицер восточного типа, лет за 50, полковник Мирза-Али-Гули, приветливо поздоровался с нами и пригласил разделить помещение с ним. Я занял свой уголок на кане и устроился как можно удобнее…»

На самом деле персидский принц Али Кули Мирза, выходец из Карабаха, носил звание подполковника. Был он помощником командира полка по строевой части. Как уже сообщалось, одним из его увлечений была фотография. Несомненно, он легко нашел общий язык с художником, который, кроме рисовальных принадлежностей, привез с собой также и фотоаппарат.

Но почему Н. С. Самокиша представили помощнику командира полка? Где же был полковник П. А. Стахович? Ответ дает «Дневник военных действий». Оказывается, 11 августа в 6 часов утра командир Нежинцев отправился в расположение Дагестанского полка для обсуждения вопроса о ведении более широких разведок. А вернулся он поздно, около 10 часов вечера. Потому-то знакомство и произошло только на следующий день. Воспоминания Н. С. Самокиша рисуют следующую картину:

«Большая фанза, устроенная опрятно и уставленная столами и скамейками в два ряда, служила общей офицерской столовой, сбоку от входа помещалась кухня.

Меня представили полковому командиру, полковнику Стаховичу, который любезно предложил мне место около себя и представил остальным офицерам полка. Обед был очень вкусный, и надо было удивляться организаторской способности подполковника Мирбаха, который сумел среди боевой обстановки устроить такую прекрасную столовую. После обеда мы пили чай и вели оживленную беседу, конечно, о войне и о нашем положении в виду неприятеля… Никто не предполагал, что через несколько дней придется столкнуться вплотную с японцами».

Следующим утром, 13 августа, художник, захватив свой фотографический аппарат, отправился осматривать окрестности.

«Выбор мотивов для этюдов был нетруден, всё было живописно и красиво, краски горели под дивным августовским солнцем Манчжурии. Я снял несколько интересных сцен, вернулся домой и, захватив ящик с красками, отправился на скалистый обрыв, с которого был вид на чудную долину Тайдзыхэ и ущелья гор».

По словам Н. С. Самокиша, он еще несколько раз выходил на этюды и, поскольку фотопленка подошла к концу, подумывал уже вернуться в Ляоян. Но выручил подполковник Н. Н. Мирбах: у него, оказывается, тоже был фотоаппарат и пленки. Где же фотографии? Почему ничего не дошло до нашего времени? Я обращался в Симферопольский музей Н. С. Самокиша – крымчанам судьба снимков неизвестна. Нет этих фотографий ни в РГВИА, ни в РГАКФД, ни в ЦГАКФД СПб, ни в РГИА, ни в фотоархиве Академии художеств в Санкт-Петербурге. Остается только радоваться, что в 1908 году был издан альбом маститого академика-баталиста, талантливо запечатлевшего Нежинских драгун в разгар Русско-японской войны! Кроме того, в ходе сбора материала для книги был обнаружен еще целый ряд картин и рисунков художника, также, несомненно, навеянных воспоминаниями о днях, проведенных на Тайцзыхэ.

11. Начало решающих боёв

11-го августа маршал Ояма отдал приказ своим войскам (130 тысячам солдат) перейти в решительное наступление. Две армии, 2-я генерала Оку и 4-я генерала Нодзу, ударили с юга по оборонительным линиям. Бои с самого начала носили необыкновенно ожесточенный характер. Русским удалось отбить натиск. Тем временем 1-я армия генерала Куроки приблизилась с юго-востока и вскоре вошла в связь с колоннами 4-й армии Нодзу.

В «Дневнике военных действий 52-го драгунского Нежинского полка» начало японского наступления отразилось следующим образом:

«12 августа. С утра была слышна орудийная стрельба в направлении расположения 10 корпуса. Для выяснения был послан разъезд под командой корнета Кишкина, который, вернувшись обратно, доложил, что идет перестрелка на правом фланге восточного отряда».

Днем охотничьи команды 9-го и 12-го пехотных полков были отозваны из расположения Нежинского полка, а сам драгунский полк выведен из состава отряда генерала Янжула в непосредственное распоряжение начальника XVII-го корпуса. Разъезды продолжали вести разведку вдоль реки Тайцзыхэ. Корнет Вячеслав Трояновский сообщал:

«…в моем участке брода пока нет… Течение не особенно быстро, дно и берега хорошие… никаких происшествий не произошло…»

А вот поручик Василий Романов доносил о множестве огней, замеченных ночью в деревнях на другом берегу Тайцзыхэ, и об усиленных земляных работах на высотах между реками Сихэ и Ланхэ (расстояние между устьями этих притоков всего-то полверсты).

