Караоке а-ля русс

Вместо предисловия

Дорогой, многоуважаемый, любимый читатель. Выражаю тебе огромную благодарность за то, что ты умудрился набрести на эти строки, безнадежно утопленные в сонме произведений уважаемых авторов, и тратишь на них драгоценные минуты, а может быть даже часы своей жизни.

Извещаю тебя, дорогой мой человек, что сим произведением намерен завершить трилогию о похождениях кучки остолопов.

Если ты не имел знакомства с такими произведениями, как «Вечеринка…» и «Мышеловка…», автор готов предложить тебе три пути.

Первый – просто прочитать эту книжку. Она является вполне самостоятельным произведением, никак не связанным с предыдущими, кроме, может быть, самих персонажей. С ними вообще всё просто. По ходу прочтения, ты быстро разберёшься, кто есть кто, и кто чего стоит.

Второй путь (совершенно необязательный), прочитать прежде вышеназванные произведения, а потом это.

Третий, он же, самый простой путь, – не читать вовсе.

Почему я как автор предлагаю такой путь? Потому что, я уважаю твоё время, дорогой мой, и мне бы очень не хотелось, чтобы прочитав несколько страниц, а ещё хуже половину книги, ты чертыхнулся, плюнул и произнёс «…ля только зря время потратил на эту хрень…». Чтобы избежать такого поворота, сразу же предупреждаю, что в этой книге, как и в предыдущих двух ты не найдёшь ни одного положительного персонажа. Я понимаю, что в жизни не бывает идеальных людей, но те, личности, которых я описываю здесь, максимально удалены от идеала.

Если же ты, всё-таки решишься избрать один из двух первых путей, то хочу тебя предостеречь ещё об одном. Пожалуйста, умоляю тебя, не соотноси всё написанное с автором, никак не проецируй на его скромную личность, образ мысли персонажей. Заверяю тебя, дорогой мой, что автор абсолютно не такой. Он добропорядочный семьянин, исправный налогоплательщик и кроткий прихожанин. В отличие от своих героев, он хорошо учился в школе, любил своих учителей и до сих пор шлёт некоторым из них поздравительные открытки и цветы к празднику. Всю свою сознательную жизнь автор работает, и у него нет пробелов в трудовом стаже. Он отдаёт церковную десятину, читает молитву на сон и перед приёмом пищи, и помогает содержать приют для бездомных животных.

Он посадил дерево,

Он построил дом.

Он вырастил сына.

Он не пьёт, не курит, не ест мясо, не произносит матерных слов, и уж тем более не употребляет транквилизирующих препаратов, действие которых так живо описывает в своих книжках. Он занимается спортом, любит слушать классическую музыку и смотреть программы, идущие по федеральным каналам. В общем, он просто душка.

«Во-от! – скажешь ты. – Вот про какого человека нужно и до̀лжно писать!»

Ну да, возможно. Только у меня к тебе встречный вопрос «Будешь ли ты читать бытописание такого субъекта?». Предвосхищая твоё замешательство, отвечу за тебя. «Нет!». Всех нас тянет к чему-то запретному, неправильному. Думаю, будет наименьшим злом, если ты будешь удовлетворять данную тягу, только лишь читая эту похабщину, а я, в свою очередь только изливая её на страницы книг. Ещё раз подчеркну, что фразы, идеи, философские заключения и мировоззрение принадлежат исключительно героям и уж конечно, не могут претендовать на то, чтобы стать догмами.

В общем, всё, что хотел, я сказал, и постелил соломки везде, где можно. Выбор только за тобой. Буду рад, если прочтёшь. Если тебе понравится, буду рад вдвойне за тебя и за себя. Если же ты изберешь третий вариант, всё равно буду радоваться, ведь об этом я уж точно не узнаю.

«Друг дорогой, как ты ладишь с тоской

Выбираешь запой, или спорт?

Может возьмёшь, стариною тряхнёшь,

Напоследок возьмёшь, свой аккорд…»

БИ-2 «Компромисс».

1

Говорят, самые бесполезные и непродуктивные мысли начинаются со слов «если бы…». Стало быть, я никчёмный, бесполезный и непродуктивный тип, раз всю свою жизнь задаю себе только такие вопросы. Они стучат в темечко, когда всё уже свершилось, как запоздалая инструкция того, что не нужно делать, или как нужно было поступать, чтобы потом не было этого «если бы». Они уходят глубоко, спускаются по веткам жизненного дерева, проникают в ствол и доходят до самых корней. Первенцы, или «Ab Ovo» звучат так.

