Бездна

Text
0
Kritiken
Leseprobe
Als gelesen kennzeichnen
Wie Sie das Buch nach dem Kauf lesen
Schriftart:Kleiner AaGrößer Aa

Бездна

Посвящается светлячкам, которые

в непроглядном мраке ночи

остаются маленькими огоньками надежды.

Эпилог

И всё же мне иногда хочется, натянув капюшон балахона, в сумерках дождливого вечера сидеть на лавке пустого сквера, и вдыхая горькие клубы табачного дыма, смотреть, как с неба падают дождевые капли. Они падают с неба и летят в пропасть отделяющую меня от окружающего мира. Я смотрю в небо оно свинцово серого цвета, оно сливается с выпускаемым мной дымом. Я смотрю в пропасть и не вижу другого края. Я подставляю дождю ладони и он ласкает их нежной прохладой. Дождь падает с неба в пропасть, а я сижу посредине, окружённый туманом дыма.

Я сижу в этой пропасти, но я не на дне, потому что она бездонна и я не с краю, потому что она бескрайна. У меня нет выхода, кроме как натянуть капюшон посильнее и прыгнуть, но мене не хватает смелости.

Я продолжаю курить и думать, я вижу зелёные листья и редкие лица прохожих, но между нами пропасть. И я решаюсь прыгнуть. Я закрываю глаза и стиснув зубы ныряю в пустоту бесконечной бездны. Мир пролетает как через трубу калейдоскопа, в котором искристые стекляшки организуют хоровод вселенной. Я вижу там все свои чувства, события, близких. Я вижу весь мир, но он далеко. Я тяну к нему руки, но он, как солнечный зайчик постоянно снаружи сжатых ладоней.

Дождь прошел и местами оставил лужи, я иду по ним в мокрых сандалиях. Тучи пропустили к земле солнце, и оно моя маленькая надежда. А я продолжаю падать в пропасть, что бы достичь мира, но он от меня так же далеко, как и прежде, но зато теперь уже светит солнце.

Авария

Вечер, и я наедине с пустым шоссе. На полной скорости движусь в сторону заката, который кривоватой полосой подытожил линию горизонта. В душе пустота, и злобная желчь в сердце, два желания быстрее и дальше. Я закуриваю сигарету, она отражается в лобовом стекле вместе с огоньками моих глаз. Сердитая тёмная ночь всё гуще объединяет краски в тёмном тумане безразличия. Злобно вжимая в пол педаль газа, Я лечу на полной скорости, как будто за мной гонится стая призраков или черная дыра, которая проглотит меня если я от неё но оторвусь. Крыша моей машины открыта и сильный боковой ветер пролетает сквозь уши, облака быстро движутся в сторону юга.

– О, Лис, как же ты меня достала, – я не смотрю на дорогу мне больше нравится наблюдать в зеркало заднего вида, как сливаются в единую полосу черты разделительной линии. Интуитивно я жду, пока машина наберёт полные обороты, для этого требуются секунды, но они тянутся как вечность. Ожидание в тягость.

Я свернул на узкую двух колейную дорогу. Близко растущие к проезжей части деревья смыкались над ней, как будто здоровались за руки. Мне нравится их шелест на сильном ветру, они переговариваются как живые. А я несусь во мрак ночи, выхватывая из её пределов лишь два больших пятна освящённых фарами. Раздались первые раскаты грома. Я притормозил, что бы закрыть крышу, и она с характерным техническим шумом сомкнулась надомной. Практически сразу, с нарастающим грохотом обрушился дождь. Дворники захлёбывались разгребая потоки воды. Но, это лишь усиливало азарт, и я набирал скорость, ветки деревьев изредка цепляли лобовое стекло и тёрлись о боковые двери.

Безнаказанность наверное губит, два лунно-белых огонька лишь успели мелькнуть перед глазами и только после сильнейшего удра я понял что это был фары.

Больница

Я очнулся в сине, белой комнате с ощущением того, что попал в настоящий ад. Не было не одной части тела, которая не болела бы, шея не вращалась и я только по средствам неимоверных усилий смог подробно разглядеть верхнюю часть стены переходящую в потолок. Лампа дневного света слепила глаза. И время остановилось, уступив место боли.

Прошла минута, или вечность, я не знаю, улыбающееся лицо пухленькой женщины в белом чепце склонилось надомной шевеля губами. Наверное, она, что-то говорила, но я не мог разобрать её слов и закрыл глаза. Снова темнота и забытье. Потом длинный больничный коридор с теми же противными лампами дневного света, и назойливо неприятный скрип каталки. Лица докторов, в сине-зелёных халатах склонившихся надомной, они смотрели снимки, бубнили сквозь маски непонятные слова, и ощущение, что так было всегда, и что именно так и должно быть не покидало меня. Сознание сдалось и словно сказало good-bye.