К вечеру командиру полка доставили письмо от начальника обоза поручика Василия Шевченко. Он сообщал последние новости из штаба XVII-го корпуса: японцы наступают на правый фланг III-го Сибирского корпуса, поэтому решено перевести 3-ю пехотную дивизию на левый берег Тайцзыхэ, при этом на правом берегу останется лишь отряд полковника Стаховича с приданной ему охотничьей командой 10-го Новоингерманландского полка. Общая тенденция командующего армией – переход в наступление. В заключение поручик пояснил, что ожидание сведений из штаба корпуса задержало выход его обоза из Ляояна и что теперь он сможет тронуться в путь только после обеда.

Новость, что на правом берегу Тайцзыхэ решено оставить только Нежинских драгун и отряд охотников-пехотинцев – самая шокирующая в этом сообщении. Как горстка людей сможет противостоять неприятелю, если тот станет форсировать реку? Как можно толковать о наступлении, когда фланг совершенно не обеспечен?!

В ночь на 13-е августа японские армии опять бросаются в наступление на южном и юго-восточном участках фронта. Орудийная канонада хорошо слышна в деревне Квантун. Прибывший утром разъезд 4-го эскадрона сообщил, что на позициях III-го Сибирского и X-го корпусов виден огонь и дым от разрывающихся снарядов. Для прояснения ситуации туда были посланы два разъезда под начальством корнетов Гирша и Крыжановского. Они сообщили, что атаки отбиты. К примеру, вот какое успокаивающее донесение поступило от корнета Гирша:

«Достиг Пегоу, проходя и тщательно исследуя пешком сопки. Ничего тревожного не заметил…»

Как раз в это время главные силы армии Куроки, 2-я и 12-я дивизии, атаковали селение Анпин, расположенное в десятке верст от Пегоу. Бой разворачивался в горной местности, крайне пересеченной и труднопроходимой. Главная линия позиции Х-го корпуса, растянувшаяся на 20 верст, шла по гребню от Анпина на северо-восток до реки Тайцзыхэ. К сожалению, местность впереди давала скрытые и удобные подходы для наступавших. Во второй половине дня 13 августа, очистив передовые окопы, Х-й корпус окопался на своей главной позиции Анпин – Пегоу. К 6 вечера бой на этом участке фронта затих. Но, как выяснилось, на левом фланге, у деревни Пегоу, положение складывалось критическое. В течение дня роты 122-го Тамбовского и 124-го Воронежского полков отразили тут несколько атак: японцы карабкались по крутому восточному склону, наши кидались в штыки и сбрасывали неприятеля с высоты. Многие русские офицеры были убиты, начальник отряда полковник В. Н. Клембовский – ранен. Командир батареи, потерявшей 14 человек, не имея прикрытия и не получая никаких указаний, приказал оставшейся прислуге вынуть из орудий замки и ретироваться. Тогда и разрозненные части Тамбовцев и Воронежцев, не имевшие общего руководства, начали отходить под сильным дождем, даже не преследуемые понесшими огромные потери японцами. Подошедший отряд генерал-майора Н. И. Янжула, отправленный на левый фланг, приготовился было ночью отвоевать оставленные орудия. Однако эта атака не состоялась, поскольку в полночь генерал-адъютант А. Н. Куропаткин, потребовав к себе начальника штаба Х-го армейского корпуса, лично передал ему приказание об отступлении. Решено было сосредоточить всю Маньчжурскую армию на укрепленных рубежах перед Ляояном. Однако этот отход открыл перед японцами возможность переправиться через Тайцзыхэ и совершить дерзкий обходной манёвр. И именно 52-й драгунский Нежинский полк, со своими редкими постами, дозорами и разъездами, оказывался теперь на направлении движения армии генерала Куроки.