«Если бы в школе при распределении я попал в другой класс»;

«Если бы на самом первом уроке мы не оказались за одной партой с чернявым зачёсанным на пробор парнишкой с редким именем Вовик»;

«Если бы, завалившийся однажды в кабинет, длинноносый пацан, похожий на киношного Буратино, оказался в любом другом классе кроме нашего…»;

«Если бы, впорхнувшая к нам чёрная бабочка по имени Светка, залетела в окно не нашей, а любой другой школы города…».

Ответ на эти фундаментальные вопросы звучит однозначно.

«Моя жизнь пошла бы по другому руслу».

Кем бы я стал, если бы не эти «если»? Возможно хорошим специалистом, верным мужем, самодостаточным и счастливым человеком, возможно даже обеспеченным и успешным бизнесменом.

Кем же я стал с включением в уравнение этих переменных?

Отбитым на голову романтиком, который один за одним просирал представляющиеся ему шансы;

которого не изменила должность, переезд в другой город, брак;

которого не смог поменять даже возраст.

С этими «если» я давно уже смирился и разобрался, но было бы хорошо, ЕСЛИ бы эти «Если» не появлялись снова. Они совокупляются и плодятся. Большие «ЕСЛИ» порождают маленьких отпрысков, те, со временем, подрастают и тоже дают потомство. Сегодня меня интересуют только самые последние – пра-пра-правнуки тех первых «Если», и звучат они следующим образом. Что бы было ЕСЛИ БЫ

«… я не пошёл на эту вечеринку…»

«…это был бы любой другой караоке-клуб…»

«…Геракл не уронил кальян…»

«…Буратина не был одержим своей шизофренической идеей…»

«…он не заразил этой идеей сначала меня, а потом всех присутствующих…»

Пожалуй это основные «Если»…хотя нет…есть ещё одно:

«Если бы там не было Светки…»

На все эти вопросы есть только один ответ, и звучит он так:

«Тогда бы мы не…»

Хотя…давайте по порядку.

***

– Мне нужно пятьдесят миллионов.

Пухлые губы Буратины находятся буквально в сантиметре от моего уха, и его жаркий шёпот, едва не переходит интимные границы. Он будто клеит девочку, приглашая её пройти в будуар.

– Рублей, или баксов? – Я глубоко втягиваю в себя приторно сладкий дым из мундштука, отваливаюсь на диван, даже не глядя в сторону Буратины, и не придавая значения его очередному бреду.

Мой взгляд прикован к, стоящим в обнимку, Поночке и Уксусу, которые в два горла орут «Рюмку водки…». Микрофон в руке Уксуса совершенно лишний атрибут. Они горланят будто в последний раз. Так орут заплутавшие в лесу грибники в надежде, что их кто-то услышит за десятки километров, или чтобы, в крайнем случае, распугать всё зверьё. Недоделанные вокалисты принялись лажать с самого начала песни, как только «ночь по улицам пошла, звездной поступью цариц…». Ближе к припеву накал голосов усиливается, и жилы на шее Поночки разбухли до того, что вот-вот лопнут.

« То-альк-а-а-а рюмка водки на стале-е-е-е

Ветер пла-ачет за акно-о-ом…».

На припеве Поночка сдох. Сначала он дал «петуха», а потом и вовсе засипел сорванной глоткой. Уксусу приходится отдуваться за двоих. Ноты, которые ему приходится брать (точнее мимо которых он поет), настолько высоки, что он завывает бабьим голосом.

«Бо-о-олью-ю атзыва-а-ются ва мне-е-е…»

Создаётся ощущение, что человек громко рыдает из-за того, что на столе осталась последняя рюмка. Но наш стол ещё полон. На только что принесённом официантом блюде дымится огромная гора жареного мяса, вокруг которого расставлены салаты и нарезки, сеты суш и роллов, исходит паром кальян. И водки здесь далеко не рюмка, а две пузатых бутылки. Кроме водки на столе красуются две бутылки вискаря и бутылка винтажного Вермута (специально для Светки).

– Рублей конечно! – Дует жаром в ухо Буратина.

– Хм…– я презрительно морщусь, продолжая наблюдать, за плавающими в клубах дыма звёздами эстрады. – А чё не баксов?