И вот я, где-то под потолком с ощущением невероятной лёгкости и первое мгновение не могу вспомнить, где и кто я. Странные люди в длинных халатах прикладывают, какие то пластины к лежащему, на кровати с колесами, человеку. Его от этого сильно встряхивает, а ему вроде всё равно.

Потом медленно с нарастающим рокотом лавина воспоминаний как будто догнала меня и я начал понимать, что на кровати с колёсами вовсе не какой то человек, а я сам, и это меня катят эти странные люди неизвестно куда. Я вновь увидел этот длинный коридор с мерцающими лампами. Я всё понял. Меня больше нет, я умер, много раз в кино я видел такие ситуации, у меня началась настоящая истерика. Я подбегал к каждому из них кричал, тряс их за плечи бил по щекам. Пытался разбудить себя. Я просил, уговаривал, умолял, но никто не обращал на меня внимания. Даже я сам оставался безучастным к своим мольбам. Врачи медленно катили каталку как в замедленном кадре фильма, меня для них не существовало.

Я пошёл следом, по узкому длинному коридору, чувство одиночества привело меня к необходимости окончательно признать факт своей земной смерти.

Но как же это так, ведь я же здесь, никуда не делся? Мысли в карнавале чувств абсолютно беспорядочно плясали в голове. «Неужели в этот раз не обошлось?» «почему же все кончалось так быстро. А что вообще было?» И один всё более чёткий вопрос, яснее и яснее вырисовывался среди этого беспорядка: «Почему?!»

Действительно почему? В ретроспективе начали прокручиваться все события прошедшей жизни. Последняя поездка и фары грузовика под, бампером которого я так неудачно припарковал свой Порш. Все состояния переживались заново, каждая мысль и каждый жест. Всё вновь и вновь все эмоции словно ожили, хотелось остановиться присесть подумать, но это было невозможно. Я стал как эфирный, и неизвестный ветер гнал меня всё дальше по коридору. Всё более мутными становились силуэты врачей и каталка – коридор темнел и только в конце оставался ещё свет.

Я вспомнил последний вечер с Лис, на кануне аварии, вспомнил нежный свет её похотливых зрачков в полусумраке бара. Грациозно изящный стан, чуть прогнутую спину, её неправильный прикус и закушенную нижнюю губу.

В тот вечер она была в ударе, казалось способной завести всех вокруг, даже безжизненную барную стойку. А мне наоборот было не по себе. Стараясь бросить курить я совсем потерял голову, которая, кстати, безумно болела. Уже опрокинув две стопки бренди и, осознавая, что придётся вести машину обратно домой, я отговаривал себя пить третью. Лис крутилась, вначале, вокруг меня: играла со мной взглядом, пробегала своими изящными пальцами по моей груди, отводя при этом манерно взгляд. Все её выкрутасы оставляли меня безучастным, дерьмовость моего настроения с лихвой покрывала её веселье. Естественно ей наскучило моё поведение. А может она просто, во что бы то ни стало, решила достать меня и поэтому устроила настоящее шоу.

Лис, жгучая брюнетка с роскошным количеством прямых волос грациозно спадавших по её плечам до середины спины, казалось, имела по эталону точёную фигуру. Её игривый и местами колкий характер всегда прослеживался в блеске карих глаз. Лис без труда привлекала к себе внимание, просто пройдя мимо, а в тот вечер она позволила себе гораздо больше чем просто ходьбу. Мне хватило двадцать минут её представления после которых я хлопнув по столу вышел.

Потом я курил, ехал на машине, гнал, думал, что мне всё равно…

Я вспомнил, как встретился с ней пол года назад на вечеринке у товарища. Она вела себя приблизительно так же как в тот последний вечер до аварии. Возможно тоже пыталась добиться чей-то ревности, а может просто веселилась. Увидев её тогда, я прилип к ней на пол года она практически полностью занимала всё КПД моего мозга, не оставляя в нём места для других дел. Лис вертела мной как монетой между пальцев. Я позволял ей все, что она могла придумать. Часто ей нравились невинно злые забавы. Например, обрызгать прохожего, проскочив на полной скорости вдоль кромки тротуара. В больничном коридоре я вспомнил даже лицо одной пострадавшей бабульки, наполненное не злобной печалью разочарования.

Потом я вспомнил время проведённое в Кембридже, экономический факультет, свою группу. Нудные лекции, весёлые пьянки и отвязные вечера. Кембридж это та пора в моей жизни, в которой я не в чём не нуждался и всё имел. Учёба меня не тяготила, да и свободного времени хватало. Папино наследство с лихвой покрывало все растраты на мои потребности, а мам не беспокоила меня.

