А дева таяла. Кровь капала на снег.
– Мой милый. Моя надежда.
Дева завалилась на бок, глаза глядели на вихрящиеся искры, снопом исчезающие в небе.
– Моё чудовище. Моя личная преисподняя, разгуливающая по земле. Ты можешь забрать моё сердце.
Этран бросил один лишь взгляд, полный тоски и боли. Чревоугодие молчало.
Пар растворялся в воздухе морозном. Слезы катились по её щекам, но на губах была улыбка.
Она так и лежала. Побледневшая, сама как первый снег. Чревоугодие вздохнуло, совсем как человек. Этрана это возмутило.
Помочь он девице не смог, равняясь на Греха под боком, а тот повел себя совсем уж просто. Чревоугодие заговорило. Голос шелестом пронесся по двору.
– Людям всегда нужно во что-то верить.
Подул холодный ветер, заметая следы девы. Последние воспоминания стирались отовсюду.
– В совесть, честь и долг. В Богов, суеверия и знаки. Но правда в том, что каждому хочется не верить, а вверить себя кому-то. Любимому, чей век такой же короткий, или Богам, чья жизнь – это вечность, наполненная утратами. Людям хочется сострадать чудовищам в надежде на то, что монстру удастся полюбить их в ответ.
Этран глядел на лицо девы, на стекло глаз и снег в кудрях.
– Я мог забрать сердце. Не слишком ли высока плата?
Чревоугодие в ответ лишь рассмеялось. Звонко, гулко, заглушая треск огня.
– Ничтожна.
Этран опешил. Казалось, что и голодная змея в груди утихла.
– Целое сердце. – едва промолвил Бес.
Он не любил, не был любим, не знал ни трепета, ни боли. Слова же девы ранили его до глубины гнилой души. Грех зубы скалил, ласково пропев:
– Богам дано любить лишь раз. За вечность это жалкая крупица, а потому не смей себя же в путы заковать.