– А ты Славик не прикалывайся. Мне нужно пятьдесят лимонов рублей, а не баксов, потому что я реалист.

Последняя фраза Буратины вызывает у меня непроизвольный спазм в горле, как раз во время затяжки, и я закашливаюсь, порционно выплёвывая дым, который небольшими клочками ваты повисает над столом.

Сидящая напротив Светка, настороженно привстаёт.

– Слава, ты в порядке?

– Нормуль, Светик, – сиплю я, поворачиваясь к Буратине. – Так значит ты у нас реалист?

– Да реалист! Пятьдесят лямов, это вполне реальная сумма, которая нужна мне для определённых целей.

Чтобы сбить першение в горле, я делаю большой глоток виски, занюхиваю запястьем, взбодрившись, иду в атаку.

– Даже стесняюсь спросить, что это за определённые цели такие.

– А ты не стесняйся, у меня от друзей секретов нет. Я свалить хочу, Славик. – Последнюю фразу Буратина произносит с надрывом, и мне на секунду показалось, что он вот-вот разревётся.

– К-куда? – Я настораживаюсь.

– Куда угодно, лишь бы подальше…в идеале, в Америку.

– А здесь тебе чего не живётся?

– А это что, жизнь? Совсем задавили, продыху не дают. Ты смотри, чё вокруг творится. Цены растут, чиновники беспредельничают, налоги, менты вообще страх потеряли. Здесь свободы нет, Слава!– Буратина оттягивает ворот рубахи, будто ослабляет петлю на шее.

Я лениво улыбаюсь и участливо трясу головой, продолжая смотреть на заполненную дымом сцену, где два певца закончившие с «Рюмкой» уже начали беспощадно уродовать «Натали».

– Ты ещё про пенсионный возраст скажи, отсутствие рабочих мест и полное падение нравов. Тебя-то каким боком все эти проблемы касаются? Ты и это государство живёте параллельными жизнями. У вас с ним взаимопонимание: ты ему ни копейки не принёс, а ему с тебя и спросить нечего. Тебя налоги напрягают, с чего? Или у твоих богатых мамочек денег стало меньше, ну это тогда другое дело.

– Ну тебя…всё со своими смехуёчками…– Буратина в сердцах машет широкой лапой, мизинец которой увенчан золотым с камушком перстнем и закидывает в себя полстакана виски. – Я ведь серьёзно, Слава. Ты вот на свою жизнь посмотри. Кто ты есть, что у тебя за душой? Работы нормальной нет, машина – ржавое корыто, хата – хрущоба, и та от матери осталась, от тебя даже жена сбежала.

Настала моя очередь обижаться, но я не делаю этого вслух, предпочтя уйти в молчаливое жадное поглощение выпивки и мяса. Свирепо перемалывая зубами сочную плоть и злобно играя желваками, я думаю о том, что если бы не этот носатый крендель, у меня бы была хорошая работа, классная машина, квартира в Москве, и жена бы не убежала от меня к другому. Всё пошло через жопу после той, случившейся два года назад вечеринки, которая началась на яхте и закончилась на острове.

А Буратина, будто и не заметив моей обиды, продолжает жужжать над ухом назойливым комаром.

– Я же всё чётко рассчитал, брат! Пятьдесят лимонов не ахти какие деньги. Пять лимонов уйдёт на адвокатов и грин карту, ещё лимон, на решение вопроса с визой, тридцать лямов нужно иметь на счету (ну не с голой же жопой туда ехать), четыре на первоначальное обустройство, ну и десять на первые полгода жизни. Мне ж ведь работу тяжело будет найти.

Я продолжаю набивать рот закуской, стараясь не вникать в этот бред.

– А давай со мной, Слава! Ну чё тебя здесь держит? – Медвежья лапа шлёпает меня по спине, заставив замереть с набитым ртом.

Я поднимаю от тарелки голову и выпучиваю на него глаза.

– Шаглашен…только добавь к швоим ращётам ещё пятьдещят лимонов. – Мои щёки раздулись, веточка кинзы торчит изо рта, по подбородку стекает масло.

– Тебе может и пятнадцати хватит! – пожимает плечами Буратина. Ты же у нас неприхотливый, да и работу тебе там проще будет найти.

Несколькими огромными глотками я отправляю в пищевод всё имеющееся во рту содержимое, будто удав, проглотивший кролика.

– Так и быть…давай пятнадцать – Я простираю ладонь к Буратине.