Рано утром 14 августа полковник П. А. Стахович об исходе вчерашнего боя имел крайне скудные сведения. Полковник Хан-Гуссейн-Нахичеванский, командир 2-го Дагестанского конного полка, получил от него следующую записку (№ 70):

«Ничего определенного не знаю; из Штаба Корпуса, которому теперь непосредственно подчинен, не получал приказаний. Слухи неопределенные и неясные; говорят, после вчерашнего боя мы отступили; бой был не только на лев. фланге 10 кор., но, кажется, на всем Восточном фронте. Вчера в 5 ч. дня Тамбовцы еще держались; это я знаю определенно от своего разъезда; послал сегодня туда разъезд, но известий еще не имею».

12. Сбивчивые донесения

Офицерские разъезды Нежинцев неустанно вели разведку и докладывали о накапливании сил противника на левом берегу Тайцзыхэ.

Утром 14 августа на смену разъезду корнета Игнатия Недельского прибыл корнет Николай Вааг со своими людьми. А на другой берег реки для наблюдения за движением японцев был послан 6-й эскадрон во главе с ротмистром Тупальским. Лишь на следующий день от него поступило известие, что его обстреливают. Тогда же пришли и два сообщения от корнета Ваага из деревни Сакань. Первое:

«Неприятель наступает вдоль высоты 273. Принужден отступить…»

И вскоре – второе:

«Неприятель занял высоты от реки Ланхэ до дер. Соше <Сёсшё, а чаще Сёше – А.К.>. Невозможно было оставаться в дер. Сакань 1. Когда я шел с разъездом через горы по направлению к дер. Квантун, то мой разъезд подвергся стрельбе залпами и пачками. Ранена одна лошадь».

По виду второе донесение тревожнее первого. Но на самом деле оно означало, что корнет благополучно прошел самое опасное место и вывел людей (правда, потом выяснилось, что были ранены и два драгуна). До этого были опасения, что разъезд отрезан, поскольку из штаба 3-й дивизии передали сообщение полковника С. П. Ванновского о том, что еще накануне, 14 августа, в 10 часов утра, у деревни Сакань на правом берегу реки было много лодок и приблизительно два батальона в черных мундирах. Для выяснения обстановки был послан корнет Трояновский, который по возвращении донес, что при въезде в Сакань был встречен огнем и едва ускакал на раненой лошади. Это могло означать только одно: противник уже начал переправлять свои части через Тайцзыхэ.

А что же полковник П. А. Стахович? Создается впечатление, что посреди начавшейся неразберихи его переписка со штабом 3-й дивизии вносит только еще большую путаницу. 15 августа в полдень, еще до возвращения корнета Трояновского, он пишет:

«Сведения Полк. Ванновского о том, что у д. Сакань на прав. берегу Тайцзыхэ 14 Авг. в 10 ч. утра было до двух батальонов пехоты, опровергаются моими постами. 14 Авг. от 8 ч. вечера в дер. Сакани был наш пост, и проезжал корнет Недельский; японцы в это время, действительно, делали попытки переправиться (человек около 20), но встреченные огнем нашего поста они отступили… По сведениям от разъездов, японцы, кроме в Сакани, нигде не делали попыток переправиться…»

А еще он сообщает, что и на левом берегу, в районе деревни Хэую, неприятель не обнаружен. Но через три с половиной часа – сведения совсем другие:

«Сакань занята японцами сегодня утром; высоты к северу тоже заняты японскими цепями; дальнейшего наступления с этой стороны не замечается.

Высоты в 1½ вер. к сев. от Хэую заняты японцами…

Послал приказание разъездам, наблюдающим Тайцзыхэ от Сакани и выше, отступать, наблюдая; боюсь, что разъезд в устье Ланхэ отрезан».

Через полтора часа, по прибытии разъездов, полковник П. А. Стахович отправил послание (№ 72) полковнику С. П. Ванновскому, с просьбой немедленно передать его начальнику дивизии. В основных положениях повторено предыдущее. Добавлено только, что выяснить силу частей, расположившихся севернее Хэую, нет возможности, так как все три разъезда, посланные туда, обстреляны залпами. И вслед за этим, как бы мимоходом, важная информация, поданная почему-то со скептическим комментарием:

«…один разъезд определил силу встреченного отряда в 200 чел.; думаю, преувеличил…»

Прошло чуть более часа, и в 6 часов 25 минут отправлено очередное послание (№ 73), теперь непосредственно начальнику 3-й дивизии. Делается попытка связать воедино все известные факты:

«Сакань утром была занята небольшой заставой, а от 2-х ч. дня там переправлялся отряд около полка пехоты; мой разъезд с устья Ланхэ отступает все время в соприкосновении с противником. На всех высотах к югу от Квантуна в 4–6 верстах видны японцы по гребням и скатам, в различных направлениях видны партии в 10–15 чел. Впечатление такое, что это передовое охранение двигающегося вперед большого отряда; проникнуть за эту завесу моим разъездам пока не удалось: всюду встречают сильным огнем…»

Казалось бы, очевидно – дело плохо! Но вдруг в 7 часов 40 минут уходит новая депеша:

«Предшествующее донесение мое было ошибочно: Сакань занята лишь небольшим числом японцев, переправы туда полка не было; высоты к сев. от Сакани тоже не заняты, а там видели только отдельных переправившихся людей. На левом берегу Тайцзыхэ против Сакани высоты сильно заняты противником, оттуда… все время обстреливали мои разъезды… Остаюсь в Квантуне, усиленно наблюдая реку».

Какая-то странная сбивчивость, недопустимая в судьбоносные моменты. Что теперь думать в штабах? Как на основе таких путаных донесений оценивать обстановку?

13. Испорченный юбилей

Как назло, именно в этот полный неприятностей день, 15 августа, полковник П. А. Стахович намеревался отметить двадцатилетие службы в офицерских чинах. Вообще-то надо было бы накануне: в «Послужном списке» указано, что он был произведен из Пажеского корпуса в корнеты, в Кавалергардский Ее Величества Государыни Императрицы Марии Феодоровны полк, 14 августа 1884 года. Но точно день в день не получилось. Почему? Видимо, из-за плохих дорог и из-за того еще, что начальник 2-й Отдельной кавалерийской бригады не смог в условленный день появиться на торжестве. На такие мысли наводят записки полковника П. А. Стаховича. Первая – от 13 августа, генерал-майору Н. П. Степанову:

«Доношу Вашему Превосходительству, что я поручил пор. Шевченко Вас предупредить, что по дороге на Квантун имеется ручей, который вследствие дождей поднялся выше брюха лошади, а потому переправа повозок была почти невозможна; сейчас получил известие, что сейчас вода спала и теперь лишь выше колена; значит, завтра переправа будет вполне возможная».

Вторая записка – от 14 августа, начальнику обоза поручику Василию Шевченко:

«По случаю сильной грязи я намерен пока оставить Ваш обоз в Сыквантуне под охраною взвода пор. Бондарского, некоторые повозки и лошади должны прибыть сюда; для решения, что именно привозить, приезжайте сами переговорить. Батюшку прошу прибыть с Вами; грузы, о которых я вчера писал, тоже привезите».

Что за грузы – неизвестно, перечень не сохранился. Но почему-то не отпускает предположение, что речь идет о винах и угощениях к столу. На эту же версию работает и совсем уж пустяковая бумажка, каким-то чудом сохранившаяся в архиве. На ней нет ни даты, ни подписи, а адресована она всё тому же начальнику обоза:

«Командир полка приказал положить во вьюки, которые мы посылаем, все покупки, мною сделанные в Ляояне…»

Похоже, банкет в походных условиях готовился загодя. О нем бесхитростно сообщается в дневнике Н. С. Самокиша. Видимо, художник даже не сознавал, насколько драматическая ситуация складывалась в это время совсем рядом – на берегах Тайцзыхэ. Он пишет:

«…приехал в полк бригадный генерал Степанов, к которому я имел рекомендательные письма; он ласково принял меня, сидя со своими адъютантами во дворе фанзы, и угостил засахаренными фруктами (лакомство, редкое в походе)».

«Дневник военных действий» Нежинцев с документальной точностью относит появление в деревне Квантун генерала Н. П. Степанова именно к 15 августа. Далее у Н. С. Самокиша:

«Вскоре после приезда генерала полковник Стахович праздновал 20 лет службы в офицерских чинах; я был приглашен на грандиозный ужин с шашлыком. На дворе фанзы-столовой был разведен огромный костер, и на шомполах жарили шашлыки в присутствии всего наличного состава офицеров. На вечернем фоне теплого манчжурского неба это была прекрасная картина походной жизни. Любезный хозяин, виновник торжества, угощал гостей, говорили речи и провозглашали тосты; время прошло незаметно, и мы, простившись, отправились спать по нашим фанзам».