Отца не стало, когда мне исполнилось тринадцать. Пуля киллера разорвала его сердце на мелкие части, и выбросила остатки наружу через образовавшееся в спине отверстие. Мне было тринадцать, и я долго плакал. Я любил отца, но любая, даже самая тяжёлая боль глохнет под тяжестью времени.

Не очень хорошие отношения с матерью разладились в конец. У неё была своя жизнь, а у меня жизнь в частном лицеи. Настал период моей полной несвободы, большего количества следящего за мной нянек не было у меня с момента самого моего рождения.

Зато после выпускного бала мы с приятелем, как бы празднуя свободу угнали машину директора, просто ради весёлой шутки.

Выпев для храбрости, натянув на лица маски, мы на глазах у всего лицея и самого директора двумя шмелями залетели в его машину, пока, тот вышел на секунду, опрометчиво забыв достать ключ зажигания. И сопровождаемые визгом покрышек мы вырвались со школьного двора.

Спустя каких то двадцать минут мы ехали по хорошо освящённой автостраде.

– Жми, – крикнул мне Санек, и милицейская сирена зарницей моргнула в дальней перспективе правого зеркала. Вдавливая в пол педаль газа, я разогревал покрышки директорского мустанга, выжал из него все соки. Ментовские машины не успевали петлять за нами в густом потоке автотранспорта. И мы наверное незаметно свернули на мало освящённую двух-полосную дорогу.

 

Азарт разгонял страх, а адреналин кровь. Совершенно стемнело и только два ярких луча фар выхватывали из тёмных лап ночи куски асфальта. Санек забил сплиф и я, наверное, в первый раз в жизни в серьёз, с удовольствием закурил. От этой привычки, потом, старался избавиться долго, так и не смог. С бешеным рёвом мы мчались, проникая в самую глубь тёмной, летней ночи. Но не долгим было наше веселье. Менты просекли нас и из самой глубины безмятежного мрака, покой наших ушных перепонок нарушил протяжный звук серены. Мы выключили фары и свернули на грунтовую дорогу рассекающую пшеничное поле.

Шутка начала казаться опасной. Да и небо обрадовало мелким дождём. На крутом повороте, у перелеска, наш заднеприводный форд занесло и и бросило со всего размаха на близь растущую берёзу. Мотор заглох и мирные дворники равномерно разгребали дождевую пыль. Мы бросив машину, пустились на утёк. Вскоре её нашли, а нас искать не стали и этот случай остался фрагментом воспоминания в нашей биографии.

В своё время смерть отца настолько потрясла меня что породила в моей душе глубокий конфликт. Противоречивый дуализм окружающего мира повергал меня в глубокое уныние, переходившее временами в депрессии. Начатки религиозного сознания привитые мне в детстве набожной бабушкой превратились для меня, со временем, в горькую плеть на фоне закисающего в собственном соку пороков, мире. Наверное, не заметно для себя я стал марксистом. Религия превратилась для меня в нимб святости над озером слёз – цивилизацией.

Я помню разговор со священником который говорил мне, что через страдания мы как глиняные горшки через горнило печи приобретаем свой цвет и твёрдость. он говорил мне что не мерой страдания измеряется счастье и тем более не в удовольствиях его надо искать. он сказал что истинное счастье заключается в том что бы быть с Богом.

А я ответил ему:

– Ты покажи мне своего Бога. Где Он? – сказал я.

Я сказал отцу Михаилу, так его звали:

– Бог оставил землю, а мы все, в бездонной пропасти которой является этот мир. Он не потрудился создать нам опоры и мы постоянно падаем. И вся жизнь это просто падение вниз.

С детства, не помню точно с какого возраста, я ощущал себя на краю пропасти, отделяющей меня от мира. Только не от того мира в котором я жил, а от прекрасного истинного мира в котором я должен был жить но почему то не попал туда. Я помню что сидел на лавке в небольшом сквере и мне казалось: я на краю пропасти за которой находится прекрасный мир и до которого мне не допрыгнуть. Пропасть эта была бездонной и бескрайней, поэтому я был с краю и не с краю, и не в центре, не на дне и не на поверхности, даже не в пропасти и не вне её. Смерть отца усилила ощущение бездны.

Батюшка Михаил сказал мне тогда, ещё, что: я не прав и Бог дал нам опору. Этой опорой является религия и вера в Его воплощение. Исполнение заповедей которых он нам дал является путём к умиротворению душевной бури. Победой над унынием и депрессивной тоской. Вера в Бога и осознание Его присутствия освободит меня от ощущения бездны в душе. Батюшка говорил, что пропасть, это ощущение первородного греха и собственной греховности. Он говорил о том, что только живое Богообщение может избавить от этого.

Sie haben die kostenlose Leseprobe beendet. Möchten Sie mehr lesen?