– Слава, ну откуда! У тебя, кстати, проще ситуация, ты же можешь хату продать, машину (хотя-я с твоей чушлайки много не выручишь), кредитов можешь набрать, тебе же дадут…

– Так у тебя нет даже пятнадцати лямов? – презрительно морщусь я. – О чём тогда с тобой разговаривать…

– Слава…я же…

– Слушай, Серёга, ты зачем нас сюда позвал?

– Ну-у я…

– Вот именно: пить водку и петь песни. Так что извини я пошёл.

– Куда?

– Петь!

Я вскакиваю с дивана, боднув животом стол, так что бутылки и кальян дают опасный крен и агрессивным маршем направляюсь к подиуму. Бездарные певцы как раз заканчивают куплет «Белого лебедя», и набрают в лёгкие побольше воздуха, чтобы начать горланить припев.

«А-а бе-е-е-лы-ый ле-е-е…»

Я выдираю микрофон из руки Уксуса, как раз в тот момент, когда он подбирается к самой высокой ноте. Завывание плавно сходит на нет, перерастает в секундную паузу, после которой этот же хор воет на минорный лад.

« Э-эй, братан, а чё началось-то?»

– Пацаны-ны-ны-ны…отдохните-ните-ните-ните…– Гаркаю я в микрофон, который расщепляет мою фразу на долгое горное эхо. – Поночка, побереги свзки-вязки-вязки, они тебе ещё пригодятся. А ты Уксус-сус-сус-сус, лучше вспомни обещание, которое дал Баяну.

При этих словах зрительный зал взрывается. Громко хохочет Буратина, периливно журчит маслянистый смех Светки, и даже хмурый лик Геракла, расползается по швам от широкой улыбки. Все присутствующие в этом зале тут же вспоминают живописную сцену, произошедшую на нашем самом последнем уроке музыки.

***

– Ну Ви-иктор Степа-аныч, ну пожа-алуйста! Ну поставьте хотя бы тройку! – Клянчит маленький Игорёк, держа перед собой раскрытый дневник, как попрошайка держит шляпу.

В самом деле, схватить двойку по «Музыке» было нонсенсом, даже в то время, даже для таких остолопов, как мы. Но Уксусу это почти удалось. Сейчас, при выставлении оценок за четверть, он страдал не из-за того, что прогуливал уроки, мы все это делали. Убелённый сединами педагог прозванный Баяном, намеревался поставить ему рекордно низкий бал, за то, что он изуродовал его любимое творение.

Виктор Степаныч, будучи человеком интеллигентным, консервативным и пожилым, пытался привить нам вкус к настоящей музыке. Он частенько заводил патефон (да-да, в его классе был старинный патефон), алмазная иголка которого пробуждала голоса Вертинского, Шаляпина, Улановой и прочих мэтров эстрады. Одним из часто заводимых и особо любимых педагогом творений была песня «Вечерний звон», исполняемая громовым басом певца, имя которого я забыл. На самом деле, песня была очень липучая, и ещё долгие часы после урока крутилась в голове у многих из нас. То и дело можно было увидеть одноклассника, или даже одноклассницу, которые непроизвольно напевали: «Вече-ерний зво-он, вече-е-ерний зво-он…».

Всё началось с моего друга Геракла, который однажды на перемене выдал новую вариацию знаменитой песни.

«Вече-е-рний зво-он бом-м бом-м

– раздался его яркий баритон в звенящей тиши рекриации.-

Вече-е-рний зво-он,

Вече-рний сэ-экс и я оте-ец!»

Композиция сорвала бурные овации в виде дикого ржача всех, кто был поблизости.

Гераклу удалось то, о чём Виктор Степаныч не мог даже мечтать. Переиначенная песенка подобно вирусу, в короткий срок заразила большую часть школы. Теперь все знали этот мотив, а уж тем более эти слова. Похабный мотивчик можно было услышать в любом углу школы и даже во дворе, в исполнении разных юных дарований.

Так уж случилось, что запущенный Гераклом бумеранг вернулся не куда-нибудь, а в то место, где всё началось – в музыкальный класс. Во время урока Виктор Степаныч очень часто удалялся надолго, оставляя нас наедине с музыкой. Бывало так, что никем не слушаемая пластинка проигрывалась, и игла ещё долго скребла по внутренней её части, до возвращения педагога. В тот день Баян тоже отлучился, предварительно заведя пластинку, на которой среди прочих была та песня. По какой-то мистической случайности, он вернулся в класс, когда на пластинке играла именно она.