Но противоречивая путаница донесений, рассылавшихся в тот день, видимо, смущала юбиляра. Около полуночи от него ушло очередное послание С. П. Ванновскому:

«В 7 ч. 40 м. вечера я донес ген. Янжулу, что мое донесение об занятии Сакани значительным отрядом и о переправе туда полка пехоты – ошибочно. Сакань, действительно, занята, но незначительным отрядом (человек 40–50), противуположный же берег занят сильно…»

Невероятно! Полковник раз за разом словно бы пытается доказать себе и другим, что появление японцев у деревни Сакань – это какой-то мелкий, не заслуживающий серьезного отношения эпизод. А ведь как раз там и именно в то время полным ходом шла подготовка армии Куроки к десантированию на правый берег Тайцзыхэ! И ведь несколько разведывательных отрядов уже переправилось!

С большим опозданием из штаба 3-й дивизии поступило распоряжение, помеченное 8-ю часами вечера: в случае серьезного наступления противника отходить за левый фланг позиции у Сыквантунских высот и наблюдать не только реку, но и дороги к северу, к Янтаю. Очевидно, штабисты, не очень-то доверяя путаным донесениям, продумывали уже переход в глухую оборону и даже варианты общего отступления. А ведь в это время у наших войск был подавляющий перевес над японскими частями, оказавшимися на правом берегу Тайцзыхэ. Но вместо стремительного удара – боязливое окапывание на высотах и поглядывание в сторону Мукдена…

На следующее утро, 16 августа, неразбериха продолжилась. В 8 часов полковник П. А. Стахович отправил полковнику С. П. Ванновскому очередное сообщение:

«Неприятель, видимо, готовится переправиться в Конквантуне и Тесулу; в обеих деревнях, видимо, не менее по 1–2 роты и по эскадрону кавалерии; мои заставы их обстреливали, когда они подходили к реке, но они не отвечали.

Для лучшего наблюдения (Квантун в яме, окруженной гаоляном) отхожу на возвышенность, что в 1 вер. к западу; стану, не доходя дер. Хандялацзы».

В свете открывшегося факта о непригодности деревни Квантун для любых наблюдений забавно выглядит фраза из вчерашнего донесения: «Остаюсь в Квантуне, усиленно наблюдая реку». Теперь выясняется, что это надо понимать так: полковник не лично наблюдал, а разъездами. А сам реки даже не видел. Но вообще-то командир должен бы знать, что у него творится под носом! А происходило вот что: согласно записи в «Дневнике военных действий», едва полк начал вытягиваться из деревни, японцы принялись палить по нему залпами. А ведь только что ушло сообщение, что японцы не отвечают даже тогда, когда их обстреливают!

Об отбытии из Квантуна живую зарисовку оставил Н. С. Самокиш:

«Вышел полковой командир с генералом Степановым, вынесли штандарт, взвод, под командой корнета Т. <Трояновского – А.К.>, принял его и медленно поехал из деревни, впереди двигался раньше отправленный обоз. Я любовался этой спокойной деятельностью людей, имеющих неприятеля у себя на плечах. Видя, что мой 3-й эскадрон уходит, я взобрался на свою Изиду и примкнул к эскадрону. Через верст восемь нас обогнал полковой командир со своими ординарцами, а, немного спустя, был отдан приказ остановиться.

Мы стали на берегу Тайдзыхэ, круто спускавшемся в реку обрывом, саженей в десять высоты. Драгуны 3-го эскадрона спешились и расположились под прикрытием гаоляна, сюда же подтянулись и остальные эскадроны… Командир и старшие офицеры взошли на скалу и стали внимательно исследовать в бинокли окружающую местность и противоположный берег реки».

Художник создал мастерски выполненный рисунок, на котором запечатлена как раз эта сцена. Желтовато-белесая дымка хорошо передает атмосферу солнечного августовского утра. Река спокойно течет по долине. На воде не заметно ни плотов, ни лодок. Да и неприятель на противоположном берегу не бросается в глаза.

Впоследствии виды, открывавшиеся с этого уступа, Н. С. Самокиш использовал еще в нескольких своих гравюрах и полотнах. И неудивительно: ведь ему в предыдущие дни удалось сделать тут немало фотографических снимков.