Открыв дверь, Баян так и замер на пороге. Спиной к нему, лицом к галдящему классу стоял Игорёк и делал пассы подобно дирижёру. Звучал припев любимой песни, но Уксус перекрикивал певца переламывающимся с баритона на писк голоском.

«Вече-е-рний зво-он бом-м бом-м

Вече-е-рний зво-он,

Вече-рний сэ-экс…»

Уксус понял в чём дело, когда увидел, что с довольных лиц сползают улыбки и глядящие ему за спину глаза начинают виновато блестеть. Он медленно обернулся, при этом продолжая петь.

«…и я-я оте-ец…»

Последняя строка, на контрасте с предыдущими, прозвучала жалко, и походила больше на блеяние ягнёнка, перед которым внезапно возник волк. Наступила немая сцена, фоном к которой была старая добрая музыка. Белый как мел Виктор Степаныч одарил незадачливого певца испепеляющим взглядом, после чего тот растворился в воздухе и появился уже за своей партой жалкий и забитый. Выдержанный и интеллигентный педагог подошёл к патефону, спокойно снял иглу с пластинки, невозмутимо захлопнул журнал.

– Урок окончен. – Прозвучал в зазвеневшей тишине его умиротворённый голос.

После этого случая, судьба Уксуса в рамках данного предмета была предрешена, но он умудрился набраться наглости, чтобы клянчить у Баяна тройку.

– Ви-иктор Степа-аныч, ну не портите мне аттестат.

Аттестат Уксуса испортить было сложно, а вот разбавить его одной из немногих троек было бы не плохо, иначе перед молодым дарованием маячила перспектива остаться на второй год.

– Игорь, ты думаешь, мне жалко для тебя оценки? – Баян посмотрел на пресмыкающегося перед ним Уксуса поверх очков. – Я тебе даже четвёрку поставить могу, только если ты мне кое-что пообещаешь.

Уксус насторожился. Даже в этом возрасте он знал, чем коварно такое начало разговора. Попросить могут что угодно, а вот обещание нужно дать ещё до того, как озвучена просьба.

– Обещай, что нигде, никогда и ни при каких обстоятельствах ты больше не будешь петь. Ни в ду̀ше, ни в строю, ни за столом, ни на демонстрации…нигде.

Может быть, просьба Баяна была слишком жестокой, но, как мудрый человек, он понимал, что всем обещаниям этого белобрысого недомерка грош цена. Безусловно, тот пообещал, даже не задумываясь и не реагируя на дружный смех в классе. И, конечно же, всем присутствующим Баян и его предмет запомнились именно этим уроком и этим взятым с Уксуса обещанием.

***

Конечно же, он вспомнил, и ничуть не смутившись, широко улыбаясь, вслед за Поночкой сошёл в зрительный зал.

Выбор песни не занимает у меня много времени. Эта забытая композиция пришла ко мне во сне, и теперь преследует меня уже несколько дней, с тех пор, как я получил приглашение на эту вечеринку. Главным критерием в ней является, то, что она исполняется дуэтом.

«С тобо-ой моя звезда-а, танцу-уем мы одни-и,

Я тро-огаю тебя-я не-ежно…»

Напевая, я танцующей походкой подхожу к столу и протягиваю руку Светке. Она, улыбаясь, вкладывает свои наманикюреные пальчики в мою ладонь и поднимается с дивана.

«…искря-ятся иногда зелё-ёные огни-и

В глаза-ах твоих больши-их гре-шных…»

Я обнимаю её обнажённое плечо и располагаю микрофон между нами так, что ей приходится немного наклониться ко мне. Наши виски соприкасаются, голоса сплетаются в унисоне, и эти первые звуки приводят меня в экстаз.

«Ту-ту-ту на-на-на снова вместе снова ря-ядом

Ту-ту-ту на-на-на му-у-зыка ка-агда,

Ту-ту-ту на-на-на не грусти прошу не на-адо,

Ту-ту-ту на-на-на прошепчи мне да-а…»

Голос Светки низкий, тягучий, маслянистый. Если бы я был слепым – полюбил бы её только за этот голос.

«Наве-ерно ты пришла-а, из ко-осмоса ко мне-е,

В той жи-изни ты была-а колдунья-я…»

***

Мы встретились первый раз за два года минувших с нашего последнего приключения. Не только со Светкой, а вообще со всеми присутствующими. Здесь, в одной из комнат караоке клуба, только члены нашей Конторы. Кто нас собрал? Ну, конечно же, Буратина. Это не первая его попытка собрать нас вместе, но все настолько наелись последними приключениями, что ещё долго мучались неприятной отрыжкой.

Буратине и самому пришлось нездорово. Не успел он прибыть восвояси, как его тут же разыскали адвокаты Ленина. В грамотных тезисах, содержащих номера законов, главы и параграфы статей, а так же выдержки из неписанного кодекса, они объяснили, что ему лучше вернуть всё уведённое с яхты содержимое. За такие дела его до̀лжно бы закатать под асфальт, и вождю революции это не составило бы особого труда, но тот в последнее время размягчел и подобрел. Ленин с чего-то вдруг стал сентиментальным и хотел хоть малейшей сатисфакции, ну хотя бы извинений. Ну а поскольку извинений ему не дождаться, то пусть Буратина вернёт ноутбук и семьдесят кусков. Были со стороны адвокатов ещё какие-то методы психологического и физического воздействия, о которых Буратина предпочёл не рассказывать. Итогом стало то, что наш, так и не успевший сформироваться общак вернулся в карманы Ленина. Ну и хрен с ним. Больше я пообещал себе не произносить и по возможности не вспоминать это имя.

Я бы и с Буратиной ещё век предпочёл не видеться, и пришёл сюда, по большому счёту, только из-за Светки. Всё последнее время мне не даёт покоя тема незакрытого Гештальта.

***

«Ту-ту-ту на-на-на снова вместе снова ря-ядом…»

Она как всегда обворожительна. В бархатистом чёрном вечернем платье, облегающем её вечно-стройную, как гитарный стан фигуру. В сверкающем колье на длинной шее, с подведённым лоснящимся иссиня-чёрным каре и вечно молодыми, вечно жадными, вечно сверкающими как у дикой кошки чёрными глазами. С каждым годом она становится моложе, а я, напротив, старею, так что наша разница в возрасте стремительно увеличивается.

«С тобо-ой моя звезда-а, по мле-ечному пути-и,

Мы вме-есте полети-им но-очью-ю…»

Я обнимаю её сзади, прижимаю к себе крепко-крепко, зарываюсь в чёрный шёлк волос, нос приятно щекочет лёгкий древесный аромат. Запах моей женщины. Дальше она будет петь одна, а я хочу просто наслаждаться, обнимая эту идеально выточенную фигурку и чувствуя, как из неё изливается божественный голос.

«Я соскучился» – шепчу я в наряженное золотой подвеской миниатюрное ушко.

«Ту-ту-ту на-на-на снова вместе снова ря-ядом…» – отвечает мне Светка.

Из зрительного зала за нами наблюдает только Геракл. Он улыбается и в ответ на брошенный мной взгляд поднимает вверх два больших пальца. За дымной пеленой я вижу, как блестят его глаза. Мне показалось…или…он стал слишком сентиментальным. Мой вечно одинокий друг.

Поночка и Уксус опять нашли предмет для спора. Они снова что-то остервенело втолковывают друг дружке. Поночка трясёт перед самым носом Уксуса сложенными в колечко пальцами. Наверное, всё это время он мысленно готовил себя к этому спору, вёл этот диалог в своей голове и вот свершилось. Я ведь тоже мысленно общаюсь со всеми…всеми нашими. Так уж случилось, что нет в моей жизни никого родней этой шайки. Нет такого дня, чтобы я не поговорил хотя бы с кем-то из них. Но больше всех я общаюсь со Светкой. Как бы мне хотелось, чтобы она так же разговаривала со мной.

Буратина сидит будто один, отгороженный от всех плотной завесой дыма, который, как из топки паровоза валит из его рта. В его глазах снова эта чертинка, этот больной огонёк. Неугомонный ребёнок снова что-то затеял.

Песня закончилась, но я не хочу отпускать Светку. Я предлагаю ей спеть «Танцы вдвоём». Она, разумеется, не против. На самом деле, я не собираюсь петь, я просто хочу танцевать с ней, покачиваться в свете мерцающих огней, прижимать её к себе и вдыхать её запах. Может быть, такого случая уже не представится.

Мы медленно кружимся под проигрыш, заглядываем друг другу глаза и улыбаемся широко и открыто, как когда-то в детстве.

Третий раз…третий раз мы танцуем с ней под эту композицию. Два прошлых танца оказались предвестниками надвигающейся катастрофы. Надеюсь, что в этот раз всё будет не так.

Куплет уже начался, и по экрану висящей на стене панели, побежали первые строчки, но мы не поём. Мы покачиваемся, всё сильнее вжимаясь друг в друга. Передо мной каскадом проносятся сцены из «Чарки», из танцзала, с яхты, с острова, где мы вот так же прижимаясь, танцевали вдвоём. И каждый раз Светка была разной, другой. Неизменным оставалось только одно – эти глаза. Сейчас они снова в нескольких сантиметрах от моих, и я чувствую исходящее из них излучение. Этот взгляд нельзя истолковать двусмысленно, как то иначе. Он устал шептать, говорить, намекать. Сейчас он просто кричит:

«Ну же…ты опять будешь стоять как истукан, или попытаешься что-то сделать? Гештальт?! Ты бы его уже давно закрыл, если бы не был таким нерешительным. Проблема только в тебе. Соберись и сделай уже что-нибудь!».

Лежащая на её талии рука ползёт вверх, обнимает тонкую шею, врезается в шёлк волос. Небольшой нажим, и её голова подаётся вперёд. Полные, ярко-алые губы чуть приоткрыты, как створки волшебной пещеры. Мы сближаемся. Шатл подошёл на необходимое для стыковки расстояние. Стыковочный разъём выпущен. Три…два…один…

– Го-орь-ко!

Рёв Геракла сопровождается звоном бьющегося стекла и матом Поночки.

Наши со Светкой головы непроизвольно поворачиваются в сторону стола, который чуть не уронил, резко вскочивший, в порыве нахлынувших эмоций Геракл. Сейсмографического толчка не выдержали упавшие на стол бутылки и рухнувший кальян, всё содержимое которого высыпалось на стол. Возникла суматоха, в которой Уксус пытается спасти закуски, Поночка материт Геракла, а Буратина устанавливает на место кальян, приговаривая, что ничего страшного не случилось.

Случилось! Случилось то, что случается каждый раз, когда мы со Светкой вот-вот…

«Сука ты Геракл…с-сука»

Теперь мы снова на исходных позициях. Мы просто танцуем. Я даже не пытаюсь повторить свою попытку, всё равно случится что-то, что не даст мне этого сделать. Это проклятье.

Светку почему-то снова веселит эта ситуация. Она смеётся, уткнувшись в моё плечо, а я вот едва не плачу.

– Светик, давай уедем отсюда…– шепчу я в маленькое ушко.

– Куда? В Америку? – спрашивает она, как-то по-детски восторженно.

– Почему в Ам…– Я останавливаю танец, заглядываю ей в глаза с серьёзностью учителя, пытающегося сбить весёлый раж у заигравшегося ученика.

– Вы же сейчас с Серёжкой про Америку говорили, вот я и подумала…

– А ты бы поехала со мной? – Говорю я, и сам удивляюсь этому своему вопросу. Какого чёрта я это несу?

– Ты приглашаешь?

Шутки кончились. Сейчас в чёрных глазах нет ни капли иронии, они лишь чуть сузились, будто хотят пристальнее меня разглядеть. Вопрос задан, и нужно на него отвечать. Но чтобы дать ответ, нужно хорошо его взвесить. Шутки кончились.

– Да!

Сейчас мы остались одни. Только она и я, в центре небольшой подсвеченной неоновыми лампами комнате. Кто-то есть там за дымной пеленой, но нас это не касается. Я не знаю, зачем это сказал, ясно одно – эти слова будут иметь последствия и за них нужно нести ответственность.

– А как же деньги? Где ты их достанешь? – она продолжает делать мне вызов, но жребий брошен.

– Что-нибудь придумаем, тем более с нами Буратина.

Голос Буратины тут же возникает из тумана, будто подтверждая, что он здесь, с нами.

– Не с-сыте пацаны. Щас такой кальян забабахаю, охренеете. И не надо звать никакого кальянщика.

Я беру Светку за руку, и мы медленно плетёмся к столу. Нам больше нечего делать в свете софитов. Композиция закончилась, поцелуя не получилось, да и тема для разговора исчерпана. Ну не обсуждать же детали поездки, которая никогда не состоится. Как и наш поцелуй…